Чужие

Ей рефлекторно хочется повести плечами; чужие взгляды липнут к спине, которую она старается держать прямо, как и подобает доблестному солдату Альянса. Ей хочется крикнуть: эй, прекратите пялиться на меня, вы!.. Словно на диковинное животное, дикую тварь из дикого леса. Будто это не они здесь... Эшли даже не может подобрать нужных слов, только пальцы без толку сжимаются в кулаки, а в ушах мало-помалу начинает звенеть — весь этот хрюкающий, щелкающий, журчащий гомон (её автопереводчик то ли не справляется с нагрузкой, то ли просто не настроен на столько языков разом, а спрашивать у Шепарда — нет уж, хватит и того, что Шепард вообще озаботился выхватить её из лап военных психологов и забрать с собой, хотя Бог свидетель, какая польза от неё во всех этих политических танцах с бубном?..) Эшли вдыхает, и выдыхает, и смотрит на чужаков в ответ, вскинув подбородок и сдвинув брови — воинственно и самую капельку подозрительно, а еще — черт бы побрал все те книжки в мягких обложках, тайком читанные в детстве, под одеялом! — с тщательно задавленным любопытством. (Всё, скрывавшееся за словом «они» — и немилость деда, и тревожные кадры из новостей, и сжатые инфосводки в учебной части; всё, что она так старательно выучилась презирать, потому что иначе — только в землю зарыться и никогда даже взгляда не поднять к звёздам; всё это вдруг надвинулось на неё, став огромным и страшным, а она — словно по-прежнему там, на Иден Прайм, рядом с телами товарищей, и поднимает винтовку, упрямо продолжая отстреливаться, пока хватит сил). Она не «глазеет», нет; она просто... просто не даёт им глазеть на себя, вот как. Перехватывает инициативу, совсем как в бою. Каждый взгляд здесь — точно импульс выстрела, точно удар прикладом, точно омни-клинок, врезающийся в броню (всё, думает она, становится легче, если представлять вокруг поле боя). И она идёт чуть позади Шепарда — целеустремленно раздвигающего нелюдской поток, точно морской корабль на старой-престарой картине, — идёт, стряхивая паутину досужего любопытства, сжимая кулаки и глядя на чужаков так, как они не посмеют больше посмотреть на неё... Пока одна из чужих, похожая на женскую особь турианца, не вздрагивает под её взглядом, и тут же — преувеличенно-безразлично дёргает плечом, сворачивая вовсе не в ту сторону, куда вроде бы собиралась; а Эшли — едва не спотыкается вдруг, как громом пораженая. Ведь каждый из чужаков, попавшихся случайно ей на глаза, может ощущать то же самое. Может быть таким же... не «человеком» — нелюди они, нелюди, и всё тут — но таким же живым. Не в смысле органов, крови и всякой прочей там биологии. А в смысле... жизни. Всех этих вещей внутри — сентиментальных, страшных, красивых; самых неповторимых в целой вселенной. Она сглатывает; холодок пробегает по позвоночнику и некстати чешется нос — хорошо, в бронированной перчатке чесать его несколько несподручно. — Форменный зоопарк ведь, и не отличишь даже, — бормочет она, скрывая неловкость. — Вы так думаете, сержант Уильямс? — неожиданно оборачивается к ней Шепард, обрывая на полуфразе едва начатую беседу с лейтенантом Аленко — тот тоже бросает на неё взгляд, какой-то уж совсем непонятный, но предпочитает молчать. — Звучат эти чужаки, по крайней мере, в точности как животные, — она фыркает, подменяя смущение куда более привычным чувством. «А мы как звучим?» — читает она в глазах Шепарда, а может, ей только кажется — может, она просто пытается найти свое отражение в этих темных, неподвижных глазах. В который раз после трижды неладного «маяка». Он качает головой и ничего больше не добавляет, а потом — они с лейтенантом возвращаются к разговору о том, стоит ли человечеству требовать места в Совете. Может быть, у Эшли нашлось бы, что сказать — пусть она и не смыслит в политике ни гроша, — но она молчит и смотрит себе под ноги. Слишком страшно, всё-таки, узнавать людей — в чужаках.