Противостояние

Радиация выжгла Землю. Превратила в гребаный солярий, в котором никто не регулирует мощность. Атомная война оставила в мире только один Город, и в нем теперь властвует Хаос. Восемьсот миллионов человек — и каждому наплевать не только на соседа, но и на себя самого. Жизнь и смерть сплелись в конвульсивном танце и никак не могут разомкнуть объятия. А может быть, не хотят. Темноволосая женщина в мокрой от пота и прилипшей к телу майке мчится по сто восьмому этажу. В руках у нее пистолет, а в обойме еще достаточно пуль. Лицо ее кривится от напряжения, на верхней губе белеет старый шрам. В какой-то момент она поскальзывается на чужой крови, натекшей из-под закрытой двери, и, перекувырнувшись, встает на одно колено, вытягивая вперед руку с оружием. Ей достаточно одного нажатия на спусковой крючок — и целая очередь микропуль рвется к цели, но только одна добивается своего: вонзается в шлем судьи, вывалившегося из-за угла. Судья резко останавливается и стреляет в ответ: вряд ли пуля хоть как-то зацепила его по-настоящему. Женщина резко плашмя падает на пол и на животе ползет прочь, зная, что у нее не получится сделать это достаточно быстро. Она движется мимо обугленных трупов, из животов которых вываливаются кишки, мимо умирающих, у которых вместе с хрипами из горла вытекает черная кровь, мимо чужих страданий и слезных просьб. Когда-то она тоже страдала, но никому не было до нее дела. Должны ли они сейчас расплатиться по всем своим долгам? Сзади слышится мерная, неотвратимая поступь судьи. Женщина пытается встать, но раздается выстрел, и будто раскаленное сверло вонзается в ногу. Женщина резко выдыхает крик и переворачивается на спину, принимаясь стрелять. Пули отскакивают от стальных доспехов с визгом и искрами. Женщина целит в узкую щель шлема, оставившую незащищенным рот. В прорезь, в которой виднеются плотно сжатые тонкие губы. Полчаса назад женщина, которую все здесь звали Злой Королевой, опустила бронированный занавес, отрезав жилой блок от остального мира. Она знала, что ее вызов не останется незамеченным. Знала, кто придет на ее зов. У нее была только одна попытка, и она сработала. Судья приближается, а магазин пуст, и пистолет гулко щелкает пустотой. Женщина откидывает его прочь и, собравшись с силами, встает. В ноге, под кожей, уже разбегаются по крови призрачные черви, призванные стреножить пленника, но до полной активации раствора еще есть время. Женщина облизывает пересохшие губы и, задержав дыхание, наклоняется и запускает пальцы прямо в прошитое пулей мясо, забирается в дырку, сочащуюся кровью. Боль пробивает насквозь, едва не кидает обратно на пол, но женщина упорствует и, наконец, вытягивает пулю, успевшую пустить корни. Крик рождается в горле и, выбравшись на волю, долетает до судьи, остановившегося в двух шагах. Женщина, шатаясь, выпрямляется и бросает в судью вытащенную из собственного тела пулю. Та со звоном рикошетит от нагрудника и улетает прочь. Перед глазами все мутно. Но женщина помнит этого судью. Помнит его имя, помнит, как он выглядит, помнит все, что у них было и все, чего никогда уже не будет. Помнит собственные мольбы и ползание на коленях. Помнит свою губу без шрама, помнит оставленного далеко позади сына, теперь находящегося в безопасности. Но есть ли еще места в мире, где может быть по-настоящему безопасно? Женщина усиленно моргает, что-то щелкает у нее в затылке. Она поворачивается и делает шаг к парапету, отделяющему ее от бездны глубиной в сто восемь этажей. Нога уже не принадлежит ей, волочется сзади. Женщина сглатывает горькую слюну и смотрит на судью. Он должен увидеть. Она звала его, чтобы он увидел. Чтобы никогда не сумел забыть. Это ее месть, и она готовила ее слишком долго. — Помнишь меня? — шепчет она, раздвигая губы в улыбке. Карие глаза наливаются кровью, волосы налипли на лоб. Судья молчит. В его руке застыло оружие. Женщина хрипло смеется. — Помнишь, — утверждает она. И одним быстрым движением выхватывает из кармана джинсов шприц, вонзая его себе в здоровое бедро. Мутная белая жидкость смешивается с кровью, остается лишь пара секунд, чтобы сделать то, что нужно. И она успевает. Уплывающее в бесконечность тело переваливается через парапет. Ее падение будет длиться вечность. Рапид — наркотик, практически останавливающий время, разгоняющий мозг настолько, что пространство становится безграничным. Она создала с его помощью целое королевство, которое некому теперь оставить. С рапидом она успеет прожить заново всю свою жизнь. Она видит, как невыносимо медленно кидается за ней судья. Он уже не сможет ее поймать. Она помнит, что у судьи светлые волосы. И серые глаза. Она думает, что вражда их семей могла привести только к такому финалу. Как хорошо, что ее сын, Генри, не увидит ничего этого. У них могло бы быть все — но война и то, что за ней последовало, убило будущее. Может быть, Генри сумеет его возродить. Немного жаль, что для нее все кончено. Она раскидывает руки и живет, живет, живет — в полном одиночестве, в безграничной тоске, в безысходной надежде на то, что судья снимет шлем, и она увидит его лицо. Ее лицо. Ее судью зовут Эмма Свон. И та судит ее с начала времен до конца вселенной, на веки веков, аминь. Этажи медленно ползут мимо, в какой-то момент женщине кажется, что она вот-вот полетит обратно. Судья смотрит ей вслед, и тонкие губы мучительно медленно приоткрываются, складываясь в какой-то звук. Женщина торжествующе улыбается, закрывая глаза. Она знает, что судья называет ее по имени. А еще она знает, что ей нужно лететь вниз. Через всю бесконечность.