Голубка

Однажды ночью Мане приснилось, что он птица. Вначале он этого не понял. Сон был долгий. В лицо ему бил ветер, внизу шумел океан. Бешено стучало сердце. Он будто что-то искал, но никак не мог сообразить, что именно. Покружив над водной гладью и проделав огромный путь, он все еще ничего не нашел. Из клюва вырвался стон отчаяния, но он показался каким-то жалким: не крик чайки или ястреба, а какое-то булькающее «кря» или что-то вроде этого. Мане стало стыдно за себя, но даже не из-за голоса. Просто крик вышел слабым — все равно никто бы не услышал. Он чудом добрался до берега аккурат перед тем, как солнце исчезло за горами. И только теперь сообразил: он был голубем! Белым голубем! Будильник разбудил Ману в момент осознания птичьей природы. Он распахнул глаза и собрался встать с постели — тело тут же взвыло от боли и Мана вместе с ним. Кости ломило. Руки не слушались. А спина… Да как он будет играть с такими-то симптомами?! Мана рухнул на постель обратно и закрыл глаза. Перед глазами всплыл сон: он — белый голубь, летевший всю ночь через океан. — Чушь, — хрипло прошептал Мана и моргнул. Тело даже на это отозвалось новой порцией боли. — Просто переработал накануне… — сказал он себе. Но репетицию все равно пришлось отменить. И деловые встречи. И вообще все. Причем, чтобы сделать это, Мане пришлось совершить три подхода: он не мог дотянуться до мобильного и каждый раз обрушивался на подушки с громким стоном, болезненно кривил губы и проклинал все и всех. — Я это заслужил, — слабым голосом прошептал Мана и закрыл глаза. Но совесть, эта вредная сварливая баба, все равно его уколола. Часы показывали раннее утро. Мана лежал в постели и болел абсолютно весь — от макушки и до пят. На другой день, когда он появился в студии, все отнеслись к вчерашнему прогулу с пониманием. Мана выглядел хуже, чем после бессонных ночей и изнурительных концертов. Ребята прямо ему об этом сказать не решились, но ему достаточно было увидеть свое отражение еще утром, чтобы не удивляться взглядам друзей и коллег. Несколько дней все шло хорошо. А потом Мане снова приснилось море и влажная палуба корабля. Он до боли цеплялся ладонями за какие-то веревки… Открыв глаза, Мана увидел майский туман за окном. Май выдался душным и свинцовым, что по цвету, что по тяжести. От обилия влаги в воздухе хотелось согнуться крючком и так и ходить. Но он гордо выпрямил голову и посмотрел на ладони: кое-где еще алели пятна как от свежих мозолей. К полудню они стали совсем бледными, к ночи — исчезли. Когда Мана ложился спать, ему было как-то жутко, долго не хотелось закрывать глаза, однако в половину третьего его силы иссякли, и он провалился в сонный дурман. Вначале ему снилась темнота. И вдруг он понял, что стоит на чем-то качающемся, а него прямо и обеспокоенно смотрят карие глаза в обрамлении пышных рыжих ресниц. Мана прищурился и узнал — Ками! Его губы двигались, он что-то говорил, но разобрать слов не получалось. Язык был незнакомым, хотя речь очень походила на французскую. — Уснул, что ли? Мана вздрогнул и уставился на Ками, сделав два шага назад. Тот улыбался своей, совершенно уникальной улыбкой. Но выглядел очень странно… Он был одет в какую-то незнакомую форму, и, хотя его волосы остались рыжими, и Мана точно знал, что перед ним Ками, а не кто-то еще, у него было чужое весноватое лицо и лишняя растительность на нем. Бородка смотрелась отлично. Но вместе с одеждой и европейской расой немного… пугала. — Эй, не спи. — Ками похлопал его по плечу, точно старого друга. Мана вздрогнул и услышал хлопанье крыльев. Они обернулись синхронно и увидели — он едва не потерял сознание! — белого голубя. Покружив в воздухе, голубь опустился на плечо Ками и прижался к его щеке. Мана обалдело моргнул и, наконец, понял: он в открытом море, на палубе корабля… А Ками — моряк или, скорее всего, капитан… — Ты посмотри! — раздался чей-то скрипучий голос сзади. — Вернулась! — Уже третий раз, — Ками довольно прищурился. — Ну надо же… Обладатель скрипучего голоса приблизился. Седовласый, с побитой временем и алкоголем физиономией, он подошел так плотно, что запах его дыхания тут же ударил в нос. Ману чуть не вывернуло наизнанку: от моряка несло потом, ромом и давно не стиранными тряпками, которые он таскал на себе вместо одежды. Пришлось сделать несколько шагов в сторону и оказаться рядом с Ками, от которого пахло в разы приятнее: морем, и солнцем, и чем-то родным. Мане вдруг стало тоскливо и очень захотелось уткнуться носом в его шею, но он так оцепенел от удивления — ничего себе мысли! — что не смог двинуться. А Ками тем временем бережно снял голубя со своего плеча, поднял руки и подкинул птицу вверх. — Хотел бы я быть голубем, — после нескольких минут молчания признался он Мане. — Если вдруг шторм — вспорхнул в небо и добрался до дома. Мокрый, усталый, зато живой. Когда наутро Мана разлепил глаза, мир долго не собирался во что-то цельное и плотное — кружил и размазывался пятнами. Голова раскалывалась. Мана морщился. Во сне он пил до рассвета, а потом засыпал, чувствуя тяжесть на своем плече. В самое ухо Ками ему прошептал: «Видишь, какой алый рассвет? Будет шторм. Твой первый, да? — и хмыкнул. — Помолюсь за тебя, чтобы не стал последним…» — и отключился, тут же засопев. На репетициях Мана долго на него смотрел удивленными, большими глазами. Ками не мог из-за этого сосредоточиться. Да не только он. И как Мана ни пытался взять себя в руки, ему все время виделось лицо из сна — такого близкого и такого далекого друга. Своего, но чужого. Он тряхнул головой и отбросил в сторону мысли. Май кончился совершенно неожиданно. И Мане больше не снились ни море, ни птицы, ни корабли. Он начал забывать обо всем и только иногда морок из сна надевал на лицо Ками ту маску. Или всплывали слова… О голубе, о молитве и где-то между ними о вечной связи людей, что сильнее смерти. Мана все мысли от себя гнал, работал изо всех сил и ни на что не отвлекался. К тому же, июнь выдался очень теплым и располагал к тому, чтобы ни о чем лишнем не думать. Дни пролетали мгновенно. Мана редко встречался с группой: нужно было заняться другими делами, с уходом Гакта на его плечи обрушились непредвиденные проблемы. Ночью он вернулся домой очень поздно и с охотой забрался под одеяло. И снова увидел море, темное небо. Услышал крики, грохот и страшный треск. На мгновение его накрыло волной, и сквозь пелену воды Мана слышал свой крик. Он кое-как откашлялся, сжимая веревку, за которую ухватился, еще крепче, и огляделся. Ему было страшно как никогда. Он нигде не видел Ками. И только белая точка улетала все дальше и дальше от корабля. Перед тем, как удариться затылком, он слышал ее слабый, испуганный крик. «Успел», — пронеслась в голове шальная, абсурдная мысль прежде, чем на него обрушилась еще одна волна и увлекла за собой в чернеющую бездонную пропасть. Простыня, подушка, шея — все было мокрым, словно он на самом деле упал в открытый океан. К тому же, несмотря на духоту, просочившуюся с улицы, Ману бил озноб. Он кое-как выбрался из постели и отправился в душ — сонный и злой. Сны, море и особенно голуби Ману так доконали, что он не хотел видеть ни того, ни другого и тем более третьего больше никогда в своей жизни. …Домой возвращаться после похорон не хотелось. Все еще не верилось, что Ками нет. Мана долго бродил по улицам, просто так, без цели, спрятавшись за линзами солнечных очков и неброской одеждой. Впервые в жизни ему была противна сама жизнь. Внутри глухо звенела пустота, еще не оформившаяся в какое-то определенное чувство: их было так много, что начни они выходить все и сразу, Мана бы просто не выдержал. Домой он вернулся ночью, не очень трезвый, хотя так и ничего и не выпил, и жутко усталый, и почти сразу же рухнул спать. Во сне он видел алый закат, чужое, но очень знакомое лицо, и голос. Он точно говорил по-французски, теперь Мана не сомневался: — А что останется мне, если ты станешь голубем и улетишь? — спросил он и не узнал своего же голоса — глухого, низкого, но как будто манерного, с этими французскими интонациями. — Вечность, — ответил Ками. — И надежда на встречу, — и засмеялся. А потом посерьезнел. — Но ты не волнуйся, одного я тебя точно не брошу. Утро Мана начал с уборки: затянул волосы в хвост, взялся вытрясать из полок и коробок все лишнее, словно это могло облегчить утрату. Ночью он забыл даже приоткрыть окно, и к десяти часам в квартире стало невыносимо жарко. Мана распахнул окно, прислонился к нагретым перилам и посмотрел на бледно-голубое небо. Солнце слепило глаза. Мир не рассыпался в дребезги, никакой океан его не поглотил за все полчаса, что Мана проторчал на балконе, рассматривая прохожих с потаенной надеждой увидеть знакомую рыжую макушку: вдруг смерть Ками тоже ему приснилась? Но все макушки прохожих оказались черными. Разочарованно вздохнув, Мана развернулся и шагнул назад, в квартиру. Его вторая нога застыла на пороге ровно в ту секунду, когда он услышал шум и хлопанье крыльев. Мана замер, перестал дышать и несколько долгих секунд не мог найти в себе силы обернуться, а когда решился, зажмурился до звездочек в глазах. Но шум ему не привиделся. И когда он распахнул глаза, то на перилах сидел белый голубь. Он крутил своей маленькой круглой головой пару мгновений, а потом поднял ее и посмотрел Мане в глаза мягким, понимающим взглядом.