october snow

      Юнги не доверяет сентиментальным текстам Намджуна, так же как не доверяет его слащаво-романтичным фразам и собственнически прижимающим к себе рукам. За этой благопристойной обложкой старший видит бездонную черную дыру, дорогу в ад, выложенную цитатами из Бегбедера, Камю и Рю Мураками. Вязкую трясину расчетливого коварства и похоти. И это, откровенно говоря, пугает. «Съебись,» — шипит он своим скрипучим (или просто всегда охрипшим?) голосом. Намджун никогда не слушается — во время трансляции он то и дело лапает беззащитно-голые коленки, обтянутые драными черными джинсами, и делает самое невозмутимое лицо, будто бы так и должно быть, в то время, как Мин прожигает его взглядом полуприщуренных глаз.       Юнги сам до конца не понимает, почему грубо оттолкуть протянутую руку гораздо проще, чем ухватиться за нее. Каждый раз он давится сотнями невысказанных слов и прекрасно осознает: когда-нибудь они разрвут его на части.       Намджун всегда до отвратительного милый и заботливый со своими умилительными ямочками на щеках, добродушной улыбкой и непозволительно (с точки зрения Юнги) высоким ростом. Он заслуживает гораздо больше, чем старший может ему дать, но ведет себя так, будто бы это ему здесь жуть как повезло. Приносит в студию кофе и уговаривает хоть немного поесть. Ругает мелкого хёна за то, что тот выходит на холод без шапки и жрет мороженое с больным горлом. Юнги все еще отбрыкивается, но позволяет укрыть себя пушистым пледом и даже лечь рядом на узкий диван, на котором всегда отдыхает и ловит вдохновение после целого дня практики с мемберами.

***

— Не будь таким добрым, — тихо произносит в пустоту Мин, выпутываясь из принесенного лидером клетчатого пледа мягких оттенков красного — теплого и уютно-осеннего, как и сам спящий в неудобной позе на краю дивана Ким Намджун. Он вздрагивает от неожиданности и прикусывает губу, когда младший открывает глаза и в удивлении морщит лоб. Щеки Юнги предательски горят, он отворачивается и запускает ладонь в жесткие от краски волосы: — Не люби меня, я ничего не смогу дать взамен.       Намджун, кажется, удивлен. Когда тишина становится невыносимой, Юнги оборачивается, готовый ко всему, кроме того, что видит в действительности. Потому что в действительности Ким улыбается как никогда искренне и сжимает его в объятиях так сильно, что ребра трещат.

***

      Неделю спустя, Юнги, ругаясь на «блядский холод», все же выползает за Намджуном на улицу и отогревает руки стаканчиком с кофе, пока младший задумчиво выпускает в небо цвета индиго клубочки белого пара изо рта. Темноту прорезают искорки света, и Юнги сначала решает, что ему померещилось, но нет: — Снег! Намджун-и, снег идет! — старший протягивает руки ладонями кверху и пытается поймать редкие снежинки. У лидера в груди хрупким цветком распускается щемящая нежность; не потому, что снегопад первый в этом году, а потому, что его вечно чем-то недовольный, ворчливый Юнги-хён радуется, как ребенок, обычному снегу, который мгновенно растает на хранящей пока еще тепло земле.       Уже порядком закоченев на ветру, Намджун обнимает Юнги со спины и шепчет в покрасневшее от холода ухо: — За первым снегом лучше всего наблюдать из окна, сидя дома с чашкой какао. — С зефирками? — по-лисьи хитро щурится Мин. — Будут тебе зефирки, — кивает Намджун и засовывает ледяную руку старшего в карман своего пальто.       Юнги не верит в слово «навсегда» и никогда до конца не доверяет обещаниям, но он знает, что Намджун сделает все возможное, чтобы их «сегодня» длилось бесконечно долго.