***
Самой явной переменой были его волосы, конечно — черные когда-то, и белоснежные сейчас — однако не это было самым символичным в его образе. Его ногти. Они восстановились после чудовищных расчленений, но так и не зажили окончательно, и перемена, хоть и была заметной, на деле оказалась непреодолимой. Они окрасились в черный, словно темная кровь скопилась под ними. То, что было прозрачным, стало теперь черным, и как читать этого Канеки она уже не знала. Он вернулся, одетый в свою обычную накрахмаленную форму, с повязкой, скрывающий левый глаз, и все эти перемены так неуловимы и поразительны, что она до сих пор не может смириться с ними. Его лицо и тело, такие выразительные прежде, такие восприимчивые к малейшим изменениям его настроения, теперь стали спокойными, контролируемыми, едва различимыми. Даже его улыбка стала мягче, слишком мимолетной. Его голос понизился; перешел на более нейтральный мотив. И ничего уже не было прежним.***
Первую неделю она плясала вокруг него, понемногу переговариваясь во время столкновений, стараясь не вздрагивать каждый раз, когда он подлавливал ее за разглядыванием себя. Казалось, что он был рад вернуться, хотя и по-прежнему одергивал свою униформу, будто бы с ней было что-то не так. Она слышала, как он упоминал что-то о подработке, которой занимался Йомо, но до сих пор так ничего и не решил. Закрывая кафе на первой неделе, Канеки сказал ей: — Я хочу переехать в пустующую комнату над кафе. — Правда? — ей и в голову не приходило, что комната до сих пор была свободна. Интересно, а сколько вещей он увез оттуда еще в первый раз? У него хоть ценное то что-то было, помимо тех глупых книг? — Ага, — сказал Канеки. — Но управляющий предупредил, что комната будет готова лишь через неделю, и он сказал, что я должен остаться с тобой до того времени. Тоука запрыгнула на раковину, отворачиваясь от него. — Ну, если так сказал управляющий. — Спасибо, Тоука. Она смогла расслышать слабую улыбку в его ответе, и это было достаточно, чтобы в глазах встали слезы. Она сморгнула их, недоумевая. Она знала - злиться было бы куда легче.***
В первую ночь она сидела за столом и училась. В это время Канеки зашел к ней с чашкой кофе и книгой. — Не возражаешь, если я…? — Как знаешь. Он поставил чашку на стол и сел на край скамейки, подогнув колени. Раскрыв книгу, он принялся читать. Его кофе пахло уже гораздо лучше, чем раньше, но ей так и не удалось попробовать его. Несмотря на то, что она сидела в наушниках, между песнями, звук его дыхания и перелистываемых страниц доходил до нее. И это звуки успокаивали. Он вел себя достаточно тихо. Он пытался, по-своему, конечно, но приблизиться к ней. Он старался вновь стать таким, каким был прежде. Возможно, надежда еще оставалась. Возможно, этого было бы достаточно.***
На третий день их навестила Хинами. Все это время она была с Банджо, и ей захотелось вернуться в Антейку - туда, где Канеки. Тоука сказала, что они обсудят это с утра. Она откопала старые настольные игры Хинами и книги с картинками, но когда откладывать учебу было уже нельзя, ей пришлось оставить Хинами с Канеки. Она надела наушники, но музыку так и не включила. Канеки читал вслух для Хинами. Его голос проникал через дверь и поражал ее. Наконец-то! Хоть какие-то эмоции. Она так и не поняла, было ли это заслугой Хинами, или же причиной тому стал сам процесс чтения, но настоящая жизнь вновь сквозила в его голосе, который эхом отдавался во всех своих правильных октавах и тонах. Тоука так и просидела, склонив голову на колени и слушая историю до самого конца.***
На пятый день Канеки был встревожен. Она чувствовала перемену, витавшую в воздухе рядом с ним, как будто его кожа издавала тихое гудение. Она сообщила ему, что собирается учиться — негласное приглашение присоединиться к ней, но он сказал, что собирается сходить потренироваться. Она не стала задавать лишних вопросов по поводу разбросанных книг, которые он забрал с собой. Она села за стол и попыталась сконцентрироваться в тишине и одиночестве. К тому времени, как он вернулся, было уже прилично за полночь и она чистила зубы в ванной. Его тело блестело от пота, и ей стало немного неуютно в своей коже. Он подождал, пока она закончит, и затем направился в душ. Она думала о его теле, вспоминая все появившиеся мускулы, обнаженные теперь под струями воды. Когда он вышел из душа, она прошла на кухню за стаканом воды, просто чтобы вновь поговорить с ним. Он развалился на диване с книгой, пальцы отбивали замысловатый ритм. — Ты еще не собираешься ложиться? — Нет пока, — он пожал плечами. — Если будешь завтра клевать носом на работе, знай, прикрывать тебя я не буду. — Этого не случится. Никаких улыбок. Она прошествовала назад в свою комнату и закрыла дверь.***
Когда она вновь проснулась, то не знала, который час. Она знала, что было темно, и что Канеки кричал. Она вскочила с кровати и бросилась в гостиную. Сперва, темнота показалась неразберихой шума и форм: что-то нескончаемое и заостренное крутилось в комнате, и крик становился все громче и громче, подпитываемый всхлипами и неразборчивой речью. Она нашла выключатель в тот момент, когда Канеки завопил: — Девятьсот девяносто три! Девятьсот восемьдесят семь! Девятьсот восемьдесят — — Канеки! — он изогнулся на полу, вцепившись пальцами в волосы, пока один из его полукакудж чуть не разрезал ее пополам. Она замерла на месте, слишком шокированная, чтобы реагировать с привычной скоростью, разглядывая его лицо, наполовину прикрытое черной маской. Его какуджа был окрашен в алый. Когда она заговорила, его голова повернулась в ее направлении, и он рассмеялся, низким и леденящим смехом. — Мама…. Я все испортил… Монстр вновь дернулся, и она отпрыгнула в безопасное место, злясь на себя за то, что еще не смогла до конца оправиться после схватки с Аято, на то, что она такая беспомощная, на то, что до сих пор не знает, как вести себя дальше. Она не знала этого наполовину свихнувшегося мальчика, с его слезами, и криками, и смехом. Она не знала, как быть настолько сильной. — Канеки, пожалуйста, прекрати! Черные ногти сильнее вцепились в белоснежные волосы, Канеки корчился от боли, его какуджа реагировал на ее голос. Справа от нее телевизор разбился в дребезги. Она прикрыла глаза, когда осколки разлетелись по воздуху, и затем опустила руки. — Послушай меня, Канеки! Он свернулся еще больше, продолжая бешено дрожать и дико бормотать. Она едва разбирала обрывки фраз — скорее считая, и выдыхая имена, а потом последовал поток извинений, слившийся воедино, не обращенный к кому-то в частности. Его какуджа еще больше искривился, виляя и качаясь из стороны в сторону, теперь скорее чтобы удержать равновесие. Осторожно передвигаясь среди обломков того, что осталось от ее комнаты, она пробралась к нему и села рядом. Медленно приблизилась, как к дикому животному, и от этого было почему-то очень больно. Не от того, что этот мальчик, вломившийся в Антейку, вместо того, чтобы помогать содержать в чистоте кафе и который просто хотел, чтобы его оставили наедине с книгами в конце рабочего дня — тот мальчик, который опустился до подобного крика, вот что делало его менее человеком, чем гулем, это было так безумно, что она не могла даже понять этого, не то, как она не понимала его на протяжении тех месяцев, когда он истекал слюной над бессознательным телом своего друга, потому что в конце концов тогда он был просто гулем, а не монстром. Она постаралась обхватить его лицо ладонями так нежно, как только могла. Он замер под ее прикосновением, и она услышала стук его сердца, почувствовала его ежеминутные судороги. Она приподняла его лицо и стерла под маской слезы. Она не разрывала зрительный контакт, даже когда какуджа исчез. — Разве ты, идиот, еще не понял, что ты больше не один? Она помогла ему подняться, и каким-то чудом выдавила улыбку, когда его маска раскололась и слетела. Его глаза все еще безумно смотрели на нее; его щеки блестели от мокрых слез. Пойманный вот так, напуганный и отчаявшийся, Канеки испытывал весь перечень эмоций как никогда. Как человек. Он упал ей на грудь, хлынул новый поток слез, его сердце билось словно у загнанной пташки, она почувствовала, как что-то рождается в ней, что-то чистое и светлое. Когда он наконец отпустил ее, она взяла его за руку и стала целовать его пальцы с черными ногтями, один за другим. — Тоука… Я не… Я не могу это контролировать, — Его голос скрипел и ломался. Свои ногти, окрасившиеся в черный и регенерировшие неправильно, должно быть они стирались, причем снова и снова. Как это должно быть странно, подумала она, после таких травм иметь столь незначительное доказательства. Будто бы это одновременно и происходило и нет. Будто бы это прекратилось и в тоже время не прекращалось никогда. - Все хорошо. Все хорошо. Все хорошо. Я прощаю тебя. Я хочу помочь. Все будет хорошо. Спустя несколько часов стал заниматься рассвет и комната- разгромаленная, но не до конца разрушенная, окрасилась в новый свет.***
Повернуть время вспять, перестроить вселенную внутри себя, сгладить неровные края мальчика, которым когда-то был Канеки Кен. Вот все, что ей хотелось. Его возвращение, неполноценное, незаконченное. Вот то, что она в итоге получила. Счастье он не обрел. Зато, он обрел свой дом.