Агапе

Первым летом Канаэ царила жара, а её верная спутница — духота — проникала в поместье сквозь оконные стёкла и тяжелые шторы. Чувствуя, как прилипает к вспотевшей спине рубашка, Каррен поёжилась. Делать было нечего, а к вечеру, к сожалению, время ещё не шло. Отрешенно наблюдая за танцующими на свету пылинками, она сидела на полу, привалившись к кровати. Тоскливо. Будь здесь Натаниэль, он обязательно придумал бы какую-нибудь игру, а может, просто взъерошил ладонью волосы и заключил в объятия, живым щитом заслоняя от уныния и скуки, или… Каррен тряхнула головой, отгоняя предательски подступившие слёзы. В горле снова мертвым узлом застрял жгучий комок. Не будет смешливого Натаниэля, не будет строгого Арунольта, мамы, папы. Больше не будет никого. А она будет сильной, чтобы с честью служить семье Цукияма. По щеке потекло что-то горячее. Шумно шмыгнув заложенным носом и зло растерев влажные глаза, Каррен уткнулась лбом в колени, шепча: — Дурочка. Маленькая слабая дурочка. Если расплачешься — точно будешь дурочкой. Сперва она продолжала сидеть, молча давясь рыданиями, затем — из чистого упорства, пока не заныл отсиженный копчик, а тени не переместились с одного конца кровати на другой. Попытка встать как можно осторожнее обернулась целой симфонией хрустящих суставов. Забурливший желудок стал финальным аккордом. Кажется, даже киты поют тише. Ползти на кухню отчаянно не хотелось: остальные слуги почему-то недолюбливали её, сетуя на излишнюю добросердечность господина Мирумо, однако гулий голод плевать хотел на какие-то там хотения. Дойти до выхода из комнаты удалось лишь постанывая и держась за поясницу. В особняке было много красного. Это Каррен заметила, только переступив его порог. Алые обои, тёмно-вишнёвая обивка кресел и банкеток, карминовые ковры. Голову на отсечение, что зимой это дарило уют, но летом… Спускаясь на первый этаж, она чувствовала, что спускается прямиком в кипящий раскаленный ад. Поместье будто вымерло. В длинном-длинном коридоре дрожал разогретый до состояния газообразной лавы воздух. Нет, Каррен прекрасно знала, что такого не бывает, но это красноватое марево наводило на мысли о проснувшихся вулканах. Стараясь не дышать, она на носках помчалась вперёд. Центральная часть дома встретила её ещё одной вариацией на тему адского пламени и котлов с варящимися в них грешниками. Остановившись и переведя дыхание, Каррен дёрнулась было дальше, но замерла истуканом, уловив краем уха странные звуки, идущие откуда-то сверху. Прислушавшись, она поняла, в чём дело: кто-то играл на фортепиано. Интерес пересилил голод. Она медленно поднялась по лестнице, притаившейся у дальней стены просторного холла, проклиная скрипучие ступеньки. Чем выше, тем громче звучала музыка. Мягко набирающая темп мелодия почему-то заставляла внутренности скручиваться, а губы дрожать. Что-то возвышенно-нежное, до боли знакомое. Мама умела и любила играть, часто устраивая ей и братьям домашние концерты. Каррен помнила, с каким восхищением следила за тем, как мамины пальцы, лаская, порхают по клавишам. И каким в эти моменты становилось её лицо. Рано появившиеся морщины исчезали, в угасших глазах поселялся блеск. Иногда она даже пела, и голос отталкивался от высоких потолков зала, проникая куда-то глубоко в душу. Её играть мама научить не успела. Сползя вниз по стенке у неплотно закрытой двери, из-за которой доносилась музыка, Каррен впервые за долгое время расслабилась. Одна композиция плавно перетекала в другую, усыпляя переливами и сменами тональностей. Проваливаясь в забытье, она молилась, чтобы этот миг не кончался никогда. — Что ты тут делаешь, Kätzchen*? Из дрёмы Каррен вырвал легкий тычок в плечо. Смаргивая, она сквозь слипшиеся ресницы пыталась разглядеть склонившуюся над ней фигуру. — Bruder**? — спросонья позабыв, где находится, Каррен не поверила ушам. — Нет-нет, — фигура фыркнула и протянула руку, помогая встать. — Я Цукияма Шу, а ты, если я правильно помню, новый слуга, Канаэ фон? Каррен стояла, приоткрыв рот и пожирая взглядом своего, как выяснилось, господина. Несмотря на пекло, от него так и веяло свежестью. Памятник совершенству во плоти. — Розевальд… — «Лес роз»? Забавно, — Шу, задумавшись, поскрёб подбородок. — Пойдём со мной, little boy… На следующий день, как только выдалась свободная минутка, Каррен уже стояла у заветной комнаты, не решаясь войти. Наверняка там никого нет, иначе чуткий гулий слух давно уловил бы её топот. Поколебавшись и для приличия постучав, она скользнула внутрь. У окна, сверкая лакированной крышкой, стояло фортепиано, на нем и на маленьком столике рядом стопками лежали ноты, чуть измятые и пожелтевшие от частого использования, и несколько хрестоматий в твёрдых переплётах. И больше ничего. Запах старой бумаги нестерпимо защекотал ноздри, сдержав чих, Каррен подошла ближе. С усилием откинув крышку, она прошлась кончиками пальцев по черно-белому частоколу клавиш и на пробу вдавила несколько из них. Инструмент отозвался на удивление чутко. И громко. Так громко, что Каррен испугалась, что сейчас сюда сбежится вся прислуга. Пальцы сами потянулись к нужным клавишам, подгоняемые воскрешающей мелодию памятью. Нестройное убогое звучание ни в какую не шло в сравнение со вчерашним стремительным вальсом. Она помнила размер, но подчистую забыла название, какое-то длинное и сложное, но красивое. Оно вертелось на языке: меццо… ивенеццо? На ум приходила куча вариантов, однако всё было не то. — Andante teneramente, Kätzchen. Это значит «не спеша и ласково». Но на этом моменте следовало ускориться, – её руку накрыла чужая сильная ладонь. Шу подобрался так незаметно, что Каррен вздрогнула, вжимая голову в плечи. Сердце бешено забилось в груди, грозясь сломать рёбра. — Умеешь читать ноты? — он вытянул несколько листков и поставил на пюпитр. Заметив ответный кивок, Шу продолжил: — Сначала попробуй сыграть только правой рукой. Не бойся и не торопись… В своих мыслях Каррен уносилась куда-то далеко, прочь от особняка, ввысь, растворяясь в ободряющих словах и редких прикосновениях к локтю. Перед глазами плыло, конечности не слушались, дыхание сбивалось. Интермеццо ля мажор. Она была почти права. Изредка сквозь туман в мозгах пробивались терпеливые наставления. — Dolce! Нежно! — Пропустил диез… тут лиги, ноты связаны, пауз быть не должно… — Crescendo! Сильнее! — Чувственнее, не зажимайся, расслабь мышцы… — Animato! Воодушевлённо! Она не знала, сколько времени прошло. Может, час, а может, пятнадцать минут, секунда, мгновение. В конце концов, Шу отодвинулся, говоря какую-то похвалу, и сел за инструмент сам, моментально преобразившись. Из движений его без следа пропала напускная леность, а улыбка стала… взрослее, что ли. С каждым тактом он глубже погружался в музыку, всё ниже и ниже склоняясь к клавишам, утапливая их. Темп нарастал, чтобы тут же утихнуть, шквал сменялся полным штилем. До Каррен дошло — это специально для неё. Он выкладывался на полную для какой-то девчонки, тьфу, какого-то мальчишки, чтобы показать ещё одно чудо света. В комнате воцарилась тишина. Шу, обернувшись, посмотрел прямо на неё, мечтательно погруженную в грёзы, и вдруг засмеялся, отчего опять защемило сердце. — Приходи завтра, с этого дня я буду учить тебя. Согласен? Каррен закивала так, что заболела шея, вызвав ещё один приступ смеха. Но ладно, ради счастья этого человека она свернёт горы, пожертвует собственной жизнью, уничтожит любого, кто окажется на пути. — А потом, может, попробуем скрипку. У тебя талант, Kätzchen. Это её выбор.