Ответы

Сколько прожито лет, сколько прожито дней — Это кто как считает, для кого как важней. Что-то сделано мною или сделано что-то, И что для себя, ну а что для кого-то, Счастье в секундах, маленьких, острых, Щедрое к детям, скупое для взрослых, Липкой почкой набухнет долгожданной весною, Чтобы осенью стать в костре горящей листвою. Дельфин — Осень

— Хиде! Приветственное восклицание Канеки звучит звонче, чем колокольчик над дверью. Лучистая улыбка, на миг осветившая посеревшее, немного измождённое лицо, влила в лёгкие сил после трудного дня. Хиде небрежно помахал рукой, взъерошил волосы на затылке и подошел к стойке, за которой Канеки машинально натирал до блеска и без того идеально чистые стаканы. Не обращая на них никакого внимания, немногочисленные посетители кафе продолжали негромко переговариваться, создавая уютную-почти-домашнюю атмосферу. Почти, потому что после трагедии эта атмосфера, пронизывающая их с Канеки отношения, исчезла, сменившись какой-то непонятной отчуждённостью. Тряхнув головой, выбрасывая из неё тяжёлые мысли, Хиде запрыгнул на высокий стул и облокотился на столешницу, подпирая ладонями подбородок. Раньше Канеки это смешило, он говорил, что в такой позе Хиде похож на ждущего хозяина пса, золотистого ретривера или лабрадора. Только висячих пушистых ушей не хватает. — Что-то неважно выглядишь, ты нормально спишь? — извечная забота Канеки о ближнем своём когда-нибудь доведёт его до беды, если уже не довела. — Уж кто бы говорил, — и это правда, с момента выписки прошло довольно много времени, но болезненная бледность до сих пор не сошла со щёк Канеки. Да, работа в Антейку определённо пошла ему на пользу, однако смутное беспокойство настойчиво точило Хиде изнутри, а интуиция отчаянно сигналила, что что-то не так. И холод, сковавший их дружбу, — прямое тому подтверждение. — Лучше расскажи, как сам? Поднесённая к лицу рука и скребущий по виску палец, вторящие опостылевшему «хорошо» — неизменному ответу на этот вопрос, — вызвали лишь горькую усмешку. Фальшивая улыбка, как у клоунской маски, ни в какое сравнение не идущая с той… лучше б её вообще не было. Наверное, только спустя пару сотен лет и пару перерождений до Канеки дойдёт, что один этот жест способен рассказать о его состоянии яснее, чем тысяча слов. — Опять прохлаждаешься! — вынырнувшая откуда-то из глубин подсобок Тоука отвесила Канеки беззлобный лёгкий подзатыльник. Тот ойкнул и втянул голову, бормоча извинения. Ещё раз обозвав Канеки придурком, она кивнула Хиде и склонилась над кофемашиной. Хиде впервые почувствовал себя тем самым легендарным третьим лишним, мифическим существом, чья печальная судьба доселе никогда его не касалась. Даже в этой перепалке, скорее шутливой, чем серьёзной, чувствовалось гораздо больше тепла. — Кстати, если вы собираетесь тут болтать — лучше уходите из зала. Шеф сегодня что-то не в духе, не хочу, чтобы он устроил разнос. — Спасибо, Тоука-чан! — Канеки снова просиял. Они прошли мимо ряда одинаковых дверей, остановившись у входа в тесную маленькую комнатку, освещаемую одной лампочкой на проводе, заваленную каким-то хламом и заставленную полками и пустыми стеллажами. Хиде небрежно бросил на пол сумку и куртку, отклонив предложение сесть на покосившуюся табуретку, и остался стоять. Кажется, только сейчас Канеки осознал, в какую ловушку дал себя загнать. Он весь сжался, приготовившись к шквалу неизбежных вопросов, и отступил к шкафу. — Ты ничего не хочешь мне пояснить? — Хиде не мог придумать ничего лучше, чем начать разговор в стиле тех самых сериалов про ревнивых домохозяек. Бушующее море невысказанных слов и недопонимания, штормовых волн тревоги и подкатывающей к горлу обиды грозилось вырваться наружу. — Я не… не понимаю, — Канеки отвёл глаза, теребя ткань передника. — Я же вижу, ты что-то скрываешь. Можешь рассказать мне? — неосознанно нога сама сделала шаг вперёд. Канеки обречённо помотал головой. — Не можешь или не хочешь? — он наступал, почти нависая над зажмурившимся Канеки. — Не могу, — отрывистый выдох в сторону. — Я беспокоюсь. Это связано с тем… инцидентом? Ты сам не свой с того самого дня, — за кое-как выдавливаемыми сухими фразами скрывалось настоящее хтоническое чудовище «Перестань отталкивать меня», Харибда «Что за..?», клубок ядовитых змей «Я не могу вынести это» и целый сонм им подобных тварей. И Хиде сделал то, что когда-то проделывал множество раз. Накрыл чужие податливые губы своими, прикусывая их и проникая вглубь языком, оглаживая дёсны, в пустом ожидании отклика. Во рту появился странный солоноватый привкус, слегка отдающий железом, напоминая о крови. Отстранившись с влажным причмокиванием, Хиде сжал плечи Канеки, снова глядящего куда угодно, только не на него. … а ещё когда-то он заливался краской после каждого поцелуя, неловко отвечая и приподнимаясь на носках… Уже вплотную прижимая Канеки к шкафу, Хиде спустился к шее, не скрытой воротником, вбирая кожу, посасывая и осторожно сжимая её зубами, чтобы потом остался четкий тёмный след. Одновременно запуская под жилетку и заправленную рубашку замёрзшие пальцы, обвёл шероховатый рубец шрама, одной рукой поднялся к горячему затвердевшему соску, царапая и сдавливая его ногтями, другой коснулся ложбинки спины, двигаясь ниже и ощущая, как дрогнуло тело. … оно дрожало, как натянутая слишком сильно струна, выгибалось в неровном ритме, длинные пальцы ног подбирали под себя простыню… Канеки не шевелился, упрямо смотря в одну точку и сжимая кулаки, но и не пытался уйти. Веко его не скрытого повязкой покрасневшего глаза чуть припухло, а в уголке заблестела слеза. Хиде опустился на колени, распустил узел передника, расстегнул и приспустил штаны. — Не надо, пожалуйста, — всхлипнул Канеки, когда Хиде стаскивал натянутые вставшим членом трусы. — Я запутался. Я не знаю, чего ты хочешь. Не знаю, почему ты так ведёшь себя. Если тебе неприятно — почему тогда не бежишь? — Дело не в этом. Ты не поймёшь! Хиде пожал плечами и обвёл языком сочащуюся смазкой головку, задевая уздечку. Дразня и помогая себе ладонью, провёл по всей длине, по бугоркам вен и снова вернулся к головке, тыкаясь кончиком языка в уретру. Пальцы Канеки, вплётшиеся в его волосы и притянувшие ближе, вызвали мурашки по коже, прокатившиеся от затылка до низа спины. Чем глубже вбирал Хиде, сменяя темп, тем сильнее Канеки насаживал его на себя, сдерживая рвущиеся стоны. Он кончил ему в рот, запрокинув голову и закрыв глаза ладонью. Громко сглотнув, Хиде облизнулся, втягивая нить смешанной со спермой слюны. Утёршись рукавом, он поднялся на ноги, подхватил вещи и вышел, с жалостливой кривой улыбкой напоследок оглянувшись на Канеки и дорожку слёз на его щеке. — Мне жаль. Я бы понял. Слушая удаляющиеся по коридору шаги, Канеки сполз на пол и содрал проклятую повязку, обнажая горящий чёрный глаз.