***
Чехов заподозрил неладное, когда за пятнадцать минут до пересменки Скотти вдруг вызвал его по интеркому и пугающе безэмоциональным голосом попросил зайти в транспортаторную. Чехов посмотрел на капитана в ожидании одобрения — покинуть пост самовольно во время альфа-смены, согласно уставу, он не имел права. Кирк нахмурился — ещё один сигнал для беспокойства — и утвердительно кивнул. С быстро бьющимся от волнения сердцем Чехов вошёл в турболифт и, нажав кнопку инженерного отсека, набрал на панели интеркома код, позволяющий получить доступ к переговорам отдела безопасности. — Господи, Джонсон, что это? — услышал он взволнованный голос одного из офицеров. — Посмотри на данные из научного. Чёрт возьми, что же там происходит? Турболифт остановился, и Чехов встретился взглядом со взъерошенным и бледным Скотти. А из интеркома тем временем донеслось: — Оно идёт прямо на них! Дальнейшую хронологию событий Чехов мог восстановить до минуты даже спустя годы. Шедшие непрерывным потоком данные с планеты мгновенно анализировались научным отделом, и от каждой новой строчки доклада о происходящем кровь холодела в жилах, наверное, у всего экипажа. Нечто, далеко не в привычном человеку понятии живое стремилось на поверхность планеты. Что это было, до конца так и осталось неясным: то ли шахтёры до чего-то докопались, то ли оно долго выслеживало людей и решило произвести нападение как раз в тот момент, когда десант находился на планете… Но всё происходило стремительно, и когда наконец удалось связаться по коммуникатору с доктором Маккоем, эфир заполнили звуки разрываемой плоти и истошные человеческие вопли. Маккой, наверное, нажал на кнопку приёма вызова автоматически, потому что ответил он не сразу. Чехов и Скотти пытались докричаться до него, наверное, с минуту, прежде чем доктор бесцветным голосом сказал: — Поднимайте. Скотти попытался настроиться на его частоту, но её забивала какая-то помеха в атмосфере. Тогда Чехов принялся ему помогать: теперь Скотти работал над увеличением мощности транспортера, а Чехов наводил луч. Всё приходилось делать вручную: дрожащими от волнения пальцами стуча по сенсорной клавиатуре, Чехов пытался бороться с помехами, пока наконец на один краткий миг не уловил нужные координаты. Задержав дыхание, он молниеносно ввёл их в нужное окошко и запустил процесс перемещения. Когда в искрах транспортации появились очертания того, что удалось захватить, Скотти отвернулся, а Чехов закрыл рот ладонью в немом возгласе ужаса. На круге транспортера на коленях сидел живой, но смертельно бледный Маккой, а у его ног лежал растерзанный труп офицера по безопасности. — Все погибли, — коротко сказал Маккой и закрыл лицо руками. Чехов всё же поискал на частоте «Энтерпрайз» коммуникаторы оставшихся на планете членов экипажа, но все его попытки прерывались теми же помехами, с каждой минутой усиливавшимися. Скотти стоял рядом с ним, не решаясь подойти к Маккою, а тот совершенно не двигался. Тут в транспортаторную влетела толпа медиков во главе с доктором М’Бенгой и вслед за ними капитан Кирк. М’Бенга тут же подбежал к Маккою, а Кирк подошёл к пульту управления транспортером и тихо спросил у Скотти: — Он — единственный, кого удалось спасти? Скотти ничего не оставалось, как молча кивнуть ему в ответ.***
Несмотря на то что это было слишком жестоко по мнению Чехова, Маккоя заставили давать отчёт прямо здесь же, едва он пришёл в себя и отмахнулся от трикодеров, которыми в него тыкали. Из его слов стало понятно: то, что убило колонистов и весь десантный отряд, было негуманоидной формой жизни, вышедшей из недр планеты. На хладнокровный вопрос Спока о том, знает ли Маккой, как оно выглядело и двигалось, а так же о том, что Маккой наблюдал, тот ответил: — Оно убивало. И было слишком быстрым. Извините, мистер Спок, я не смотрел. Я бежал. На последующие вопросы Маккой отвечал преимущественно односложно, и подошедшие научники начали составлять периодизацию происшествия. Чехов подошёл ближе — он, чёрт возьми, только что спас этого человека и хотел удостовериться, что с ним действительно всё в порядке. Но, когда Маккой мимолётно встретился с ним взглядом, Чехов увидел в его глазах холодный отпечаток смерти. Чехов шагнул к Кирку и слегка тронул его за плечо, молча прося внимания, а затем, когда тот повернулся, указал на Маккоя взглядом. Кирк кивнул и прервал Спока взмахом руки, вслух сказав: — Боунз, ты можешь идти. Маккой механически поднялся, пустым взглядом посмотрел на труп безопасника и на негнущихся ногах вышел прочь из транспортаторной. Никто не отправился за ним вслед — все обсуждали предстоящий отчёт и данные, полученные от Маккоя и с планеты. Когда дверь турболифта закрылась за ним, Чехова вдруг охватило странное беспокойство: казалось, что для Маккоя ничего ещё не кончилось. И Чехов пошёл было вслед за ним, но Скотти придержал его за руку. — Оставь доктора, парень, — сказал он, — ему сейчас лучше побыть одному. Чехов кивнул и прислушался к разговору старших офицеров, но ничего нового они не сказали. Спок изучал лежащий на круге транспортера труп. На его по-вулкански спокойном лице не проступало ужаса перед тем неведомым, что расправилось с несчастным безопасником и тысячами других людей там, внизу, но Чехов был уверен, что и Споку тоже не по себе — любому живому существу точно было бы. Чехов пробыл в транспортаторной недолго: когда капитан разрешил ему идти, он с облегчением кивнул и поднялся в жилой отсек, а потом практически бегом бросился в свою каюту. Смена кончилась полчаса назад, и по-хорошему надо было лечь и хорошенько выспаться перед следующей, но Чехову не давал покоя взгляд, которым Маккой одарил его перед уходом. Безжизненные пустые глаза и выражение полной обречённости дико выглядели на обычно украшенном ухмылкой лице доктора. Чехов был влюблён в Маккоя почти с самого семнадцатилетия, впервые встретив его на последнем курсе перед первым отлётом Энтерпрайз. Маккой был невероятно живым: он постоянно усмехался, саркастически подшучивал над всеми и был единственным, кто противостоял обаянию тогда ещё кадета Кирка. У него был невероятный голос, глаза цвета тёмного пива и кривоватая усмешка, которые почему-то сразу запали Чехову в душу. А сейчас его сердце рвалось на части от того, как ему хотелось, чтобы доктор поскорее освободился из того круговорота смертей, в котором застрял. Так и не найдя себе места, Чехов мысленно попросил прощения у капитана и аккуратно хакнул систему безопасности Энтерпрайз. В лазарете и каюте Маккоя не обнаружилось, и тогда Чехов плюнул на всё и пробил записи тепловых сигнатур в турболифте до того момента, как там оказался Маккой, а потом проследил за его сигнатурой до самого конечного пункта. «Что, чёрт побери, доктор забыл в подсобке?», — подумал он и тут же отправился разыскивать Маккоя.***
На стук в дверь Маккой не ответил. Когда Чехов дёрнул за ручку, угрожающе пискнул кодированный замок. — Не сегодня, доктор, — упрямо прошептал Чехов и вскрыл настенную панель. На взлом кода ушло около минуты. Шагнув в полутьму подсобки, Чехов предусмотрительно закрыл за собой дверь. Маккой стоял, привалившись к стене и закрыв глаза, в такой позе, будто был сделан из дерева. Губы его беззвучно шевелились. Чехов тихо окликнул его: — Доктор, как вы? Маккой открыл глаза, и Чехов с ужасом понял, что мыслями тот был вовсе не здесь: в его глазах не было узнавания, он всё ещё оставался там, где на его глазах гибли люди, а он ничего не мог сделать и готовился умереть вместе с ними. Чехов шагнул ближе и положил руки ему на плечи. — Доктор? — окликнул он чуть громче. — Вы меня слышите? Снова ноль реакции. Чехов потряс его за плечи, сначала легонько, потом всё сильнее. Безрезультатно. Чехову стало ужасно страшно. Он слышал о таком: во время миссии, сопровождавшейся гибелью товарищей, офицеры сходили с ума, невольно запираясь в собственном сознании в травмирующем моменте, переживая его снова и снова. Единственное, что могло спасти доктора от той же участи, это немедленное пробуждение к реальности. Но вот как это сделать? Очевидный и подходящий вариант действий, конечно, был. Чехов, предварительно попросив у Маккоя прощения вслух, дал ему звонкую пощёчину. От удара Маккой прикрыл глаза и чуть повернул голову, но по-прежнему никак не реагировал: взгляд его оставался тусклым, на лице не читалось ни единой эмоции. Чехов нервно запустил пальцы в собственные волосы, с выражением нарастающего беспокойства глядя на Маккоя. Тот прекратил шептать и теперь просто стоял, глядя куда-то сквозь Чехова. — Что же делать? — вполголоса спросил Чехов сам у себя, с болью глядя на Маккоя. — Должен быть способ, должен быть. Неожиданно безумная мысль проскочила в его голове, и он нервно хохотнул. Но время шло, а ничего другого в голову ему так и не приходило. Поэтому он с сокрушённым вздохом начал: — Доктор, сейчас я попытаюсь вас шокировать. Я понимаю, что это в корне неуместно, но других мыслей у меня нет. Надеюсь, когда вы придёте в себя, вы не подадите рапорт об изнасиловании. Маккой не ответил. И Чехов, мысленно сочиняя рапорт о переводе на другой звездолёт, встал на колени. То, что он собирался сделать, было абсолютнейшим безумием, поэтому Чехов, не давая себе время на раздумья, расстегнул брюки Маккоя и высвободил из штанов его мягкий член. Глубоко вздохнув и пробормотав: «Не так я себе это представлял», Чехов осторожно взял его в рот и исподлобья взглянул на доктора. Маккой по-прежнему стоял, глядя в никуда, и не обращал внимания на происходящее. Чехов приласкал языком головку его члена, не сводя взгляда с его лица. Маккой опустил голову, и Чехов было обрадовался, но взгляд его по-прежнему был пустым. Тогда Чехов, закрыв глаза, начал сосредоточенно сосать его член. Единственным изменением в состоянии Маккоя было чуть участившееся дыхание. Когда его член достаточно отвердел, Чехов поднялся с колен и, охватив его рукой, начал достаточно грубо отдрачивать Маккою. Тот так и стоял, опустив взгляд, поэтому Чехов поднял его голову, аккуратно взявшись за подбородок двумя пальцами, и, напряжённо глядя ему в глаза, продолжил резко двигать рукой. Вверх-вниз. Вверх-вниз. Вверх-вниз. Когда наконец в глазах Маккоя начала появляться осмысленность, Чехов и сам был возбуждён до предела. — Что... Ох, боже... — сказал Маккой, приходя в себя, и вцепился в плечо Чехова одной рукой, другой упираясь в стену. Чехов мог бы тут же прекратить, но, упрямо поджав губы, прижался ближе и впился поцелуем в шею Маккоя, ускоряя движения. Маккой запрокинул голову и с вымученным стоном кончил, испачкав форменные брюки и руку Чехова мутноватыми потёками спермы, а потом опьяневшим от эндорфинов взглядом смерил Чехова. — Энсин, что, блядь, здесь происходит? — Простите, доктор, — чтобы занять руки, Чехов схватил с полки свёрнутую наволочку и принялся вытирать себя и доктора. — Просто я очень испугался за вас… — Заправив член Маккоя в трусы и застегнув брюки, он посмотрел ему в глаза. — Я пойму любую вашу реакцию. Маккой отлепился от стены и, пошатнувшись, оперся на плечо Чехова. — Пойдёмте, — произнес Чехов еле слышно. — Я отведу вас в вашу каюту.***
В коридоре им, к счастью, никто не встретился, потому до каюты Маккоя они дошли без происшествий. Чехов молча усадил его на кровать, стащил обувь и, не поднимая глаз, пробормотал что-то вроде «Вам нужно поспать», а потом собрался уйти. Маккой представил, как он останется в одиночестве и будет лежать, пытаясь заснуть, и снова и снова слушать крики в своей голове. А затем вспомнил решительное выражение лица Чехова, когда тот отдрачивал ему, возвращая в реальный мир так, как уж получилось. Решение было принято мгновенно, и Маккой перехватил Чехова за руку. — Останьтесь, Павел, — попросил он вполголоса. — Я не хочу оказаться один. Снова. Чехов посмотрел на него нечитаемым взглядом, кивнул и сел рядом. — Ложитесь, доктор. Я никуда не уйду. Маккой встал, быстро снял с себя форму, небрежно бросил её на спинку кровати, а Чехов тем временем разобрал его постель. О том, чтобы принять душ, не было и речи. Маккоя накрыла запоздавшая паническая атака: он быстро нырнул под одеяло и, когда Чехов снова сел около него, вцепился в его руку, как утопающий в спасательный круг. Этого ему показалось недостаточным, и он уткнулся в раскрытую ладонь Чехова лбом, чувствуя, как начинает дрожать. — Тише, тише, — сказал Чехов и, наверное, чувствуя себя отчаянным лжецом, добавил: — Всё будет хорошо. Они оба знали, что не будет, но от голоса Чехова Маккою будто бы стало спокойнее, и он попросил: — Скажите что-нибудь ещё. Чехов рвано вздохнул. — Не знаю, — пробормотал он задумчиво и нервно, — может быть, спеть вам колыбельную? — Как хотите, — быстро ответил Маккой и стиснул зубы, чувствуя, как подкатывает истерика. Чехов дрожащим от волнения голосом запел что-то на русском: — Loshkoy sneg meshaya, noch’ idyot bol’shaya… Вслушиваясь в этот убаюкивающий ритм, Маккой постепенно успокаивался, и, когда истерика отступила, он почувствовал себя смертельно уставшим. Чехов закончил песню и умолк, глядя на него с какой-то отчаянной нежностью. В порыве благодарности за всё, что Чехов для него сделал, Маккой поцеловал его ладонь и сплёл его пальцы со своими. Чехов удивлённо выдохнул, а Маккой попросил: — Пойте ещё. У вас чудесный голос. Чехов кивнул и снова запел. Маккой закрыл глаза, расслабленно прислушиваясь к его тихому вкрадчивому пению, будто уговаривающему его отдохнуть, и сам не заметил, как уснул. Ему снилось бескрайнее море и льдина, на которой плыли два белых медведя — один побольше, другой поменьше. Над ними сияли яркие звёзды.***
Следующим утром Маккой, разумеется, проспал. Чехов всё ещё сидел рядом с ним, скрючившись так, что даже смотреть на него было неудобно, и тихонько посапывал во сне. — Чехов! — сказал Маккой, чуть потянув его за руку — разъединять их ладони Чехов тоже не стал. — А? Shto? — сонно спросил Чехов, промаргиваясь, и испуганно вскочил, но потом, видимо, вспомнил, что произошло вчерашним вечером, и, добавил, потянувшись и снова присаживаясь рядом: — Доброе утро, доктор. — Мы же проспали, — недоуменно заметил Маккой, и Чехов махнул рукой: — Вчера, когда вы уже заснули, заходил капитан — беспокоился за вас. Сказал, чтобы я за вами присмотрел и что он даёт вам выходной на восстановление здоровья. Маккой приподнялся на локтях и, прищурившись, испытующе поглядел на Чехова. — Надеюсь, вы не стали паниковать и делать поспешные выводы насчёт вчерашнего? Чехов опустил глаза, но ответил вполне спокойно: — Ну, вы меня не выгнали. О переводе на другой корабль я попрошу, когда вы поправитесь. А сейчас я не вижу смысла беспокоить капитана — полагаю, ему нужно разобраться с тем, что он будет говорить командованию. — Логично, как сказал бы наш остроухий старпом, — согласился Маккой и, глядя на прячущего глаза Чехова, добавил: — А насчёт перевода и думать забудь. У тебя же просто пощёчины не сработали. Когда Чехов поднял на него взгляд, Маккой поразился тому, какими алыми стали его щёки. Смущённым Чехова он не видел уже год точно — с тех самых пор, когда вылечил у него первый инопланетный триппер. — Не просто, — пояснил Чехов тихо, но очень серьёзно, — капитан Кирк бы не стал пользоваться теми методами, которые использовал вчера я. — Он дал бы мне в глаз, а если бы не сработало — тузил бы меня до тех пор, пока я не очнулся, — кивнул Маккой, — и я предпочитаю то, что ты сделал вчера. Я же не слепой, Павел. Просто оно тебе не нужно, поверь. Чехов ошарашенно захлопал ресницами. — То есть, — прошептал он поражённо, — вы знали, что я в вас… — Может, не с первого дня, но в целом — да, я знал, — не стал отрицать Маккой. — Я — старый разведённый врач и многое повидал. Даже если бы я не догадался сам, тебя бы сдал Джим. Собственно, что он и сделал — но к тому времени я уже всё заметил. — Но если вы против, почему попросили остаться? — спросил Чехов, и Маккой мысленно отметил, что он действительно гений — не стал задавать совсем уж очевидных вопросов, как поступил бы на его месте любой. — Потому что, Павел, я конченый эгоист, — сознался Маккой, — и воспользовался тобой, чтобы спокойно пережить эту ночь. Думаю, я в порядке. Прошу прощения за… — Стоп, — прервал его Чехов, вырывая у него свою ладонь, и Маккой с невольным сожалением сжал руку в кулак. — Во-первых, ni hrena вы не в порядке. Во-вторых — я не сойду с этого места, пока не пойму, что лично вы чувствуете ко мне. — Павел, — попытался прервать его Маккой, но Чехов упрямо поджал губы и сказал: — Я слушаю. Маккой немного сердито вздохнул. — Какая разница, что я чувствую, — начал говорить он. — Павел, вы — блестящий молодой человек, у вас впереди большое будущее, а я… — Ещё более блестящий врач, — перебил его Чехов, — и, клянусь, если я ещё раз услышу, как вы называете себя старым и ни на что не годным, я… Не знаю, что я сделаю. — Ну, я старый и ни на что не годный, — улыбнувшись, сказал Маккой, — и что дальше? Чехов набрал в грудь воздуха — и ничего не ответил. Вместо этого он наклонился и прижался губами к его губам. Маккой издал удивлённый звук и подался вперёд, ловя поцелуй Чехова. Тот с готовностью открыл рот и, обняв затылок Маккоя ладонью, скользнул языком по губам, вынуждая пустить его, и Маккой впустил. Они ожесточённо целовались с минуту, после чего Чехов, отстранившись, сказал: — Вот что. Маккой смотрел на него — и не мог оторвать глаз от его влажно блестевших губ. — Похоже, — заключил он, — ты просто так не сдаёшься, Павел? — А русские вообще не сдаются, — ответил Чехов и осторожно добавил: — Я, собственно, почему девушек таких экзотических выбирал… Маккой толкнул его в плечо. — Знаешь что? Ты вывел меня из себя, — проворчал он добродушно. — Я тебя, значит, лечу, а ты радостно бежишь ловить новые трипперы? — Так точно, — подтвердил Чехов и, видимо, набравшись смелости, сказал: — Накажете? — А то, — кивнул Маккой, — раздевайся и иди сюда. Раз уж Джим расщедрился мне на выходной — буду отдыхать. Чехов встал и начал стаскивать с себя форменную рубашку, а Маккой лениво наблюдал за этим и чувствовал себя героем какой-то многожанровой книги, в которой персонаж в одной главе ужасно страдает, а в другой — возносится на вершины удовольствия. Всё получалось так легко и просто, что хотелось петь — а о том, что было вчера, Маккой предпочёл не думать. Всё потом. Нужно жить настоящим моментом — а иначе недолго и с ума сойти. Чехов снял с себя брюки и замер с ними в руках. — Доктор… — сказал он и замялся. — Во-первых, «Леонард», и больше никакого «доктора» в моей каюте, — пригрозил Маккой, чувствуя себя хозяином положения впервые за прошедшие сутки, — во-вторых — говори как есть. После той силлурианки тебе передо мной стесняться нечего. — В таком случае, — пожал плечами Чехов, — не Павел, а Паша — «Павел» звучит как-то официально. Смазка нужна? Леонард улыбнулся. — А как же, — сказал он и встал с кровати, — обязательно. И реплицируй-ка что-нибудь лёгкое на перекусить. Думаю, я в душ. Паша шустро метнулся к репликатору, и Леонард, подумав, добавил: — Хочешь — присоединяйся, как закончишь.***
Под тяжёлыми горячими струями в душе улыбка сползла с лица Леонарда, и он невольно снова вернулся в то, что с ним произошло. Он видел смерть не раз — но впервые она была такой молниеносной и неумолимой. Он до сих пор недоумевал, как выбрался и что за силы вытащили его с той планеты. Хотя с силами он погорячился — скорее всего, вытаскивали Паша и Скотти. Когда тихо хлопнула дверь в ванную, Леонард нервно рассмеялся: — Получается, ты меня вчера дважды спас? Паша что-то положил на полочку над раковиной и, сбросив трусы, зашёл под воду, а потом, отфыркиваясь, ответил: — Какая разница, сколько раз я тебя спас — всё равно на твоём счету больше. Забудь. Он вынул из его пальцев мочалку и, выдавив на неё немного геля для душа, сказал: — Повернись, Lyon’a, я тебе спинку потру. Леонард послушался и переспросил, упираясь ладонями в стеклянную переборку: — Lyon’a? — Так твоё имя будет на русском языке звучать, — ответил Паша, бодро и аккуратно натирая ему спину ароматной пеной. Леонард уткнулся лбом в ладони и расслабленно выдохнул, позволяя Паше поухаживать за собой. В последний раз так делала его мать много лет назад, и он успел забыть, как это приятно — когда о тебе есть кому позаботиться. Со спины Паша перешёл на задницу, потом на бёдра и ноги — и тёплой ладонью смыл пену, ласково и до странного невинно скользнув в расщелину между ягодиц. — Lyon’a, — сказал он тихо и требовательно. Леонард повернулся к нему и упёрся лопатками в перегородку, сквозь зубы выдохнув, когда разгорячённая кожа коснулась холодного стекла. Паша проделал ровно всё то же самое — натёр его шею, грудь, руки, живот… Когда намыленная ладонь огладила член, Леонард вздохнул. Паша никак не отреагировал и так же нежно намылил его яички. — Из тебя вышла бы отличная сиделка, — сказал Леонард, и Паша поднял на него потемневший взгляд: — Это вряд ли. Просто я уже имел сомнительное удовольствие трахаться в душе, и, скажу тебе, повторять тот опыт мне не хочется. На это Леонарду сказать было нечего, и он молча наблюдал за тем, как Паша заканчивает с его ногами, а потом шагнул под горячую струю воды. — Подождёшь? Я быстро, — сказал Паша и кивнул на полотенце, — можно? — Пожалуйста, — ответил Леонард и вышел из душа, взяв то самое полотенце. На полочке лежала новенькая зубная щётка, и по тому, как выходили из биопластиковой рукояти её щетинки, Леонард понял, что она была реплицирована. «Всё правильно, — подумал Леонард, — на то он и гений». Повесив полотенце на крючок, он вышел в комнату и изумлённо приоткрыл рот. На прикроватной тумбочке возле тюбика со смазкой стояла тарелка с овсянкой. Судя по лёгкой испарине на тарелке, овсянка была всё ещё тёплой, и на ней сверху аппетитно краснела клякса — Леонард был уверен — малинового джема. Как Паша сумел изнасиловать репликатор, чтобы всё получилось таким восхитительным и аккуратным, Леонард не имел ни малейшего понятия, но с удовольствием принялся за еду. Когда Паша вышел из душа, овсянки оставалось не так много — Леонард честно старался съесть лишь половину, но получилось не то чтобы очень. — Спасибо, — сказал Леонард, и Паша пожал плечами: — Всегда пожалуйста. Надеюсь, я правильно вспомнил насчёт джема? Леонард кивнул, и Паша, ничуть не смущаясь того, что был полностью обнажён, взял тарелку и сел около него, запуская ложку в кашу. — Хороший выбор, кстати, — похвалил Леонард. — А ты не помнишь, как говорил мне сам, чем нужно завтракать, если не хочешь упасть в голодный обморок? — хихикнул Паша. — Ты что, про разговор двухлетней давности? — Леонард изумлённо выгнул бровь. — Не думал, что мои лекции хоть кому-то запоминаются. — Полезная информация всегда должна приниматься к сведению, — заметил Паша, уничтожая остатки овсянки, — кроме того, теперь мне есть чем тебя удивить. Леонард улыбнулся и сказал вслух то, что чувствовал: — И почему мне с тобой так легко? — Потому что я — очаровательный и гениальный парень? — беззастенчиво похвастался Паша и отставил пустую тарелку. Леонарду нечего было возразить, и он просто похлопал рядом с собой по постели. Паша взял с тумбочки смазку и предусмотрительно засунул её под подушку, а потом сел перед Леонардом на корточки и с явным весельем посмотрел ему в глаза, всем своим видом намекая, кто тут должен проявить инициативу. Леонард возвёл очи горе, но наклонился и приоткрыл рот, замерев в миллиметре от Пашиных губ. Паша понял, чего он хочет, и тихонько выдохнул. Леонард поймал этот выдох и накрыл губами Пашин рот, глубоко целуя его. Паша с удовольствием откликнулся, и в этот раз в его поцелуе не было ни отчаяния, ни безумной надежды, лишь спокойное желание. Леонард чуть наклонил голову и запустил пальцы в Пашины вьющиеся волосы, оказавшиеся мягче, чем он ожидал. Они словно ласкали его руку, и Паша улыбнулся в поцелуй, когда Леонард восхищённо застонал, перебирая пушистые пряди. Спешить не хотелось — ни он, ни Паша никуда не собирались в ближайшие часы, и после напряжённой погони неизвестно за чем в последние почти три года, прерываемой только увольнительными, казалось, что они просто выпали из временного потока в какой-то карман реальности, где им было хорошо здесь и сейчас. Леонард притянул Пашу к себе, положив руку ему на спину, и Паша сел ближе, а потом сказал между поцелуями: — К спинке, Lyon’a… Леонард понял его — и потихоньку передвинулся к спинке кровати для пущего удобства, увлекая Пашу за собой и в конце концов усаживая его к себе на колени. Паша немного поёрзал и притёрся бёдрами чуть ближе, коснувшись своим отвердевшим членом члена Леонарда. От этого скольжения они оба застонали и улыбнулись друг другу. Паша с упоением целовал Леонарда, упираясь одной ладонью ему в грудь, а другой обхватил их члены насухую, сделал несколько движений вверх-вниз и провёл большим пальцем по головкам, смешивая предэякулянт. Леонард с влажным звуком оборвал поцелуй и заскользил губами по шее Паши. — Кто будет сверху? — спросил Паша, запрокидывая голову и охотно подставляясь под ласку. — А как ты хочешь? — ответил вопросом на вопрос Леонард, засасывая кожу на Пашиной шее чуть выше ключицы. Сладко вздохнув, Паша сказал: — Мне всё равно. Леонард дурашливо усмехнулся ему в шею: — Мне тоже. И как будем решать? Паша пожал плечами и предложил: — Давай тогда ты? Леонард кивнул и прихватил губами плечо Паши, чуть сжав её зубами, а потом спросил: — Мне тебя растянуть, или ты сам? — Заманчивое предложение, но я справлюсь быстрее, — ответил Паша и пояснил: — Все обычно слишком аккуратничают. Нырнув ладонью под подушку, Паша достал смазку и слез с Леонарда, ложась набок с согнутыми коленями и опираясь на локоть, причём так, чтобы у Леонарда была возможность видеть процесс в подробностях. — Паршивец, — восхитился Леонард, откидываясь на спинку и наблюдая за Пашей. Тот усмехнулся и размазал по пальцам небольшую порцию смазки, а потом с лёгкостью втолкнул в себя один палец, проехался им туда и обратно и тут же добавил второй. Леонард, не отрываясь, смотрел, как Паша развёл пальцы ножницами и сладко вздохнул, чуть провернув их по кругу, — задел простату. Затем Паша почти вынул их, оставив внутри до первой костяшки, и снова ввёл, но теперь уже сразу три. — Ты с ума сошёл, — прошептал Леонард, а Паша фыркнул: — Я же говорил — слишком аккуратничают. Не хрустальный. Пальцы его двигались, погружаясь до основания — так, что снаружи оставались только большой и мизинец. Паша тихо постанывал, но сосредоточенно продолжал себя растягивать — пальцы его то раздвигались в стороны, то снова сходились. — Четвёртый — или рискнёшь? — спросил Паша, и Леонард, сглотнув, сказал: — Давай четвёртый. Ему хотелось уже трахнуть Пашу — но ещё больше хотелось увидеть, на что он способен сам. А у Паши, видимо, тормоза потихоньку отключились: вынув пальцы и смазав их сильнее, он толкнулся внутрь сначала снова тремя, потом добавил четвёртый и начал размашисто трахать себя ими, вгоняя каждый раз всё глубже и глубже, пока внутри не начала оказываться даже ладонь. — Иисусе, — выдохнул Леонард и понял, что сил терпеть у него больше нет. Он лёг рядом с Пашей, повторяя его позу, и прижался грудью к его спине, шепча ему на ухо: — Можно? Паша с влажным звуком вынул из себя ладонь и повернул голову, потянувшись за поцелуем. Леонард с готовностью скользнул языком в его рот, взяв его за запястье и положив скользкую от смазки Пашину ладонь на свой член. Паша огладил его, смазывая, и прихватил Леонарда за ягодицу, чуть подтолкнув вперёд. — Давай, — выдохнул он Леонарду в губы. Тот обнял Пашу за плечо, целуя его в шею, и направил себя в него. Паша подался ему навстречу, и Леонард в одно плавное движение оказался внутри. Схватившись за Пашин бок, Леонард качнул бёдрами, сильнее впиваясь в его шею. Паша звонко ахнул и подался назад, позволяя Леонарду проникнуть до основания. — Оттрахать тебя как следует? — спросил Леонард, сдерживая готовый сорваться с губ стон, и Паша кивнул, сжимая пальцы на его ягодице чуть крепче. Леонард немного устойчивее оперся на локоть, обхватил Пашу за торс другой рукой, уткнувшись носом в нежное местечко у него за ухом, и начал двигаться в нём, размашисто и с оттягом. Паша с коротких стонов перешёл на отрывистые вскрики. Эти до сумасшествия прекрасные звуки подстёгивали отпустить контроль, и Леонард поддался искушению, вбиваясь в Пашу безжалостно сильно, так, что его бёдра шлёпали о Пашины ягодицы. — Ещё! — крикнул Паша и ударил Леонарда ладонью по заднице, а потом выгнулся и взвыл. Наконец его затрясло, и Паша сжал Леонарда в себе, кончая — даже не коснувшись собственного члена. Леонарду не хватало совсем чуть-чуть, но он переждал Пашин оргазм и виновато поцеловал его плечо, а потом спросил: — Можно? Паша кивнул, и Леонард сделал ещё несколько резких глубоких толчков, чтобы с приглушённым Пашиным плечом стоном кончить. — Охренеть, — выдохнул он, смаргивая цветные круги, пляшущие перед глазами. — Я ещё и не так могу, — чуть задыхаясь, рассмеялся Паша, — только дай мне передохнуть немного. — Мне нужно больше, — подхватил его весёлый настрой Леонард, — но я охотно побуду снизу. Если, конечно, хочешь. Паша обернулся, и по его счастливому взгляду Леонард понял, что хочет — и ещё как хочет. Благо торопиться им было некуда.***
На следующий день они оба вернулись к своим служебным обязанностям, но по излучаемому Леонардом счастью было понятно, что отдых пошёл ему на пользу. Про Пашу и говорить нечего — от бешеного энтузиазма, который он излучал, «Энтерпрайз» мог бы летать безо всяких реакций вещества и антивещества до конца миссии. Капитан — Паша видел — изо всех сил пытался сдержаться и не расспрашивать о содержании их с доктором Маккоем совместного выходного, но скрыть это желание совсем ему не удавалось. Спок делал вид, что ему всё индифферентно, но капитана старательно отвлекал, за что Паша был ему благодарен. На вечернем совещании офицеров альфа-смены капитан поднялся с кресла и сказал: — Итак, господа, у нас есть ещё одна небольшая миссия перед грядущей увольнительной — не считая оставшегося срока пятилетней. Все рассмеялись — эта шутка была в ходу уже полгода, но капитан не злоупотреблял ею, отчего она всё ещё оставалась смешной. — Нам было дано задание, — слегка занудно начал Спок, — помирить одну из рас, уже сотрудничающую с Федерацией, с их ближайшими соседями. Фибонанская республика много десятилетий воюет с жителями соседней планеты Тинакси. В наши обязанности входит установление дипломатических отношений, и первостепенная задача — помирить две эти расы, если таковое представляется возможным. Фибонанская республика просит нашей помощи в изобретении стратегии установления мира. Тему планеты Лем никто не затрагивал: когда Паша поднял было руку, чтобы прервать Спока и спросить об этом, капитан остановил его и покачал головой. Скорее всего, все вопросы с командованием были уже решены и отчёт всех устроил. — Да дать им какую-нибудь исторически важную цацку, — брякнул Леонард внезапно — как и всегда — замечательную идею, выдуманную им на ходу, — знак доброй воли, все дела… Если вы помните, с катариманцами прокатило. Почему бы и не в этот раз? Капитан пожал плечами. — Прекрасная мысль, Боунз, но есть одна загвоздка — какую? — Памятник культуры Фибонанской республики не будет воспринят как залог мирного сосуществования — это акцентирование внимания на расе, проявляющей инициативу в установлении перемирия, — по привычке Паша нагрузил своё предложение сложными терминами и тяжёлыми синтаксическими конструкциями, — а что, если попытаться напомнить о том, что когда-то фибонанцы и тинакси сотрудничали? Такое ведь было? Спок что-то поискал в падде, а потом склонил голову в утвердительном кивке. — Мистер Чехов прав, — сказал он, — в летописи давних времён, сохранившейся в архивах фибонанцев, есть сведения о неком враге из другого космоса — данное выражение непонятно, но это не имеет большого значения в нашей ситуации, — который заставил Тинакси и Фибонан объединиться в альянс для победы. Здесь сказано, что часть древнего оружия, использовавшегося этим врагом, всё ещё хранится на Фибонане как символ той победы. — Оружие, подаренное в залог мира? — с сомнением в голосе протянул капитан, но Сулу добавил: — Это должно сработать. Тинакси же сотрудничали с Фибонаном в те времена? Почему бы им не вспомнить о том, что мир между их цивилизациями тоже возможен. Мне кажется, это достойный вариант. — Спок? — спросил капитан, и Спок сказал: — Доводы мистера Сулу выглядят логично. Полагаю, что переговоры с Фибонаном стоит начать завтра. Возможно, в таком случае уже вечером мы проведём переговоры с Тинакси и, в зависимости от результата, отправимся на Йорктаун или останемся здесь на какое-то время в качестве нейтральной территории для встречи делегаций. Леонард прикрыл рот ладонью так, чтобы только Паша видел его лицо, и одними губами произнёс: «Так пусть воюют дальше». Паша сделал страшные глаза и поджал губы, чтобы не улыбнуться. — Решено, — заключил капитан, — закончим здесь — и на Йорктаун.***
Как Леонард сказал — так и вышло. Кирку в очередной раз порвали форму, тинакси решительно отказались от любых переговоров, и война продолжилась. Однако вечером, после смены, Паша битых полтора часа прождал Леонарда в его каюте — они успели обменяться личными кодами. — Прости, — с порога извинился Леонард, и от него пахнуло очень знакомым скотчем, — я тебя чуть-чуть ограбил. — По поводу? — без обиняков спросил Паша. — У Джима день рождения через несколько дней, — ответил Леонард, снимая с себя форму. Паша молча кивнул — только ленивый не знал историю Джима Кирка, а потому любые вопросы тут были бы излишни. — Лучше уж скотч, чем саурианское бренди, — заметил Леонард, присаживаясь рядом с Пашей на кровать. Паша положил ему руки на плечи и начал массировать их, улыбнувшись разморённому стону. — Lyon’a, а что ты собираешься делать на Йорктауне? — спросил он как бы невзначай. — Затащить тебя в номер со звуконепроницаемыми стенами и затрахать до потери сознания? — философски изрёк Леонард и уже более серьёзно вздохнул: — Не имею ни малейшего понятия. А у тебя что, есть план? — Да, — подтвердил Паша и самым загадочным тоном добавил: — Буду ждать тебя вечером возле отеля, где мы остановимся, трезвого и одетого в гражданское. Хорошо? Леонард обернулся и смерил Пашу недоверчивым взглядом. — Ты что, на свидание меня собираешься пригласить? — спросил он и, получив кивок в ответ, поинтересовался: — И когда же ты это придумал? — Когда отдрачивал тебе в той подсобке, — пожал плечами Паша и, наклонившись, поцеловал Леонарда.***
Свиданий у Леонарда не было уже почти десять лет, а потому он совершенно не представлял, куда его потащит Паша, и оделся достаточно нейтрально — в футболку, джинсы и куртку. Немного подумав, он нацепил небольшой медальон с изображением «Энтерпрайз», который ему подарила дочь в их последнюю встречу. Увидев Пашу, он понял, что угадал — тот тоже был одет довольно неброско, в тех же тонах, что и Леонард. — Ну, и куда пойдём? — деловито спросил Леонард, чтобы сгладить невесть откуда взявшееся внутреннее напряжение. — Куда глаза глядят, — улыбнулся Паша и взял его за руку, переплетая их пальцы. — Тебе не кажется, что это как-то… По-детски? — прошептал Леонард, склонившись к его уху, но Паша только отмахнулся: — Расслабься. Мы просто гуляем. Леонард послушался и пошёл в аллею, в которую увлекал его Паша, любуясь видом станции. На Йорктауне было на что посмотреть вечером: зажглись разноцветные фонари, вывески подсветились неоновыми огнями и освещение, имитировавшее свет солнца, убрали. Сквозь прозрачные стенки воздушного купола виднелись яркие звёзды, и казалось, что Йорктаун завис в открытом космосе, каким-то невероятным чудом не потеряв кислород и гравитацию. — Правда красиво? — вкрадчивым шёпотом спросил Паша, и Леонард кивнул, не в силах оторвать взгляда от расстилавшейся над ним пустоты. — У меня такое ощущение, что мы вот-вот упадём куда-то, — ответил он, чувствуя, как замирает от восхищения и страха сердце. Над ними с негромким гулом пролетали небольшие шаттлы, отбрасывая тени на небоскрёбы. Тихо журчала вода в искусственной реке, и в кустах пела какая-то птица. Аллея не была пустынной — то и дело мимо них с Пашей проходили влюблённые парочки и прогуливающиеся семейства самых разных рас: Леонард был вынужден признать, что не знает некоторые из них. — На уровнях, расположенных ближе к куполу, находятся спальные районы, — рассказывал Паша, поглаживая большим пальцем его руку, — центр отведён под рабочую зону: там куча небоскрёбов, где сосредоточена управляющая система станции, а средние уровни в большинстве своём — развлекательная и парковая зона. Представляешь, здесь можно бродить почти сутки! Леонард в очередной раз поразился тому, на что оказалось способным человечество, и спросил: — У нас всё-таки есть какая-то конечная точка, или мы просто гуляем? — Увидишь, — уклонился от ответа Паша и рассмеялся: — Неужели тебе не нравится быть здесь? Леонард неопределённо пожал плечами — ему, собственно, нравилось, но, когда служишь в Звёздном Флоте, как-то привыкаешь к тому, что у всего есть своя цель. — Не знаю, — честно признался он, — давно уже ни с кем не гулял. Отвык. Паша улыбнулся, глядя вперёд, и обнял его за талию, чуть опустив плечо, чтобы Леонарду удобнее было положить на него руку. — Спокойствие, сэр, — сказал он, — вас сопровождает один из самых опытных навигаторов Звёздного Флота.***
Они гуляли по парку, пока не стало совсем прохладно и Паша не начал бессознательно жаться к Леонарду в поисках тепла. Впереди показалось небольшое здание, на котором сияла вывеска: «У Тайлера». — Бар? — спросил Леонард у Паши, и тот заговорщицки улыбнулся ему. — Не совсем. Иди-ка сюда… Он достал из кармана чёрную бабочку и начал повязывать её на шею Леонарду. — Тебе не кажется, что мне не пойдёт? — заметил Леонард с некоторой долей скепсиса, но Паша загадочно сощурился. — Увидишь, — сказал он и извлёк вторую точно такую же бабочку, а потом повязал её себе, — идём. Паша взял Леонарда за руку и повёл за собой к входу в здание, снаружи выглядевшее как обычный бар. Возле дверей стоял угрюмый охранник. — Столик номер девятнадцать, заказан на Павла Чехова, оплачено за всю ночь, — протараторил Паша, и охранник молча открыл перед ним дверь. Паша, улыбнувшись ещё шире, пропустил Леонарда вперёд, и тот ахнул, зайдя на порог. Внутри псевдобар «У Тайлера» оказался рестораном, оформленным в стиле двадцать первого века — Леонард знал, потому что его бывшая жена обожала такие места. Двухэтажный зал был устлан паркетом, на столиках сияли белизной кружевные скатерти, стены, потолок и занавески на окнах были оформлены в золотисто-бежевых тонах — словом, ресторан выглядел дорого и красиво. — Надеюсь, подойдёт для первого свидания? — сказал Паша у него за спиной. Леонард обернулся, желая поблагодарить и восхититься, но вместо этого просто замер от удивления. Паша держал в руках свою куртку и выглядел так, будто только что вышел из лимузина где-нибудь на планете-курорте: идеально сидящий чёрный смокинг делал его старше и серьёзнее, и только шальная улыбка выдавала в нём того Павла Чехова, которого Леонард знал. — Но как? — изумлённо спросил он, и Паша ответил: — Моя бабушка владеет сетью ресторанов. Этот — один из её филиалов. Бабочку в качестве членского билета она использовала с самого первого дня, но фишку с голограммой смокинга в пределах ресторана придумал я. Как тебе? — Ты чёртов гений, — восхищённо сказал Леонард и добавил: — Тебе очень идёт. — Тебе тоже, — подмигнул ему Паша, и Леонард увидел, что на нём самом надет такой же чёрный смокинг, — только куртку сними, а то жарко будет. Леонард послушался, и Паша повесил куртки на вешалке у входа, а затем подал Леонарду руку. — Прошу, — сказал он, и Леонард взял его под локоть. Негромко играла классическая музыка — Леонард узнал её: — Чайковский? — спросил он, радуясь, что в юности интересовался историей искусств. — Да, — с удивлением подтвердил Паша, — а название? — Неаполитанская песенка, — Леонард почувствовал желание немного потанцевать, — я её обожаю. Под бодрые звуки живого оркестра, который Леонард увидел за колоннами, Паша провёл их к столику и отодвинул стул. — Это лишнее, — рассмеялся Леонард, присаживаясь, но Паша возразил, садясь напротив: — Джентльмен должен ухаживать за своим партнёром вне зависимости от пола, Lyon’a, так что отключай бурчалку и наслаждайся. Официант подошёл к ним и, вежливо поздоровавшись, подал падд с меню, но Паша отказался: — Стандартный романтический ужин на двоих номер шесть, пожалуйста, — сказал он. Официант честно попытался скрыть своё удивление, принимая заказ, но получалось плохо. Когда он ушёл, Паша пояснил: — Мы тут можем заказывать что угодно, но чаще всего у официантов просят рекомендации, выбрав только одно блюдо. Для того чтобы они не терялись и отвечали клиенту сразу и чётко, бабушка разработала систему «русского стандарта». Я в своё время выучил её наизусть, когда помогал ей на каникулах с составлением руководства по обучению обслуживающего персонала. — Ты просто сплошной сюрприз, Паша, — сказал Леонард. Паша обаятельно улыбнулся ему в ответ. Музыка сменилась, и заиграла какая-то резкая, томная и жаркая мелодия — что-то из латиноамериканского направления. Мириам занималась танцами, но Леонард особенно не вникал, хотя различал основные стили. — Что это? — спросил он у Паши, вслушиваясь в мелодию. — Хотдэнс, — ответил тот, — новое направление, основанное на танго, самбе и риталлианском масадорро. Хочешь потанцевать? Леонард мог отговориться, что не умеет, но Паша смотрел на него с такой надеждой, что он махнул рукой и согласился. Площадка, предназначенная для танцев, почти пустовала, хотя в ресторане было довольно много людей. Андорианец прижимался к стройной орионке да две девушки наслаждались возможностью в рамках приличия облапать друг друга. Леонард вздохнул и предупредил: — Я давно не практиковался. — Мне всё равно, — сказал Паша и шагнул к нему так близко, что их губы оказались на расстоянии пары сантиметров. «Почти поцелуй», — подумал Леонард и, вспомнив, как танцевал когда-то с Мириам, провёл тыльными сторонами пальцев по лицу Паши, потом по его плечам, ловя ритм, и, наконец, скользнул ладонями по его бёдрам в такт музыке. Паша взволнованно вздохнул и положил руки ему на плечи, доверчиво следуя за Леонардом, не в силах отвести от него глаз. Леонард танцевал по наитию — он помнил не всё, но тело говорило за него на языке танца, и Паша плавился в его объятиях — так, как и должно быть в румбе, отдавая ему контроль над собой — как в танго. Музыка обволакивала их, как шёлковые простыни, и Леонард мимоходом отметил эту мысль, представив, как возьмёт Пашу на таких простынях — или отдастся ему сам. Возбуждение добавило огня в то, что происходило между ними в танце: Леонарду казалось, будто воздух искрит от его прикосновений к Паше. Он не мог оторвать взгляда от Пашиных глаз — они были словно космос вокруг Йорктауна, бездонно-тёмные с ободком синей радужки по краю расширившихся зрачков. И, когда Леонард наклонил Пашу в последнем финальном па, медальон, висевший у него на шее, вышел за пределы голограммы и оказался возле Пашиного лица. Тогда Паша аккуратно взял его в зубы и так страстно сверкнул глазами, что Леонарду действительно захотелось взять его прямо здесь, на этом паркете. Музыка закончилась, и неожиданно со всех сторон раздались аплодисменты, возвращая Леонарда в реальный мир. — Они мне сейчас дико завидуют, — прошептал Паша, когда Леонард вернул его в вертикальное положение, и облизнул губы, — и все хотят тебя. — А я хочу тебя, — сказал Леонард тихо и завлекающе, но так, чтобы его услышал только Паша. Они обменялись заговорщицкими улыбками и снова прошли к столику, где их уже ждал ужин. — Ты уверен, что после всего этого мне не придётся ставить нам обоим капельницы с безоаритом? — пошутил Леонард, и Паша рассмеялся: — Уверен. У бабули не забалуешь!***
Они покинули ресторан глубокой ночью, и Паша не стал возвращать кредиты, которые были уплачены за оставшиеся до утра часы, а попросил переслать их владелице на личный счёт. — Бабушка любит сама выбирать себе подарки, — пояснил он, засовывая руку под куртку Леонарда и обнимая его через одну лишь футболку, — вот я и посылаю ей кредиты на такие маленькие сюрпризы. Леонард счастливо и немного пьяно улыбался — они могли гулять по ночному парку ещё долго, увольнительная должна была кончиться только через два дня… Но что-то завибрировало у Паши в кармане джинсов, и он, нахмурившись, достал коммуникатор. — Кирк экипажу «Энтерпрайз», — раздалось оттуда, — боевая готовность к пяти утра. Необходима наша помощь. — Снова куда-то летим? — обречённо спросил Леонард, когда Паша закрыл коммуникатор. — Снова, — согласился Паша с ноткой грусти, — но мы же летим туда вместе, Lyon’a. Ничего, потрахаться-то мы всегда успеем, но если нужна наша помощь — мы должны быть там! — Спасение утопающих — дело рук самих утопающих, разве не так говорят у вас в России? — проворчал Леонард когда-то услышанную от Паши пословицу, ускоряя шаг — им нужно было успеть в отель, переодеться и собрать кое-какие вещи. — Это не гуманно, доктор, — возразил Паша со смехом и остановился, потянув Леонарда за руку, чтобы он тоже притормозил. — Мы же спешим, — сказал Леонард с ноткой укора. — Утопающие могут минутку и подождать, — ответил Паша и обнял Леонарда за шею, втягивая в долгий глубокий поцелуй. Они целовались на узкой дорожке, и везде вокруг них был открытый космос — как на «Энтерпрайз». Леонард чувствовал себя абсолютно счастливым, а потому любил всё вокруг: и станцию Йорктаун, и опасную, наполненную неизвестными болезнями вселенную, и замечательного русского парня по имени Паша, которого сейчас целовал. Паша улыбался в поцелуй, и Леонард улыбнулся тоже. Наконец-то в его жизни всё было хорошо.