Поезд в одну сторону

1. – Слушай, я тут пытаюсь тебе о своей проблеме рассказать, может быть хватит переводить тему на твой «ужасный» цвет волос? Мне и так нелегко говорить из-за этих твоих колёс... – Твоя типа проблема меня уже достала! Ты ноешь об этом уже месяц, а у меня, вообще-то, тоже есть проблемы, ты не пуп земли! – Проблемы? Тройка в зачётке в пту или поиски отца, которого никогда не видела? Я всю жизнь живу без него, откуда тебе вообще знать, что это такое... я так долго искала, наконец-то смогла узнать адрес, так не уже ли тебе не видно, как это важно для меня? Можешь ты оказать хоть раз какую-то дружескую поддержку? Я прошу о помощи, а ты о своих волосах треплешься! – Сука. – Ладно, сиди со своими волосами, жри своё пиво в этом сраном доме, пиво ведь твой лучший друг! Какая же ты сука... какого хера я вообще с тобой тут говорю! С этими словами я скинула свою чашку «нескафе» с недопитым пивом и ушла, хлопнув дверью, не глядя в её ошеломлённое лицо и не слушая поток брани. Мы с Катей с детства были подругами. У нас не всё было гладко, ведь сдружились мы в своё время из-за наших неспокойных нравов, которые затянули нас при первой встрече в острую, увлекательную и откровенную дискуссию о мужчинах и кладбищах. Катя была красивой брюнеткой, получающей внимание от парней везде, где появлялась, а я была не сильно привлекательной «серой мышкой», настолько мелкой и тощей, что даже детская одежда висела на мне. Я была вегетарианкой и любила читать стихи, а Катя старалась выжать из жизни всё, выпивая и трахаясь с кем попало. Мы дружили с пятого класса, пили «блэйзер» с 8го и находили студентов из местного института на одну ночь с 9го. Вернее, находила она, а я просто пила за их счёт. Все шло довольно неплохо, пока она не влюбилась. Невыносимая – это очень мягкое слово для той сучки, какой она стала. Но её поведение я не осуждала, ведь ей было на самом деле плохо от нахлынувших эмоций. Именно поэтому я всё же решила с ней помириться через пару недель. Она так и не извинилась и не сделала первых шагов к примирению, но я была очень пьяна и позвонила ей морозным ноябрьским утром субботы после очередной долгой ночной попойки в одиночестве. Собрав пустые бутылки втихаря от матери и закутавшись в старое пальто, я вышла из дома. 2. Мы с Катей встретились на полпути между её и моим домом, как обычно встречались, когда собирались вместе идти в школу. Было холодно, и мы решили посидеть у неё. Мы не разговаривали, пока не пришли в её дом и не скинули с себя верхнюю одежду. Я решила не упоминать ссору и не просить её извинений, потому что боялась ее резкой реакции и не хотела ухудшать ситуацию. Можно сказать, что она скорее не подруга, а сестра мне, только от других родителей. Мы часто ссоримся и спорим, у нас разные вкусы на всё, на что только могут быть свои вкусы, но мы почему-то всегда чувствуем себя комфортно друг с другом. – Как у тебя дела? – Катя сказала это с наигранной искренностью, и я подумала, что она считает меня виноватой во всём. Меня злили нотки снисходительности в её тоне, и я решила, что лучше поменьше открывать рот и не нарываться на очередную ссору. – Нормально. Всё нормально. – Ну, вот видишь, а ты беспокоилась. Она достала литровую банку пива, открыла, сделала глоток и предложила посмотреть какой-нибудь фильм в интернете, на что я с облегчением согласилась. Фильм, конечно же, был из тех, что так любят девочки-подростки вроде неё, в стиле дерьмовенькой псевдофантастики для школьников; но даже хороший фильм я не смогла бы тогда смотреть с удовольствием. Я спросила, нет ли у неё ещё пива, на что она ответила предложением пить из её банки. Зная, что она любила делать с мужчинами, я отказалась – моя мать давно рассказала мне о всяких неприятных болезнях, и я очень их боялась. К концу фильма Катя была пьяна. Мне это было на руку, ведь я всё ещё ждала её извинений – пьяному человеку это сделать легче. Но, как ни странно, она говорила всё ещё спокойно и здраво, не смотря на огромные зрачки и пошатывающуюся походку. Она предложила прогуляться. Было уже больше 11 вечера, и мы уже нигде не могли купить алкоголя, что меня очень расстраивало. Признаюсь, у меня были некоторые проблемы с алкоголем в последнее время. Проходя по заснеженной дороге, тускло освещённой жёлтым светом фонарей, мы немного поговорили о погоде и о том, что скоро, когда снега выпадет ещё больше, можно будет покататься на лыжах. Затем, после недолгого молчания, Катя почему-то спросила, как я отношусь к Свете, её подруге с детского сада. Я честно призналась, что считаю её тупой шлюхой, что было правдой, и тут случилась первая странность за тот вечер. Она повернулась, глядя будто бы сквозь меня, её глаза загорелись, и она, словно не слыша меня, сказала: – Да, она довольно милая. Сейчас позвоню ей и позову погулять с нами. Попрошу взять фотоаппарат, чтобы мы могли пофотографироваться в парке. – Ну как знаешь. Я закурила сигарету. Что-то было не так с её лицом. Все мышцы были настолько расслаблены, что казалось, что она спит на ходу с открытыми глазами. Мы отправились в парк около ж/д вокзала и сели на поваленное полено, предварительно стряхнув с него снег. Катя рассказывала что-то о её новом парне и об учебе, как обычно, не заинтересовавшись ничем из моей жизни, но меня её поведение уже давно перестало беспокоить, да и я давно потеряла желание говорить о себе. Она произносила слова, словно была под гипнозом: ни интонации, ни пауз, словно читала заученный текст. Чем больше она говорила, тем страннее казалась её речь. Я решила, что она опять взялась за старое – за наркотики, которыми занимался её бывший парень. Что ж, это её проблемы, нельзя вечно с ней нянчиться. Странным было то, что она не делала это демонстративно, как раньше. Через пол часа к нам подошла Света, на удивление такая же, как я запомнила её со школы, хотя прошло уже два года: с длинными чёрными волосами, в голубой куртке и джинсах «клёш». Я пыталась вспомнить, когда Катя звонила ей, чтобы сказать, где мы, но не могла. Что-то пугающее ворошилось в моем подсознании, но я старалась не обращать внимания. Света подошла и сразу заявила, что тут слишком холодно, и предложила забраться в старый проржавевший вагон на заброшенной, заросшей мелким кустарником ветви железных путей, мимо которого мы часто ходили в парк и обратно. Я согласилась, и они синхронно встали с полена и пошли в одну сторону. Меня начало мучить предчувствие чего-то страшного, но я не хотела сдаваться в попытке восстановить нашу дружбу. 3. Мы пришли к вагону около двенадцати часов ночи. Я попыталась немного приоткрыть дверь вагона, но она не поддавалась. Катя, не проявляя никаких эмоций, достала небольшой лом из сумки Светы, словно они знали заранее, куда мы пойдём. Мне к тому времени стало по-настоящему страшно, но Света предложила мне полторалитровый «блэйзер», который каким-то чудом поместился в её небольшой сумке вместе с ломом, фотоаппаратом и огромным свитером. Я сделала пару глотков и почувствовала, как страх отступает и всё перед глазами становится ярким и немного двухмерным, словно на фотографии. Катя отогнула дверь ломом, и мы зашли в вагон и сели на удивительно чистые пассажирские места. В вагоне было прибрано и тепло, как будто он не стоял тут год за годом, ржавея и разваливаясь. Катя и Света молчали, не шевелясь глядели в окно, периодически делая синхронные глотки из своих бутылок. Мысли в моей голове путались, и я тоже молча смотрела в окно, пытаясь разобраться в своем сознании. Я не заметила, когда вагон оказался в движении. Внезапно я отвернулась от окна, понимая, что что-то не так, и увидела нескольких людей на соседних сидениях. Ужас подкатил к горлу, и я сделала несколько больших глотков из бутылки, которые принесли приятную волну успокоения. Я помнила, что мне нужно что-то сделать, кого-то найти, но никак не могла вспомнить, зачем и кого, и я снова уставилась в окно, пытаясь собраться с мыслями. Когда до меня дошло, что не так, я поняла, что надо найти Катю. Поезд двигался. Этого никак не могло быть, если только эта сучка не отравила меня какими-то таблетками её бойфренда. Я повернулась и увидела, что людей стало больше, но никак не смогла вспомнить, когда же поезд останавливался, чтобы подобрать их. Я стала оглядываться в поисках Кати, но никак не могла её найти. Делая очередной глоток, я увидела знакомые лица. Это были 3 девушки, с которыми Катя общалась в школе. Я подошла к ним и спросила, не видели ли они кого-то из моих спутниц. Они одновременно, с пугающей синхронностью, ответили, что Катя со Светой вышли на предыдущей остановке около леса, чтобы пофотографироваться, затем все три девушки отвернулись к окну. Я спросила, куда вообще едет поезд и когда будет ближайшая остановка, на что одна из трёх девушек повернулась, посмотрела на меня немигающим взглядом и медленно, разжевывая каждый слог, ответила: сле-ду-ю-ща-я ос-та-нов-ка – ко-неч-на-я. Все три девушки уже снова смотрели в окно, когда я осознала, как иначе задать вопрос. Я прикоснулась к плечу одной из них, но она не отреагировала, и я решила спросить у кого-нибудь ещё. Все, у кого я спрашивала, куда едет этот поезд, отвечали одно: скоро он прибудет на конечную. Выбора не было. Мне оставалось только снова сесть на свое место и ждать прибытия поезда, чтобы уже там искать, как добраться обратно домой. К счастью, у меня с собой была кредитная карта, которую я завела для того, чтобы получать стипендию. На ней должно быть достаточно денег на билет обратно. Я сидела и смотрела в окно, но едва ли могла что-то различить – на улице было слишком темно, а в вагоне был включен свет. 4. Не знаю, сколько времени прошло, но бутылка была уже пустой, когда я увидела мертвых лошадей. Я смотрела в окно, вглядываясь в едва освещённые лунным отблеском от снега чёрные ветки деревьев, чтобы увидеть хоть какие-то опознавательные знаки, и внезапно увидела мёртвых лошадей. Они лежали около путей, скиданные в одну кучу, обмазанные запёкшейся кровью. Несколько коричнево-серых, остальные чёрные, обмазанные почерневшими лужами настолько, что сложно было понять, где заканчивается одна лошадь и начинается другая. Ужас парализовал меня, и я почувствовала, как штаны стали мокрыми. Я замерла, глядя на свои колени, твердя снова и снова: мне показалось. Спустя какое-то время, которое теперь так странно текло, я снова повернулась к окну, которое словно гипнотизировало меня: посмотри, тебе разве не интересно, что ты можешь тут разглядеть? Через примерно полчаса страх прошёл, и я уже была убеждена, что мне всё это показалось, когда вдруг я увидела силуэт в темноте, стремительно бегущий к путям далеко впереди. Силуэт был всё ближе и, спустя примерно десять секунд, он оказался прямо перед моим вагоном. Я разглядела бледное человеческое лицо, с залитой кровью открытой нечеловеческой пастью, полной острых зубов. Огромными черными глазами он глядел на меня, пока бежал рядом еще несколько секунд, пытаясь догнать поезд. В глазах читалось что-то животное, словно он видел меня подрумянивающейся на костре. Это существо пыталось догнать поезд ещё несколько мгновений, всё сильнее отставая от него и, внезапно, пропало в темноте. Я закричала, парализованная страхом, но никто даже не повернулся ко мне. Пустая бутылка уже валялась у меня в ногах. Сжимая руки так сильно, что ногти процарапывали ладони до кровавых подтёков, я смотрела в окно, не в силах оторвать от него взгляд. Иногда снежный пейзаж сменялся очередными горками из трупов лошадей, но со временем я перестала обращать внимание и на это, надеясь, что всё дело в той странно успокаивающей выпивке. Я сидела, глядя перед собой и не шевелилась до тех пор, пока не поняла, что поезд остановился и почти все люди покинули его. Мне было страшно выходить, но ещё страшнее было оставаться одной, и когда все вышли, я выбежала из вагона, но на улице никого не было. Я сделала несколько нерешительных шагов от платформы и увидела очертания старых деревянных двухэтажных домов с высокими острыми крышами. Была кромешная тьма, и ни в одном окне не горел свет. Решив найти место, где можно остаться на ночь, я заставила свои ноги шагать в сторону ближайшего дома, надеясь попасть хотя бы в подъезд. На полпути я увидела силуэт женщины, сидящей на середине скамейки у широкой дороги. За скамейкой было поле, в котором ничего нельзя было разглядеть. Я перешла на бег, боясь потерять из виду эту женщину, если моргну. Добежав до неё, я увидела тощую старуху в чёрном плаще старого покроя, из под которого выбивалась пышная юбка, в каких ходили столетия назад. Её волосы были забраны сверху в причудливую прическу, похожую на корабль; её неподвижный взгляд на сухом лице был направлен куда-то вглубь леса за дорогой. – Скажите, что это за город? – А ты что, заблудилась? – Старуха повернула голову и улыбнулась, глядя на моё испуганное лицо. Она не моргала, её темные глаза не двигались. – Да, я случайно оказалась в том поезде. – Я показала в сторону поезда, не отрывая взгляд от неё, готовая бежать, если старуха решит встать, а то и вовсе запрыгнуть на меня – уж очень она походила на сумасшедшую. – Как мне уехать отсюда? Может быть, я могу уехать на автобусе, или на другом поезде? – Может быть. – Её улыбка сверкала, глаза не двигались. Изо рта не шёл пар, как будто она не дышала. – Хорошо… скажите, когда отсюда отъезжает следующий поезд? – Не знаю. Нужно ждать, и, может быть, он приедет. Я молча сделала пару шагов назад в сторону дороги, не сводя глаз со старухи, затем побежала так быстро, как никогда за всю свою жизнь. Пробежав около сотни метров, я оглянулась. Я увидела только темноту. Где-то вдалеке виднелся чёрный силуэт ближайшего дома на фоне чёрно-синего звездного неба. Я начала пятиться, вглядываясь в темноту, где недавно была эта пугающая женщина, и, вздрогнув всем телом, услышала крик, звучащий так громко, словно она была где-то рядом: – Куда же ты? Ты пропустишь поезд, и он уедет без тебя! Скоро подтянутся другие потерявшиеся, и поезд тронется! Если ты не попадешь на него, то придется тут надолго задержаться! Раскатистый смех, последовавший за этими словами, заставил меня снова побежать. Я бежала по дороге, не чувствуя, как дышу, пока на ней не появились фонари – по бокам, по два с каждой стороны на одинаковом расстоянии. Слабый жёлтый свет словно кричал: здесь все чокнутые, а теперь они лучше тебя видят! Я снизила скорость, затем перешла на шаг, оглянулась... Я шла очень долго, казалось, несколько часов, успев выплакать все слёзы, смотря только под ноги. Обмоченные брюки заледенели, лицо затекло от холода. Когда я решилась оторвать взгляд от дороги, то сразу увидела вдали мужской силуэт. Я замерла. Что-то в этом силуэте было не так, и пока я пыталась понять, что дело было в странной походке, силуэт был уже настолько близко, что я почти могла разглядеть лицо мужчины. Я отошла на край дороги и снова заплакала, обняв свои плечи голыми замерзшими пальцами, ожидая того, что должно было случиться. Но мужчина прошел мимо и даже не посмотрел на меня. Он сильно прихрамывал на обе ноги, немного волоча правую, и резко взмахивал левой рукой с каждым шагом. – Простите, что это за город? – Тихо, почти шёпотом спросила я, когда он прошёл мимо. Я говорила так тихо, что он не мог услышать, но говорить громче не было сил. Он повернулся и посмотрел словно сквозь меня, его губы медленно растянулись в улыбку, и он сказал: – А ты что, заблудилась? – и пошёл дальше, не сводя с меня глаз и ни разу не посмотрев под ноги, пока не скрылся в темноте. Я простояла там ещё какое-то время, пытаясь вспомнить, как я вообще тут оказалась, но последнее, что я помнила, было моими словами, адресованными какой-то симпатичной, будто бы знакомой брюнетке: Слушай, я тут пытаюсь тебе о своей проблеме рассказать, может быть хватит переводить тему на твой «ужасный» цвет волос? Перед расплывающейся в голове темнотой в голове возникли еще несколько образов: я вышла на улицу, и я была так зла, что не смотрела по сторонам – только под ноги. Я о чём-то думала. Я вспомнила крик той милой брюнетки откуда-то сзади и окровавленный бампер грузовика.