Така

— О, друзья мои... Припадающий на поврежденную лапу лев встает, привычной маской залепляя болезненную гримасу, обворожительно улыбаясь приближающимся гиенам. Но те, впервые, не улыбаются в ответ. — Друзья? Я слышал, он говорил, что мы враги... — Да, я тоже это слышал! — Эд?.. Гиена хихикает, брызгая слюной, косящие глаза впервые сходятся в одной точке, и лев пятится к скале. — Нет, нет, вы неправильно поняли! — они не слушают. Его впервые — снова — не слушают. — Нет! Первую он отшвыривает ударом лапы, но не удерживается, падает, две другие набрасываются. Шрам едва успевает прикрыть глотку, отчаянно отбиваясь, все еще пытаясь оправдаться. Боль превращается в удушливую слабость, зрение подводит, в мареве пожара чудится знакомая широкая морда... — Отпусти, Муфаса... И когда чьи-то лапы разбрасывают заживо пожирающих его гиен, и чуть крепче, чем нужно, сжимаются клыки на холке, Шрам почти верит, что это старший брат, заигравшись, снова чуть не убил младшего. Что все прошедшие годы были сном. Он приходит в себя на голых камнях, и не может понять, как выжил. Шкура покрыта укусами и ожогами, когда он пытается подняться, лапы подламываются со страшной, пронизывающей болью. Он не может даже нервно хлестать себя по бокам — посреди хвоста болезненный излом. Шрам лежит, щурясь на тусклый свет, проникающий в отверстие наверху. Он думает, что, наверное, эта пещера оказалась под тем местом, где гиены чуть не растерзали его. Что он провалился сюда случайно, а гиены не попрыгали следом из опаски не выбраться, застрять здесь. Так же, как застрял он сам, не в силах не то что прыгнуть, даже встать. Лев дремлет, свет становится ярче, затем блекнет, красные закатные лучи ненадолго высвечивают стену пещеры, и сменяются белым светом луны. Он просыпается, навострив уши, когда мощное тело закрывает лаз. Красивая львица легко спрыгивает на дно, тихий рык глушит занимающая пасть туша молодой антилопы. Она бросает дичь на камни, подходит ближе, толкая неподвижного льва лапой. — Хватит притворяться, Така. Ешь. Он кипит внутри — он хотел бы кинуться на нее, вцепиться в глотку — за наглые тычки, причиняющие боль, за старое имя, за принесенную подачку, за непрошенное спасение... Если бы не был так изранен. Поэтому он просто открывает глаза, подняв голову. — Сараби? Он удивлен даже больше, чем если бы это был Симба. Старая львица, вдова убитого им Муфасы, смотрит тяжело и жестко, и это причиняет боль не меньшую, чем клыки гиены, погружавшиеся в тело. — Зачем?.. Она подталкивает к нему мясо. — Ешь. Легкий прыжок, гибкое тело взвивается к потолку пещеры, передние лапы цепляются за край лаза. Еще несколько скупых, отточенных движений, и львица скрывается в светлой ночи, оставляя Шрама непонимающе смотреть в пустоту. Сараби приходит не каждую ночь, то оставляя его голодать по несколько дней, то принося целые туши животных, и прижимая льва к камням, не позволяя накинуться на еду и сожрать все сразу. Она упорно называет его Такой, старым, детским именем, которое полностью соответствует тому, как "любила" его мать. От этого хочется рыдать и драться, как безнадежно и бесконечно дрался он с Муфасой. Но он все еще слишком слаб. Сил не хватает даже на то, чтобы вылизываться, и Сараби, приходя, вылизывает его сама, как детеныша, переворачивая лапами. Когда она тщательно, вдумчиво вылизывает его горло, Шрам каждый раз жмурится, но лежит неподвижно, мечтая, чтобы зажил наконец хотя бы хвост, и можно было хоть как-то выражать скопившиеся за время бессилия чувства. Но когда хвост заживает, он сам не замечает, как поджимает его, и кисточка щекочет светлый живот. Сараби тихонько рычит, насмехаясь, толкая в бок, заставляя вставать на дрожащие лапы. Они подламываются после первого же шага, но львица одобрительно улыбается, впервые за все время, и Шраму — Таке — хочется прыгать от радости, как малышу, которого впервые похвалила мать. Все становится проще — он покоряется львице во всем, заново учится ходить и прыгать, слушает истории про Круг Жизни. Спокойно смотрит на звезды в отверстии наверху, ожидая ее прихода, уверенный, что его не бросят. Исхудавший, но постепенно набирающий силу лев трогательно сворачивается клубком под боком львицы, когда Сараби впервые остается с ним на всю ночь. Она улыбается, заботливо вылизывая темную гриву, довольная тем, что наконец-то исправила ошибку, которую видела еще в детстве, и сожалеет лишь, что не догадалась сделать это раньше. Боль от потери Муфасы, давно притупившаяся, осталась светлым образом, дымом пожара, сказавшем ей — если ты считаешь это правильным, ладно. Попробуй ему помочь. Сараби уверена, что у нее получилось. Потому что когда Така впервые достает лапами до края лаза, ведущего на свободу, он спрыгивает обратно и смотрит на нее, ожидая похвалы.