***
Так, давайте расставлять всё сразу же, чтобы не было недопонимания. Входя в комнату, он ожидает увидеть кого угодно, начиная от какой-нибудь солидной дамочки за сорок, заканчивая брутальным мужиком, который в душе чувствует себя юной фиалкой. Честно, кого угодно, но желательно незнакомого и далёко, чтобы встретились и забыли. Однако в эту самую секунду судьба любезно показывает ему нелестный жест и подсовывает того, кого вот вообще ну желательно было бы в эту прекрасную ночь не лицезреть. Ему подсовывают Гилберта Байльшмидта. Нет, то, что экс-Пруссия давно не играет за правильную сторону, России было известно. Всё же не так давно у прусса закончился период нежной влюблённости по отношению к Северной Италии, который мог не заметить только Людвиг и сам объект воздыханий. Все остальные то прекрасно это видели, и невольно сочувствовали бедняге, потому что Феличиано изначально выбрал себе в спутники немногословного Германию, а не язвительного и ветреного Гилберта, поэтому, ну, жалко, но чёрт. Брагинскому, к слову, ещё известен тот факт, что после «критической точки» прусс пошёл в разнос по Европе, поэтому не раз был замечен в компании вполне так симпатичных парней. Короче, России было твёрдо и безоговорочно плевать на ориентацию кого бы то ни было. Вот не его дело и всё. Однако увидеть подобную картину вот прямо сейчас что-то никак не улыбается. Они смотрят друг на друга добрые секунд тридцать, если не больше, а потом Гилберт внезапно расплывается в насмешливой улыбке. Иван угрожающе хмурится, складывает руки на груди. — Не смей, — выходит более, чем угрожающе, впрочем, кому-то, похоже, совершенно насрать на всю убийственность ситуации. — Выглядишь обворожительно, Брагинский, — довольно тянет Байльшмидт, поднимаясь на ноги, чтобы сделать к нему пару шагов и оглядеть более подробно. — Вау, тебя даже накрасили, неужели для меня расстарался? — Много чести, — фыркает Иван в ответ, пихая наглого прусса в плечо, пересекая комнату, чтобы оказаться подле обещанной тумбочки с колонкой. Вау, даже кнопку включения видит, такую махину сложно не заметить. Пока Россия старательно изображает бурную работу возле тумбочки, экс-Пруссия еле слышно хмыкает, собираясь вернуться к дивану, но почему-то передумывает, совершенно бесшумно подходя к русскому сзади. Наверное, Иван совершенно не ожидает ничего подобного, хотя, да, вот вообще не ожидает. Гилберт совершенно нагло и бестактно вжимает его в тумбочку, заставляя нагнуться вперёд, прикасаясь своим пахом к его заднице, шумно дыша в шею. Нет, это самая отвратительная идея, которую мог вообще изобрести его мозг за последние сутки, точно. Брагинский собирается хорошенько так ударить наглого парня локтём в живот, но не успевает. Его руки плотно прижимают к телу, заставляя нагнуться ещё сильнее, чем есть. Гилберт шумно дышит куда-то в шею, неощутимо проходя губами по бинтам, заставляя его неловко застыть. Нравится ли ему Байльшмидт? Да. Вот так просто и без вступлений он даёт положительный ответ, а вы попробуйте не влюбиться в человека, с которым ты на протяжении нескольких веков поддерживаешь дружеские отношения. В общем, да, он ему нравится, однако Брагинский всё это время не особо спешит показать свою симпатию, и как показывает практика Второй Мировой войны, двигается он в нужном направление. К тому же ему было как-то не до любви, изначально все нужды государства и народа, потом его собственные. За всё это время глупая влюблённость держится каким-то своим розово-сопливым фоном, да и он практически перестаёт на неё реагировать. Подумаешь, словно впервые в жизни ему кто-то нравится, помнится, в веке восемнадцатом он был без ума от Франциска, и ничего, спокойно пережил и забыл. — Что ты творишь, ублюдок? — раздражённо шипит Иван, делая очередную попытку выбраться, которая не приводит ни к чему хорошему. Нет, он может сейчас спокойно освободиться от этой хватки, но с неплохими так повреждениями для прусса, а драться с ним не особо хочется. — Ива-а-ан… Ване-ечка, — тянет Байльшмидт, вдавливаясь сильнее в его зад, хотя кажется, куда уж. Он и так вполне неплохо ощущает его эрекцию даже сквозь ткань штанов и нижнего белья. — Ты такой офигительный сегодня, мне просто крышу сносит. — Чёрт, да ты пьян, — ошарашенный своей догадкой Россия не сразу реагирует на то, что руки ему отпускают, вполне проворно залезая под свободную футболку, оглаживая подтянутый живот. — Так, стоп, идиот, ты ведь потом сам жалеть будешь. — Не буду, — упёрто твердит экс-Пруссия, поднимая руки вверх, оглаживая крепкие мышцы, как бы невзначай задевая соски, что, впрочем, не имеет никакого эффекта. — Боже, Брагинский, ну ты и твердолобый. Россия хмыкает, вполне так резко разворачиваясь на пятках, заставляя прусса отступить в сторону. Ну, да, диагноз поставлен верно. Интересно, как он впервые секунды не замечает того, что сейчас кажется таким явственным. Ответ находится практически сразу же, в первые пару минут Байльшмидт выглядел вполне адекватным, правда, немного не в себе, но ничего удивительного русский в этом не видит. Под настроение немца вообще крайне сложно подстроиться, к тому же он никогда и не пытался этого делать, вот отсюда и всё вытекающее. Гилберт продолжает его сверлить восхищённым взглядом, что несколько выбивает его из решительной колеи. Помнится, на него никто никогда так не смотрел, максимум, чего он заслуживал на протяжении всей жизни — это одобрения и понимания, но никак не немого восхищения. Н-да, сходил, называется, карточный долг отдать. Экс-Пруссия с неохотой отстраняется, падая на край дивана и недовольно складывая руки на груди, правда, не надолго. Его лицо внезапно озаряется широкой улыбкой, когда Иван подходит к нему, чтобы высказать всё, что думает о его посещении подобных заведений в таком состоянии. Изумительно, сколько он должен был заплатить денег, чтобы его пропустили в комнату для приватного танца. Официальный бизнес, ага, как же. Может, по бумагам он вполне и официален, а вот на деле не особо. Словно улавливая, что его мысли вновь направлены не в то русло, прусс внезапно поддаётся чуть вперёд, аккуратно обхватывая его за ладонь, заставляя сделать несколько шагов вперёд, останавливаясь между его раздвинутых ног. — У тебя встал, — Байльшмидт лукаво смотрит на него снизу вверх, проводя рукой по паху, вызывая приятную дрожь в коленях и неясное тепло, разлившееся внизу живота. Чёртовы облегающие штаны, ничего не скрывают. — На меня, — немец практически мурчит, проводя ладонями по его бёдра вверх, неспешно переходя на ягодицы. — И после этого ты ещё ломаешься? Брагинский шумно выдыхает, когда холодные пальцы проникают под резинку штанов, с извращённой медленностью приспуская те до колен. Гилберт довольно скалится, словно налакавшийся валерьянки кот, оглаживая его задницу, изредка сминая ту в не сильной, но достаточно ощутимой хватке, заставляя его невольно поддаться ближе. Сопротивляться нет желания, атмосфера не особо располагает вообще к какой-либо драке. К тому же, он желает этого, так почему же не может воспользоваться ситуацией и получить? Не может, вот просто не может и всё. Неправильно это как-то. В этот безнравственный век распущенности, он никак не может отделаться от правильных устоев, которые вбивали в его голову с особой регулярностью и жестокостью. И это несколько выбивает его из общей картины наслаждения, не давая полностью погрузиться в происходящее. Он готов остановить всё это безумия в эту же секунду, правда, готов, пока Байльшмидт не делает то, что делает. Он окончательно спускает облегающие штаны до колен, целуя его в налившуюся кровью головку члена через ткань трусов. Вот так просто и, мать вашу, по-блядски, заставляя русского от неожиданно замереть. В голове полнейший вакуум, не пропускающий ни одной дельной мысли, и единственное, что он может — это дышать. Дышать, пока Гилберт спускает с него трусы, дышать, пока он проводят ледяными подушечками пальцем по всей длины члена, дышать, пока вновь прикасается губами к головке. А потом резко перестать, потому что немец, без каких-либо терзаний совести, морали, норм приличия, заглатывает разгорячённую плоть, проводя по ней языком. Ему делают самый охуенный минет за последний два века точно. Кажется, что язык немца везде. Его рот настолько влажный и горячий, заставляющий его невольно поддаться на месте, чтобы получить куда больше удовольствия. Гилберт начинает более активно двигать головой, свободной рукой спускаясь вниз, сжимая в кулак мошонку, делая нечто на подобие массажа. Твою ж мать. Иван беспомощно выдыхает, непроизвольно начиная подмахивать бёдрами на встречу, желая получить куда больше, чем ему дают. Он не знает кто именно был учителем Байльшмидта в этом, несомненно, важном деле, но нужно воздать ему должное. Потому что Гилберт в оральных ласках явно профессионал, по крайне мере всё то, что он делает, вызывает лишь фееричный сноп искр перед плотно закрытыми веками и несдержанные стоны. Россия запускает пальцы в его пепельные волосы, сжимая те на затылке, чувствуя, как тугой узел внизу живота становится до боли горячим. Прусс внезапно поддаётся назад, практически выпуская его член изо рта, замирает, прикусывая головку, словно невзначай задевая зубами уретру, буквально вырывая из его рта вымученный стон. Ну, нет, на такое он точно не подписывался, садясь за игральный стол, честно. Гилберт вновь заглатывает его член, проводя языком по низу, а затем делает нечто, что, блять, заставляет его кончить моментально. Он просто рычит, заставляя вибрировать всю ротовую полость и глотку. Брагинский спешно отстраняется, выпутывая пальцы из его непослушных волос, но всё равно не успевает, кончая немцу на грудь, окончательно пачкая его светло-розовую рубашку. Он устало распахивает глаза, чувствуя дрожь в коленях и лишь краем глаза замечая то, как Гил облизывает губы, явно довольный всем произошедшем. Вотжежблядь. Его талию мягко обхватывают, не давая и шанса отстраниться, утягивая на диван. Стоп, секунду, это точно диван, не кровать? Потому что выглядит как грёбанный сексодром, но в неком компактном варианте. А вообще, стоять на четвереньках, с спущенными штанами и нижнем бельём совершенно неудобно, поэтому он как-то неэтично падает сверху на немца, который расстёгивает рубашку с явной целью избавиться от оной. Его ход он принимает довольный усмешкой и мягкими поглаживания вдоль спины, вызывая толпу мурашек. — Ты пьян, я тебя ненавижу, мудак, — отрывисто произносит Брагинский, однако в разрез своим словам спешно скидывает с себя футболку, отбрасывая ту куда-то в сторону. — И-и? — довольно тянет прусс. Нет, точно не в себе, адекватный Байльшмидт в такой ситуации с ним бы точно играть не стал. Слишком трус, жизнь очень дорога, да и инстинкты самосохранения у него, нужно сказать, на высшем уровне. — И мы сделаем это, — прищурившись, твёрдо произносит Иван, наклоняясь вперёд, оставляя укус на шее «клиента». — Хочешь ты этого, — очередной укус, но уже на плече, — или нет, — завершающий засос на ключице, который чуть позже обязательно потемнеет. В ответ его лишь хватают за плечо, притягивая ближе, чтобы увлечь в властный поцелуй. Наверное, это всё же сложно назвать таковым. Они больше кусают друг друга, нежели пытаются принести какое-то наслаждение. Оба слишком любят властвовать, чтобы в одну секунду расставить приоритеты, пусть даже в такой интимной сфере жизни. Наконец, Россия внезапно отступает, послушно открывая рот, позволяя немцу провести языком по его нёбу, так сказать, почувствовать весь вкус доминирования. Честно, в таком положении Ивану совершенно не принципиально, в каком именно положении он будет принимать наслаждение. Если Байльшмидт так рьяно за это борется, то почему бы не отступить, тем более, когда возбуждение новой волной накатывается на тело, заставляя мышцы дрожать в предвкушении чего-то большего. Руки скользят вниз, вполне ловко разбираясь с ремнём на джинсах Гилберта, пока тот отстраняется в сторону, припадая ртом к месту, в котором шея переходит в плечо. Внезапный укус застаёт Брагинского на том моменте, когда он окончательно расстегнул ширинку, и теперь спешно пытается спустить штаны. Он недовольно шипит в ответ, даже не смотря на то, что выступившую из раны кровь практически мгновенно слизывают, довольно улыбаясь. Иван лишь недовольно фыркает, отстраняясь в сторону, чтобы окончательно снять с себя одежду и чешки. Гилберт, пользуясь заминкой, в свою очередь так же избавляется от ненужной обуви и штанов, оставаясь в обтягивающих задницу боксерах. М-м, и это у него ещё нижнее бельё было по-блядских откровенным, да здесь есть у кого поучиться. Байльшмидт ловит его оценивающий взгляд, самодовольно усмехаясь, конечно, ублюдок прекрасно знает, какое именно впечатление производит своим внешним видом. Этот факт мог бы раздражать его, если бы не вся ситуация в целом. Выяснять отношения при таком раскладе хочется меньше всего, серьёзно. Поэтому он внезапно отползает на край дивана, чтобы открыть верхний ящик и кинуть в немца смазку. — М-м, не готовился значит, ксе-се-се, — смеётся Байльшмидт, заинтересованно рассматривая этикетку, пока русский двигает обратно к нему. — Хе-ей, а почему без вкуса? Мне кажется, тебе бы пошёл запах клубнички. — Заткнись, — жёстко хмыкает Иван, наваливаясь сверху и затыкая его рот своим, потому что самый действенный способ. Гилберт довольно хмыкает ему губы, прежде чем начать увлечённо их кусать, свободными руками открывая тюбик и выдавливая себе на пальцы вязкой прозрачной жидкости. Иван напряжённо замирает, чувствуя, как к входу приставляют два скользких пальцев, однако прусс с рвением вновь кусает его нижнюю губу, заставляя расслабиться. И прусс, явно пользуясь моментов, без особых промедлений проникает внутрь его. Не сказать, что он особо отличается кисейным характером, но гилбертское «быстрее разработаешь — быстрее вставишь», его ни капли не вдохновляет. Байльшмидт актино двигается внутри него, то разводя пальцы в стороны, то сводя их вместе, проталкивая как можно глубже, пытаясь нащупать заветную точку, которая никак не хочет попадаться. Брагинский отвлекается от его губ, утыкаясь мокрым лбом в плечо, шумно дыша и невольно насаживаясь на пальцы, когда те всё же начинают приносить ему некую долю наслаждения на фоне всех неприятных эмоций. Гилберт добавляет третий палец, заставляя его шумно выдохнуть, а затем недовольно выругаться. Движение несколько замедляется, но не прекращается вовсе, скорее, переходит в более пассивную фазу. Прусс начинает действовать куда нежнее и тщательнее, со всей аккуратностью к которой он в нормальное время не способен вовсе. Сколько проходит в это неясном бреду между наслаждением и болью, неясно. Иван осознает грань конца лишь в тот момент, когда начинает бесстыдно поддаваться, насаживаясь на пальцы. Ему довольно усмехаются в макушку, прежде чем убрать руки вовсе, заставляя его присесть. Байльшмидт отползает чуть назад, облокачиваясь спиной о мягкую спинку дивана, снимая остатки белья, а затем смотрит на него с неясными эмоциями во взгляде, протягивая руку. Их пальцы переплетаются, а затем его настойчиво дёргают, отчего он чуть ли не утыкается носом в его грудь. На этот жест немец лишь глухо смеётся в его волосы, пока Брагинский болезненно щипает его под рёбра, прежде чем принять нужную позу. На член он насаживается мгновенно, без лишней осторожности и промедлений. Опускается до самого конца, чувствуя, как тот раздвигает его напряжённый, хоть и разработанный вход. Гил глухо стонет от облегчения, запрокидывая голову назад, тем самым открывая беззащитную шею, давая ему лишний повод оставить на ней очередной засос. Иван довольно облизывает покрасневшую кожу, ёрзая на месте, хватаясь руками за спинку, прежде чем приподняться примерно наполовину, на секунду замереть и снова опуститься вниз. Кажется, его проклинают сквозь зубы. Он лишь испускает смешок, двигая тазом, чувствуя, как разгорячённая плоть пульсирует внутри, требуя явной разрядки. Байльшмидт недоволен промедлением, это видно в его бордовых глазах и рваных движениях, он внезапно выпрямляется, чтобы поддаться вперёд и сажать светло-розовый сосок русского между зубов, облизывая, разминая другой свободной рукой. Иван открывает рот в бесшумном стоне, соскальзывая ладонями со спинки, словно утопающий хватаясь за острые плечи немца, заставляя себя двигаться, чувствуя, как зубы сжимаются намного сильнее, чем стоит. Соски краснеют и твердеют, экс-Пруссия довольно облизывает каждый из них, прежде чем спустись руки ниже, оглаживая бока русского, бёдра, а затем жёстко обхватывая ягодицы, заставляя того завалиться на него и начиная движения. Темп изначально задаётся слишком бешенный, неестественный, оттого болезненный и неожиданно восхитительно-приятный. Гилберт отчаянно толкается бёдрами, загоняя член всё глубже, ударяясь яичками о раскрасневшуюся кожу, даже не думая останавливаться на достигнутом. Россия шумно дышит, обхватив его шею руками, подстраиваясь в такт, действуя со всей отдачей, на которую он только способен в этом не шибко удобном положение. Вновь возбуждённая плоть трётся о напряжённый живот немца, заставляя его досадливо закусить припухшую нижнюю губу. Он накрывает собственный член рукой, водя по нему пальцами, чувствуя внезапную дрожь, отдающуюся сладким послевкусием где-то в пятках. Иван уже более уверенно обхватывает его ладонью, проводя большим пальцем по головке, начиная ускоренно двигаться вдоль, чтобы хоть как-то облегчить своё положение. Жара вокруг кружит голову, перед глазами мутнеет от волн желания, накатывающих неравномерно, но чересчур ярко. Они заставляют всё потемнеть перед глазами от предстоящей разрядки, которой не наступает. Байльшмидт сильнее сжимает его ягодицы, поднимая бёдра, оказываясь в нём полностью, не сдержано кончая. Брагинский задыхается от контраста ощущений, сжимая пальцы, кончая себе в руку с пятисекундным опозданием. Перед глазами всё плывёт, заставляя его опустить веки и уткнуться лбом в плечо прусса, чтобы перевести дыхание. Около минуты у них уходить на то, чтобы хоть как-то вернуться в реальность и понять происходящее. Первым, как ни странно, активируется Гилберт, он нежно целует его в мокрый висок, выпрямляясь, заставляя Ивана скатиться в сторону, раскидывая руки в стороны. Байльшмидт рассеяно оглядывается по сторонам, прежде чем остановить взгляд на чудо-тумбочке. Разумно решив, что если Брагинский оттуда каким-то чудом смог достать смазку, то салфетки там точно найдутся. Он истины он уходит недалеко, спустя практически пару минут заканчивая влажную уборку, не забывая попытаться помочь русскому, который на его предложение лишь раздражённо рыкнул, выхватил упаковку и приказал ему отвернуться в другую сторону. В общем, в конечном итоге, мусорка, до их прихода пустая, сейчас становится полупустой. Россия, потянувшись, всё же неспешно одевается, не забывая убрать тюбик обратно и поправить волосы, растрепавшиеся после внезапной близости. Прусс, полусидящий на диване и практически одетый, наблюдает за ним со стороны, что-то задумчиво шепча себе под нос. — А поцелуй на прощание? — вдруг дёргается он, замечая, что Иван направляется в сторону второй двери, чтобы выйти из комнаты. Русский медленно останавливается, а затем пристально окидывает его взглядом, отчего невольно становится дурно. — Хрен тебе, — жестко бросают ему в ответ, а затем презрительно щурятся. — Ты не пьян, верно? — М-м, бокал пива перед походом сюда считается? — экс-Пруссия лениво улыбается, понимая, что доводить Брагинского в таком состоянии чревато неминуемыми последствиями. — Ты ведь сам этого хотел, вот только попробуй мне сказать, что я не прав. — Ты мудак, — отрывисто кидает Россия, прежде чем выйти вон, закрывая за собой дверь. По ту сторону доносится приглушённая ругань прусса, Иван прижимается спиной к деревянной поверхности, прикладывая ладонь к левой груди, чувствуя бешенное биение сердца. Чёрт, не пьян. Вотжежблядство. Во рту пересыхает, перед глазами проносится всё случившееся, нет, они оба взрослых человека, поэтому сожалеть не о чем, но мать твою, как же неожиданно.***
— Танца не было, — понимает всё без слов Арыстан, пока Иван забирает пальто и свои вещи в пакете, обещая вернуть те, что на нём, но уже постиранными и поглаженными. — Случилось что-то ещё, что? Брагинский накидывает пальто, тщательно застёгивает его на пуговицы, а после старательно обматывает вокруг шеи шарф, прежде чем покинуть здание через чёрный выход. Казахстан спешно накидывает куртку сверху, выскакивая вслед за ним, стараясь особо не отставать. Впрочем, подстраиваться под широкий шаг русского несколько сложно, когда тот постоянно сбивается в темпе, заставляя его подпрыгивать от нетерпения. — Не смей на меня дуться, когда я умираю от любопытства, — возмущённо тянет мужчина. Брагинский, наконец, кидает на него поверхностный взгляд фиолетовых глаз, прежде чем шумно выдохнуть. — Клиентом был Гилберт, — всё же признаётся он, ускоряя ход. Арыстан шокировано останавливается на месте, пытаясь переварить поступившую информацию, а затем спешно ускоряется, стараясь догнать Россию. Последующие несколько секунд они идут в задумчивой тишине, прежде чем блондин начинает вновь допрашивать друга. — И танца между вами не было, — понимающе кивает он, хитро щурясь. — Но в комнате вы были дольше, чем положенные три-четыре минуты, значит, было что-то круче. — Мудак он, — философски заключает Иван, совершенно не собираясь посвящать друга в более интимные подробности. Сам ещё не до конца понимает, что именно недавно произошло, а здесь ещё чьё-то мнение. — Угу, — неизвестно почему соглашается Казахстан, хотя он, в отличие от того же Брагинского, с экс-Пруссией никогда и не ссорился всерьёз. Между ними было такое вежливое игнорирование, если можно это так обозвать. — Но долг ты не выполнил, хо-ро-шо, придумаю что-то другое. Россия кидает на него скептический взгляд, и кажется, будто его пошлют в далёкие дали в эту же самую секунду, но ничего не происходит. Вместо этого ему внезапно мимолётно улыбаются, а после Иван засовывает свободную руку в карман, второй пытаясь поймать такси. Не-е-ет, определённо между этими двоими что-то было.