Death is better

Найдя гробницу Акменра, Сесил Фредерикс еще тогда, будучи ребенком, почувствовал, что это станет отправной точкой, определяющей дальнейший ход его жизни. Не только из-за отца-археолога, одержимого раскопками и артефактами, но и что-то такое было в этой гробнице... Сесил помнил, как он упал вниз, ударился и так наглотался жесткого песка, что едва не задохнулся. Там, среди стен, испещренных иероглифами, он ясно ощутил чье-то присутствие и услышал едва различимый звук, похожий на судорожный вздох. Возможно, в гробнице пряталось его личное древнеегипетское проклятие, ожидавшее его, чтобы поприветствовать.

***

Сесил считал этот звук частью проклятия: он преследовал его во сне, наяву, даже по пьяни, но никто, кроме него, этих вздохов больше не слышал. И сейчас, работая в Кембриджском университете, далеко от захоронения, с каждым закатом все происходило снова: звук, дуновение ветра из ниоткуда, извещающее о наступлении ночи. Фредерикс привык к повторяющемуся кошмару, по крайней мере, надеялся, что привык. Может, и огрубел, поэтому не испытывал больше страха и паники, как поначалу. Он просто делал то, что должен делать. Наказ отца: стеречь захороненного в той гробнице фараона, куда бы его не перемещали, и, в случае чего, позвать взрослых. Вот только сам Сесил давно повзрослел и понял, что фараон в охране вовсе не нуждался. Стеречь необходимо от него. Фредерикс осторожно и тихо опустился на холодный пол, укрывшись в темноте за колонной, и зажмурился, когда на весь зал египтологии послышался долгий отчаянный вопль, полный боли. За ним последовали громкие всхлипы и одно и то же слово: нет, нет, нет, нет. Сесил прижался к краю стены и выглянул, гадая, кто на этот раз попался в древнеегипетскую ловушку. Вариантов было немного: новый охранник, задержавшийся допоздна профессор или охотник за ценностями. — Ты мешаешь мне рассказывать. Не надо так кричать! Спасибо. Так вот, у меня дома были приняты два вида наказаний: смертельное и... Несмертельное. Первое, довольно редкое, но беспощадное, предназначалось для тех, кто осмелился на измену правителю, плел против него интриги или позволял себе сказать лишнее. Второе же применялось чаще, с целью помучить и заставить сознаться в преступлении против закона или богов, и иногда наказывали не только преступника, но и членов его семьи. Акменра неспешно выхаживал перед обнаженным и связанным по рукам и ногам худощавым охранником, которого держали за локти на весу фигуры Анубиса, и покачивал в одной руке золотым острым кинжалом, найденным в его гробнице, а во второй что-то сжимал. Фараон улыбался и оживленно рассказывал о доме, а парень, уже побледневший и не пытающийся вырваться, тяжело дышал, боясь издать малейший звук. По его бедрам обильно стекала кровь, капая на пол и собираясь багровой лужей, а на теле были заметны посинения и запекшиеся, почерневшие глубокие раны, которые словно складывались в какой-то рисунок. Сесил почувствовал, как внутри поднялась тошнота, когда разглядел, что во второй руке Акменра держал отрезанный кусок кожи, который он отделил от бедра новой жертвы. Он мял его в ладони, словно игрушку от стресса, а потом отбросил без интереса. Комок шлепнулся на пол с неприятным влажным звуком. — Как думаешь, раз ты нарушил покой моей гробницы, это заслуживает только мучений или смерти, потому что ты решился на предательство? — Акменра издал нервный смешок и пожал плечами, смотря большими удивленными глазами на бледное и опухшее от слез и мучений лицо охранника. — Мой брат, например, решился. Его красиво казнили: замуровали где-то в стенах и оставили на съедение насекомым. Надеюсь, он долго мучился. Хотя кого я обманываю, это — проверенный способ, поэтому уверен, что долго. Акменра приблизился, подняв в руке кинжал, и, несмотря на то, что его жертва изо всех сил задергалась, чуть не выкручивая руки из суставов, фараон замахнулся и резко всадил лезвие прямо в то место ноги, где была снята кожа. Оно вошло плавно и глубоко, почти беззвучно, словно в кусок масла. Сесила оглушил еще один душераздирающий вопль. — Подержи нож, — вежливо произнес Акменра и повернулся, подойдя к светильнику, похожему на большую металлическую тарелку, в которой поднималось пламя. — Если ты спросишь меня, я считаю, что лучше совместить два вида наказаний. Несмертельное, потом смертельное. Я бы хотел, чтобы братца били плеткой, для начала. У нас были хорошие плетки: по пять кнутов с острыми камнями на концах. Плоть разрывалась до самых ребер, даже проглядывали кости! Или, нет, постой, — он развернулся, аккуратно взявшись за дно светильника, — еще мы сжигали неугодных заживо в закрытом пространстве. Может, так было бы справедливее? Сесил не хотел смотреть на происходящее. Он отвернулся, когда Акменра поднес огонь к телу бедолаги и плотно прижал плоскую часть светильника, на которой было пламя, к груди охранника. Судя по шипению, огонь поддерживался какой-то горючей жидкостью. По всему залу разнесся запах горелого мяса, и не будь Фредерикс так занят тем, что пытался сдержать рвотные позывы, он бы понял по резко оборвавшемуся крику, что жертва потеряла сознание или даже умерла. Когда Сесил открыл глаза и вновь решился посмотреть, подумал, что зря: именно в этот момент металл, вдавленный в кожу, отошел, и светильник со звоном упал на пол. На груди жертвы остался круглый вздувшийся отпечаток с пузырившейся по краям кровью. Акменра недовольно покачал головой и скрестил руки на груди. — Еще один. Почти при смерти. Наши рабы держались неделями, а местные люди и ночи не могут. Может, попробовать в следующий раз сразу сжечь дочерна? — Он посмотрел на фигуры Анубиса, которые тут же повернули к нему морды, — или это не так интересно, как вы думаете? Фигуры, конечно, не смогли ему ответить, только молча внимая. Фараон вздохнул и махнул рукой на охранника. — Разорвите его. Сплошное разочарование. Акменра не стал смотреть на то, чем закончилась жизнь его жертвы, и направился на выход из зала. Сесил навсегда запомнил звук, с которым ломаются кости, разрываются сухожилия и шлепаются на пол органы — "шакалам" хватает силы порвать человека надвое. Еще Сесил запомнил, как у него чуть не остановилось сердце, когда, уходя, Акменра остановился и сказал в пустоту: — Извини, Си-Джей, сегодня ночью придется долго убирать.