Мучение

Я съёживаюсь рядом с тобой, Это мучение… Les Friction - Torture

Чтобы роза выросла по-настоящему прекрасной, ей не нужна постоянная защита – эта нежная и хрупкая красота и так скрывает острейшие шипы. Чтобы птица в полной мере познала свои силы, её не нужно запирать в клетке, пусть даже и золочёной. Цукияма Шу не был ни тепличной розой, чьи лепестки кровавыми потёками застилают сад вокруг особняка, ни несчастной пичужкой, ломающей крылья о твёрдые прутья. Сам себя он отождествлял скорее с хищником, загнанным в некое подобие рамок. Очень слабых рамок. Под натиском мимолётных порывов вдребезги разлетались навязанные обществом правила и устои. Насколько действенными они вообще могли быть в отношении гулей. Если бы можно было перенести на холст те чувства, что затапливали и сжигали его душу каждый проклятый раз, то это были бы клубы ледяного пламени на фоне десяти взрывающихся солнц. Это было бы что-то несочетаемое и абсолютно бессмысленное, но потрясающее своей величественностью. Невыразимо огромное, заполняющее эмоциями до кончиков ногтей. Он был эстетом. Само слово «эстетика» в его воображении было оттенка слоновой кости, мягкое, как чистый шелк, и древнее, как колонны древнегреческих храмов. Цукияма смаковал слоги, чьё звучание походило на кокетливое движение руки певички какого-нибудь захудалого кабака двадцатых годов. Он находил вдохновение в закатах, шелесте листвы, багровых ошмётках, живописно украсивших стену, в конце концов. «Поэтическая натура», — как частенько говаривал один из подельников отца. Иногда этим хотелось поделиться со всем миром. Раскинуть руки в стороны и выпустить это на волю. Как у всякого наследника состоятельной семьи, самым первым его знакомым стало одиночество. Некому было пересказывать сюжеты прочитанных книг и снов. Не с кем даже было валяться на траве и молча рассматривать облака. Затем дети вырастают, однако вместо сердца у них остаётся зияющая дыра, которую не смогут наполнить ни богатство, ни власть. И хотя отец искренне любил его, проводя рядом каждую свободную минуту, но всё-таки не мог заменить сверстников. Отсутствие общения нисколько не угнетало Цукияму — он самостоятелен и самодостаточен. Автономен. И дико, до безумия зол. Канеки стал его открытым окном, тем, кто впустил в его жизнь, полную скуки, обыденных убийств и опостылевших вечеров в гульем ресторане, свежий воздух, отдающий адреналином. Забавно, что лакомый кусочек стал смыслом его жизни. Становление робкого, пахнущего кофе и чем-то необъяснимо влекущим человека опасным и непредсказуемым гулем он тоже считал эстетичным. Теперь это было существо абсолютно иного толка. Исчезла податливая мягкость из глаз, слабые конечности налились чудовищной силой. За ним хотелось следовать, быть верным вассалом, терпеть идиота Банджо и троицу в противогазах. Как его рыцарем была Мацумае, так Цукияма хотел стать рыцарем Канеки. Пусть и защитник тому уже не нужен. Единственным, в чём он так и не сумел найти нечто притягательное, были его руки. Опухшие, со вздутыми венами и посиневшими ногтями. Руки мертвеца. За три неполных года Гурман, наводивший ужас на треть районов Токио, превратился в немощного калеку, неспособного подняться с постели. Знала ли Чиё, эта мелкая мышка, что своим советом она вытащила его со дна? Конечно знала. Она всё и всегда знает. От одной мысли, что Канеки жив, в груди что-то обрывалось и сладко замирало. Он должен. Встать, ползти, если не получится, а если понадобится — пройти по головам и костям. Только бы увидеть. Интересно, каков он? Осталось ли в нём хоть что-то от прежнего «я»? Больше всего Цукияма боялся заглянуть в глаза Кена. Не найти там ни намёка на узнавание, услышать равнодушное «кто вы такой?» и снова умереть, как тогда, на холодном бетоне крыши, глядя, как центр его вселенной уходит на верную смерть. Как же ему хотелось умчаться вон из спальни прямо сейчас, убраться подальше от тяжелых пологов и собственной беспомощности. Впервые он почувствовал отвращение к самому себе. Недостоин. Недостоин. Жалок! Под полный отчаяния вопль осколками кладки брызнула развороченная стена. Пульсирующий кагуне, такой же уродливый и иссохший, как хозяин, вяло упал наземь. Напряженный до предела слух уловил быстрые шаги и встревоженные голоса слуг. Сделав несколько глубоких вдохов, Цукияма рассеял кагуне и попытался успокоить бушующий внутри вулкан. Поток вопросов взволнованного Канае прошел мимо ушей. Отмахнувшись от помощи, Цукияма велел принести побольше еды и оставить его в покое. Не пристало сыну столь уважаемой семьи идти на встречу с судьбой в инвалидной коляске. Сложно сказать, как давно Сасаки удавалось просто погулять по вечернему городу без погонь, ложных вызовов и неизбежного кровопролития. А потому подобные тихие деньки становились особенно ценными. Когда сразу после работы не хотелось возвращаться в штаб-квартиру куинксов, то ноги сами вели его вниз по шумному проспекту, поворачивали в конце улицы, откуда уже виднелась изученная до малейших потёртостей вывеска книжного кафе. Многие не понимали его, ведь почитать всегда можно дома, развалившись на диване или кровати, но Сасаки нравилось чувствовать единение с остальными посетителями. Сюда он забрёл совершенно случайно, став за пару месяцев завсегдатаем, на входе получающим приветственную улыбку баристы. Стоило ему только переступить порог, окунаясь в уютный желтый свет ламп, как отступали все тревоги, а из плеч исчезало болезненное напряжение. По следовательской привычке вскользь оглядев помещение, он наткнулся на ответный взгляд и тепло улыбнулся. Молодой мужчина в ярком костюме чуть шевельнул рукой, как бы здороваясь, и кивнул на место за своим столиком. Их странное знакомство тоже завязалось неожиданно. Примерно спустя несколько недель, как Сасаки облюбовал новое местечко. На фоне нежно-пастельных тонов, преобладавших в оформлении кафе, этот человек выделялся. Нет, ВЫДЕЛЯЛСЯ. Всем, начиная с алого пиджака и заканчивая нарочито театральными манерами. Они вошли почти одновременно. Столкнулись у длинного шкафа, занимающего всю стену. Потянулись к одной и той же книге. — Простите, вы здесь впервые? — поинтересовался Сасаки, чтобы не продолжать неловкое молчание. Неловкое отчасти потому, что его буквально пожирали глазами, жадно всматриваясь в черты лица, одежду и, почему-то, руки. — Д-да, а что? — мужчина очнулся и повернулся обратно к полкам. Мысленно выдохнув от облегчения, Сасаки вытащил книгу и раскрыл её на заднем форзаце, пальцем указывая на приклеенную к нему бумажку, покрытую зачеркнутыми именами. В самом низу красовалось его имя. — Смотрите, часто бывает так, что несколько человек хотят прочесть одно и то же, поэтому, чтобы не создавать путаницы, и сделали лист для заметок. Если последнее имя зачеркнуто, то вы можете свободно брать книгу, не забыв, конечно, написать своё. Можете использовать псевдоним, если захотите остаться инкогнито, — хмыкнул Сасаки, заметив самого первого читателя, «Волшебного кролика». — Спасибо за разъяснение, — мужчина отступил в сторону и задумался. — Может, посоветуете что-нибудь? Без разницы, на ваш вкус, — поспешно добавил он, предугадывая уточняющий вопрос. — Даже не знаю… Попробуйте «Мартина Идена» Джека Лондона, вон она, на самой верхней полке. — Ещё раз спасибо. А вы, случайно, Кафку не любите? — нагнал уже удаляющегося Сасаки вопрос. — Не очень. Его рассказы слишком… мрачные. В них всё пропитано безысходностью и безумием, а этого, — губы сложились в горькой усмешке, — у нас и так хватает. Как-то незаметно для себя Сасаки привык к их встречам, а цветастые наряды вписались в систему координат. Мистер М — так он представился — оказался приятным собеседником. Прекрасно образованным, разбирающимся в музыке и литературе, не задающим лишних вопросов и слегка экспрессивным. Теперь каждый вечер, свободный от дел, Сасаки старался проводить здесь, слушая пространные монологи, посвященные всему на свете. — Представьте, не так давно я пересёкся со своим старым другом, однако он меня не узнал, да и я, признаться, не сразу догадался. Он прошел мимо, а я не нашел в себе сил окликнуть его, — М отхлебнул кофе и перелистнул страницу. Каким-то невероятным образом ему сразу удавалось и читать, и пить, и следить за нитью разговора. — Почему же? — не обладавший таким даром Сасаки просто сидел в кресле, устроившись поудобнее, и сжимал в ладонях чашку. — Мы стали слишком разными. Чужими. Поэтому попытка воскресить прежние отношения обернулась бы болью для обоих. Как и в первый раз, воцарилась тишина. Больше Мистер М в кафе не появлялся. На что, спрашивается, он рассчитывал? Малышка Чиё хорошо поработала, разузнав, где и когда Сасаки Хайсе проводит свободное время, но Цукияма сам пустил всё под откос. Он не имел права разрушать нынешнюю жизнь Кена. Признать правоту Тоуки ему далось с трудом. Дня три удача отворачивалась от него, заставляя Цукияму просиживать штаны в пустом ожидании. «Это бесполезно», — думал он, порываясь встать и покинуть заведение. На месте его удерживала лишь шальная надежда, что вот-вот дверь распахнётся, и вместо парочки, пожилой женщины или школьника войдёт Канеки. И одни только боги свидетели, каким невероятным усилием воли Цукияма позже подавлял желание коснуться его, убедиться, что перед ним не галлюцинация, а человек из плоти и крови. Он устал терзаться. Устал притворяться незнакомцем. Карты сданы. Осталось признать поражение и уйти. И надеяться, что они никогда не встретятся снова.