Кобальт

Фарфоровый сервиз стоит, наверное, как целый дом. На кобальтовых боках соусника лежит белый, ослепительный отсвет от электрической лампы под потолком. Он такой гладкий, что Эрик видит в нем свое отражение. Если присмотреться, за своей спиной можно увидеть искаженные круглым изгибом картины в тонких изящных рамах и даже разглядеть рисунок шелковых обоев. Запах горячей еды дразнит ноздри. Герр Шмидт режет мясо на аккуратные кусочки, накалывает на вилку, жует, промокает рот салфеткой. — Тебе не нравится?.. — спрашивает он, указывая ножом на тарелку Эрика. — Почему ты не ешь? У Шмидта костюм в тонкую полоску, светло-серое на темно-сером, как строчки азбуки Морзе из сплошных тире. На синем галстуке — золотистые крапинки, но Эрик не может разглядеть через стол, что это — ромбы или круги. А может быть, цветы? Или слоники, вроде тех раскрашенных статуэток, что на счастье ставят в комод между пыльными хрустальными бокалами и коробкой со столовым серебром?.. — Я тебя рассмешил?.. — ласково спрашивает Шмидт, и Эрик перестает улыбаться. У Шмидта длинное худое лицо и глаза такого чистого синего цвета, что кажется, Бог нарисовал их вручную. У Эрика в глазах серая зелень, какие-то черточки, царапины, точки и прочий мусор. У Шмидта — ровная, гладкая, нечеловеческая синь. Эрик сглатывает вязкую слюну и опускает глаза на тарелку. Запеченное мясо в потеках соуса блестит, как лакированное. Рядом горкой лежит зеленый горошек и дымящаяся картофелина, треснувшая пополам. Эрик помнит вкус картошки и помнит, как вязнут в зубах жидкие мясные волокна, которые можно было долго соскребать с косточки. Через три квартала от дома была мясная лавка, хозяина звали Якоб. Эрик ходил туда с матерью раз в две недели. Они покупали обрубки костей, с которых была срезана мякоть. В удачный день могла перепасть даже кость с хрящиками, из которой можно было сварить целую кастрюлю крепкого бульона. Эрик вспоминает дом, и голод отзывается слабой дрожью в руках. Руки связаны за спинкой стула, Эрик сидит неестественно прямо, шевелит затекшими пальцами. Он их уже почти не чувствует. Рядом с его тарелкой лежат нож и вилка. Стоит зеленая эмалированная кружка с водой. Пить хочется гораздо сильнее, чем есть. Если бы Эрик мог поднять их в воздух… Нет, он не стал бы жадно пить воду, обливаясь и торопясь. Он не стал бы нарезать мясо на аккуратные кусочки, втыкать в них вилку и подносить ко рту. Он воткнул бы вилку в левый глаз Шмидта, а нож — в правый. Он бы нарезал на маленькие аккуратные кусочки его холодное улыбающееся лицо, а кружку забил бы ему в глотку. Столовые приборы дрожат и прыгают по столу, падают на пол. Кружка опрокидывается, разливая воду. По белой скатерти расплывается мокрое пятно. — Молодец! — Шмидт встряхивает головой, так что прядь падает ему на лоб кокетливой запятой. — Видишь?.. Ты очень способный мальчик. Просто ленивый и не старательный. Эрик смотрит в пол, изо всех сил кусая губы. Железный столовый нож заползает ему в штанину и прижимается к коже, как зверек. Металл удивительно теплый, будто и впрямь живой. — Уведите, — кивает Шмидт. Эрику развязывают руки. Он концентрируется на ноже, надеясь, что пропажу не обнаружат. — До завтра, Эрик. Надеюсь, что в следующий раз ты будешь голоден по-настоящему. В следующий раз я убью тебя, думает Эрик.