Знания в песках

      Рассказывают, что в старые годы, когда Абдул Альхазред странствовал по пустыне, среди людей и всех остальных бродили слухи о древней библиотеке — собрании знаний, скрытом где-то в западных песках.       Ее словно бы видели то тут, то там, порой на весьма значительном расстоянии; но всегда издалека — никто из тех, кто мог потом об этом рассказать, не подходил к ней близко.       Поговаривали также, что странной библиотеке этой благоволили не сведущая Сешат или юные творцы единых, и даже не ветхие боги глупцов из золотых земель, а иной хранитель, но ничего точнее узнать было нельзя.       Абдулу Альхазреду достаточно было и таких слухов. В своих странствиях по западным пределам он прислушивался и присматривался, среди прочих путей отмечая и этот. Слухи казались ему сомнительными, но он в мудрости своей с ранних лет не позволял предубеждению возобладать над поиском.       И мудрость его окупилась, как окупается любая мудрость, когда однажды на рассвете Альхазред, странник в западных землях, достиг некого обиталища, не похожего на привычные ему руины в глубине пустыни.       Сперва он принял его за постройку, оставленную в незапамятные времена кем-то из почитателей заката, — острые, многоугольные абрисы стен, сложенных из плит песчаника, явно говорили об этом, как и отсутствие источников воды вокруг, — но общая форма показалась ему странной.       Альхазред, мудрец в песках, обошел здание кругом, ступая легко и только изредка поглядывая на начавший розоветь утренний горизонт.       Обход, однако, не поведал ему ничего нового — общую форму здания, казалось, невозможно было составить воедино, пусть память и хранила фрагменты каждой из его сторон. Альхазреду смутно показалось, что в этом аморфном наслоении формы есть некое сходство с творениями почтительных человеческих рук, однако вспомнить точнее он не смог.       Любопытство, первая из семи сотен и еще семидесяти ступеней, охватило Альхазреда, и он продолжил кружить возле постройки, как гуль возле плохо сложенного могильного холма.       И оно окупилось так же, как окупается мудрость, ибо они всегда связаны между собой — завершая круг, он обнаружил вход: лаз высотой немного выше человеческого роста, под крутым углом уходивший вниз.       Снаружи, с того места, где он стоял, можно было увидеть, что стены этого лаза украшены сложной резьбой; ее линии становились все более размытыми и неглубокими по мере приближения к поверхности, словно песок и ветер, проползая вниз, за многие века обточили их.       Знаки были незнакомы Альхазреду.       Он еще раз оглянулся на посветлевшие пески и жадно шагнул внутрь.       Ход уводил вниз на восемь шагов, делал затем крутой поворот и вновь вел вниз, на этот раз на шестнадцать шагов, но более полого.       Проследовав по нему до конца, Альхазред вышел в длинный зал — его невысокие своды напоминали своды скрытых храмов в скальном камне. Здесь, внизу, царила темнота, прерываемая только узкими, рассеянными лучами света из крохотных проемов в стенах, выбитых временем; но Альхазред, в мудрости и поисках своих, давно не мог назвать себя одним из тех, кто не умеет видеть в темноте.       Зрение, впрочем, было не первым из чувств, уловившим здесь что-то.       Сначала Альхазред услышал.       И то, что он услышал, было шепотом.       Он прищурился и втянул носом воздух; знакомый тонкий, сухой и приятный запах подсказал ему, где он находится.       Альхазред коснулся длинного завитка, вырезанного в каменной стене, и проследил его впадину пальцами; тот вел к узкому, овальному углублению в стене. Внутри, на голом камне, покоилась мумия.       И гость зашагал по тому, что сводом своим напомнило ему скальный храм. Он прошествовал мимо вытянутых углублений, заполненных мертвыми, — одно за одним они наслаивались друг на друга, словно полки, с геометрической точностью; на пути ему попадались огромные урны с узкими горлышками, хранившие внутри себя мумии, скорчившиеся в сидячих позах, и прислонившиеся к стенам высохшие остовы, вытянувшиеся во весь рост.       И все они шептали.       Шепот был едва слышен, если Альхазред просто проходил мимо, однако когда он останавливался и приникал к груди или голове той или иной мумии, он мог расслышать его весьма отчетливо.       Мертвые шептали, и шепот их повествовал об историях, случившихся при их жизни. Голоса их были ныне неотличимы друг от друга, однако языки и строй речи, разнящиеся от остова к остову, заинтересовали Альхазреда.       Он разбирался в живых и мертвых; в пустыне отличия между ними часто стирались, однако все обитатели этого здания без сомнений были мертвы, и их мертвый шепот звучал сам по себе, безразличный к Альхазреду, неторопливо мерявшему шагами выложенный плитами пол.       Он шагал с наслаждением, как земной властитель, разгуливающий вдоль уставленного яствами стола. И как властитель позволяет себе до поры до времени лишь внимать ароматам пищи, выставленной перед ним, раздразнивая свой аппетит, так и Абдул Альхазред пока лишь рассеянно, поверхностно прислушивался к шепотам, вычленяя отдельные обрывки и мысленно разнося их по царствам, языкам и эпохам.       Зал оказался не единственным. В конце его коридоры с резными стенами — на этот раз меньшей высоты — уводили дальше, и Альхазред шагал в жадном забытьи, покуда не услышал голос, отличный от мертвого шепота.       Нет; даже если обладатель его и шептал, даже уши Альхазреда, что уж говорить об обычных людях, не смогли бы понять этого. Голос звучал глубоко и низко, как дыхание, и он сказал:       — Что ты делаешь здесь, странник в пустыне?       Альхазред повернулся одним долгим, текучим, как песок, движением, и только тогда понял, что целая часть стены, мимо которой он только что прошел, на самом деле отличается от камня.       Рассмотрев ее и почти коснувшись, Альхазред пришел к выводу, что это была бронза; запорошенную прахом и песчаной пылью, покрытую точно таким же рисунком, что и стены, ее трудно было рассмотреть, если не искать специально.       Голос доносился из-за нее; сквозь нее; сквозь нее и сквозь его голову, понял Альхазред, потому что нельзя было сказать, на каком языке были произнесены только что услышанные речи.       — Я ищу знания, — ответил наконец Альхазред, не размыкая губ.       — Ты можешь отыскать их здесь, — сказал голос. — Ибо в этой библиотеке немало знаний.       Альхазред качнулся на пятках, заложив за спину руки; он понял, что обнаружил именно то, что искал.       — Но добыть их будет не так просто, — продолжил голос за бронзовой дверью, и Альхазред внутренне удивился.       — Не так просто, о почтеннейшее? — произнес он наконец внутри своей головы, изменяя форму мыслей на полпути усилием воли, и лишь в глубине головы размышляя так, как хотелось ему самому; нехитрый трюк для мудрецов и безумцев, и нехитрый вдвойне — для Абдула Альхазреда, странника в песках.       — Видел ли ты мумии, покоящиеся у стен?       — Да, почтеннейшее.       — Все они жили когда-то, иные — во времена незапамятные, — и все обладали знаниями. Ныне их оболочки опустели. Но я открою тебе великую тайну, ищущий знаний — после смерти память можно извлечь из мертвого тела. Сейчас эти остовы молчат, как и положено костям, но всякие кости помнят, как были живы. Стоит должным образом обработать один остов, перетерев в прах и разбавив песком и солями, как дух этого человека, сливший воедино все свои разбредшиеся отпечатки, предстанет перед тобой и смиренно расскажет обо всем, что знает, и ответит на все твои вопросы.       Альхазред помолчал. Его ум, раздвоенный, размышлял над сказанным, вспоминая многоязыкий шепот и даже сейчас слыша слабые его отголоски.       — Позволишь ли мне, недостойному, задать вопрос, о почтеннейшее? Как мне называть тебя, и как обращаться к тебе, и что есть ты?       — Я — хранитель этой библиотеки, — отозвался голос. — И это все, что следует обо мне знать тебе и кому бы то ни было. Но я уже поведал тебе тайну, и готов открыть еще больше. Не упусти своего счастья.       — Какие же соли мне следует взять, о почтеннейший, и с какими песками смешивать этот прах, чтобы заставить мертвых говорить?       И сущность за бронзовой дверью рассказала ему — о том, что остатки почернелой кожи и желтоватые кости следует истирать в пыль, добиваясь идеальной, почти невесомой взвеси, и о том, что соли следует примешивать постепенно, а песок лить тонкой струйкой. Глубинный ум Альхазреда отмечал, насколько слабы и размыты эти указания, покуда внешний внимал с неприкрытым почтением.       Сущность указала ему путь к большому, длиной с человека, алтарному камню, стоявшему у стены в закуте, уходящим в стену сразу после длинного зала, который Альхазред уже миновал. Тела требовалось переносить на него и дробить там тяжелыми и гладкими мраморными ступками, стоявшими на полу.       — Выбери любую из мумий, хранящихся здесь, — сказал голос. — И приступай.       Альхазред прошел не вверх, к залу, а еще ниже; гробница-библиотека была большой, однако ходы становились чем дальше, тем хаотичнее, словно геометрия мысли покидала их, превращая в нечто более извилистое. Они сужались, словно сосуды, и в конце концов превращались в узкие лазы, куда с трудом протиснулась бы даже крыса.       Альхазред зашагал назад, поднимаясь по пологим плитам из песчаника; нос его забивало сухой, пряной пылью, а уши — шепотом.       Но теперь он останавливался и внимательно слушал.       Наклоняясь и прижимая ухо к оскаленным, обнаженным зубам мумий, он запускал свой разум в их память, как пальцы — в лоскуты иссохшей кожи, и перебирал обрывки историй; от детских взглядов на небо или мутные воды рек до кровавых побоищ и прохладных убежищ, полных табличек и свитков. Десятки языков произносили тысячи слов; он слушал о жрецах солнечного храма и сотнях сотен позабытых жертв, он слушал о кровавых путешественниках, с войной поднимавшихся по Великой реке, когда ветхие боги их земель еще были молоды, и о черноголовых, пришедших к другим двум рекам, когда народ их еще не скрылся в глине. Он перебирал и отбрасывал, запоминая забавное, но ненужное лишь краем рассудка, потому что искал иное; потому, что люди эти, и их жалкие человеческие знания, стоявшие на много ступеней ниже его собственных, были ему уже неинтересны.       Ибо какого властителя, гуляющего вдоль накрытого стола, привлекут объедки, когда он знает о спрятанных рядом амброзии и нектаре?       Единственное знание, которого жаждал теперь Альхазред, истинно скрытое, неведомое и драгоценное, таилось за бронзовой дверью.       И он собирался его получить.       Долго, долго бродил Альхазред, слушая шепот каждой из мумий и собирая крупицы сведений, а после наклоняясь и выдыхая в каждый оскаленный пыльный рот короткое, почти беззвучное собственное слово; свет снаружи, видимый сквозь прорехи камня, успел выцвести до лунного серебра и зажечься белоснежным солнцем вновь, когда Альхазреду почудилось, что пол под его ногами едва заметно дрогнул.       Ощущение это настигло его в середине истории о кровавой казни, совершенной мелким жрецом, лежащим теперь здесь, подтянув к подбородку высохшие кости ног.       Оно быстро прошло, однако все вокруг слегка изменилось, и въедливому рассудку Альхазреда не понадобилось много времени, чтобы заметить перемену: воздух внутри теперь пришел в движение, рождая короткие и раскаленные ветерки, тянущиеся от прорех, а витая резьба стен, казалось, слегка подергивается, сокращаясь сама в себе, как сердце.       Альхазред тогда приник к ближайшей прорехе, казавшейся ему больше прочих; зрение его, мерцавшее после темноты, все же вычленило покачивание песка и неба.       Они двигались.       В задумчивости Альхазред выпрямился, поводив по подбородку испачканным в прахе пальце; на губах его блуждала улыбка.       Потом он тронулся с места, обратив свой слух и разум поочередно ко всем оставшимся мертвецам — больше из праздности и желания потянуть время, чем чего-то еще, ибо он уже собрал все, что ему необходимо было узнать.       Он выбрал тело, — старого жреца с верховьев реки, — казавшееся почти свежим, взяв его на руки, как ребенка. И двинулся к алтарю, вновь проходя мимо бронзовой двери.       Открыть ее было невозможно; быстрый взгляд и дрожание линий, слившихся со стеной в единое целое, снова подтвердили это. Альхазред в последний раз попробовал обратиться к хранителю, но тот только вновь указал на алтарь, и гулкий голос его звучал слегка раздраженно.       — Или ты не жаждешь знаний, ищущий?       Альхазред усмехнулся. Ноша его была легка, а шепот ее — негромок.       Он опустил тело жреца на алтарь и в последний раз прислушался к истории, выбранной им среди прочих; последней истории, хранившейся в каждом из этих тел, скопленных тут с древних пор — повести о том, как он или она, искатели, страждущие скрытых знаний, достигали странного здания в песках, и полагали, войдя, что это только гробница, ибо никто из них не владел столькими путями магии и наук, как Альхазред, и слышали здесь только один-единственный голос — голос из-за бронзовой двери.       Голос хранителя, предлагавшего им то, чего они так хотели, открывающий им тайну.       Сколько обычный человек, пусть и коснувшийся скрытых путей, может провести без воды, с рассудком помраченным иной жаждой, размышлял Альхазред в глубине ума, удобнее укладывая мумию на перепачканном алтаре — груды перемешанного с солями праха громоздились по обе его стороны. И кто проносил сюда погребальные сосуды и каменные флаконы солей, если они не покоились тут с тех пор, как библиотека была еще настоящей гробницей — если была вовсе? И никто не мумифицировал по-настоящему эти тела — жара и сухость делали свое дело сами; но кто размещал их так, как они были размещены? И сколько времени нужно хранителю, чтобы, выволакивая из песка свое остроугольное тело, поднять его целиком со всем содержимым и перейти в другое место, двигаясь, покуда не скроется солнце, и поджидать там следующую жертву? И что питает его на самом деле — души ли, что приводят сюда с помощью праха помраченные, или последние выдохи самих жертв, или знания, что хранятся в них?       Даже кончики пальцев у Альхазреда чесались от нетерпения, но сам он был спокоен, и в спокойствии принялся растирать в прах кожу и ломкие кости, поджидая.       В конце концов, когда свет, просачивающийся сквозь прорехи, покраснел, а затем, пропав ненадолго, осветил нутро коридоров с резными стенами серебром, пол вновь дрогнул, но мягче, чем прежде. Движение прекратилось.       Судя по памяти мумий, слепой и безмозглой, хранитель передвигался только днем — как худшие из омерзительных созданий в западных пределах пустыни, — однако Альхазред для верности очертил себя тенеподобными знаками, заглушая шаги, цвет и дыхание, и, отыскав коридор, ведущий к проему, вышел наконец наружу так беззвучно, что даже ветер пустыни, казалось, удивился, коснувшись столь внезапно возникшей преграды.       Библиотека находилась теперь в совершенно другом месте, у небольшого песчаного бархана; во все стороны расстилалась пустыня, тая в своих песках мертвые руины, живых обитателей или и то, и другое разом. Местность была абсолютно незнакомой.       Альхазред взошел на бархан, — песок не проседал и не скатывался у него под ногами, — и с удовольствием посмотрел на путь, который только ждал его шагов.       Потом он повернулся, глядя на библиотеку, осевшую в песок глубоко внизу, — сверху формы ее казались еще причудливее, — и выкрикнул длинную, щелкающую фразу, собравшую в себя удары всех слогов, вложенных им внизу во рты мертвецов.       Некоторое время не происходило ничего.       Потом здание внизу дрогнуло и дернулось вперед, выпрастываясь из песка.       Рассказывают, что Альхазред наблюдал с жадным интересом, как оно поднимается, словно безголовый, но с бесчисленными лапами сфинкс, раздираемый изнутри гарпиями, и слепо мечется, перекатывая множество своих углов и скосов, мелькающих так быстро, словно в них было больше измерений, чем следует. В конце концов тяжелый, гулкий стон обдал пустыню, захлебнувшись хрипом, и все здание осело, косо опрокинувшись в песок.       И все стихло.       Альхазред наклонил голову, рассматривая пусто торчащие стены и прислушиваясь.       Он давно бродил по пустыне и знал отличия между живыми и мертвыми; и видел даже отсюда, что остов здания, — библиотеки западного предела, пожирателя ищущих знаний, — что покоился теперь в песках, был мертв.       И еще Альхазред слышал. Ибо снизу, от подножия песчаного возвышения, доносился теперь едва слышный даже сведущим глухой, мерный, мертвый шепот, — тихий слепок когда-то гулкого бронзового эха. И звучал он у него в голове.       Рассказывают, что, увидя и услыша все это, Абдул Альхазред наконец неторопливо, с довольством принялся спускаться.       Внизу его ждали ответы на вопросы, какие он задал себе ранее, и он собирался наконец узнать их все.