Наконец-то

— Вот когда ты, твою мать, закончишь жалким и одиноким, так приходи ко мне, и мы поговорим о том, что ты потерял, будучи таким мудаком! Голос Дженсена пронесся эхом по коридору, затем захлопнулась дверь, отрезая его слова: «Долбаный придурок...» В тот момент сердце и разум Джареда разделились пополам. Это случилось пятьдесят лет назад, и прозвучавшие тогда слова никуда не делись из его памяти. Спал ли он или бодрствовал; шел ли по улицам города или качался в своем кресле-качалке в гостиной, созерцая голые стены — Дженсен всегда орал у него в мозгу эти слова. * * * И вот у Джареда под ногами зеленая трава, земля мягкая и легко поддается, когда он ставит на нее свою трость и опирается, рассматривая надгробие — серый, потрескавшийся камень, буквы, потерявшие свою прелесть годы назад, а новые цветы, которые он только что положил к ногам каменного ангела, пахнут как никогда свежо и приятно. — Как же ты был прав, — вздыхает он и проглатывает подкатившую к горлу болезненную горечь. — Я вот таким и заканчиваю свои дни — жалким и одиноким. Ты был прав... Он поводит плечами и глубоко вдыхает горячий летний воздух, который щекочет легкие до самой глубины. Его глаза заволокла пелена, размывающая надгробие, размывающая весь мир... Врачи сказали, что это катаракта, но он-то знает, что это просто невыплаканные слезы. — Ты... старый. Голос не пугает его, совсем. Не заставляет дернуться или же подпрыгнуть. Так или иначе, он ожидал этого, хотя едва заметно все-таки вздрагивает, вспоминая, как этот же голос шептал ему всякие скабрезности в ухо и как его это заводило. Слова любви и успокоения, гнева и недоверия. Он оборачивается и видит Дженсена — молодого, нос и щеки в веснушках, короткие волосы торчат иголками, на губах улыбка, а глаза такие зеленые! Все такой же красивый, как и много лет назад, когда скрылся за той дверью навсегда. — Дженсен... — тихо произносит он, не обращая внимания на боль, прорезающую сердце. Ведь это он, его друг, тут рядом, и он снова может произнести его имя вслух, не боясь задохнуться. — Да, дружище, это я. — Еще не поздно? — шепчет он, щуря глаза на жарком солнце, мешающем смотреть на Дженсена. Он не знает, что еще можно сказать. Дженсен качает головой и, глядя на землю, улыбается. — Еще не поздно. Джаред испускает вздох, который жег ему грудь все последние пятьдесят лет, и чувствует себя как никогда живым и свободным. — Прости меня. Мне так жаль, — голос срывается, когда он выдыхает эти слова. Но это уже не важно, главное — он хотел их сказать больше всех слов на свете, и сказал. — Мне тоже. Рука Дженсена холодная, пожатие крепкое, но пальцы едва заметно дрожат, когда Джаред берет его руку в свою старческую, сморщенную и такую же дрожащую ладонь. Перед глазами пролетают вспышками секунды, минуты, часы, дни, месяцы и годы жизни, которая могла бы быть, не будь он трусом, не дай он уйти Дженсену в тот зимний день. Воспоминания, которые могли бы случиться, но не случились и никогда не случатся. Прикосновения, которые мог бы ощутить на своей коже, но никогда уже не почувствует. Счастье, которое могло бы случиться с ним, но которого никогда не будет. Даже грусть... но грусть все равно превратилась бы в итоге в радость. — Прости меня, — он снова шепчет Дженсену, утыкаясь ему в шею, ощущая нежную кожу, вдыхая такой же приятный запах как и тогда, много лет назад. — Я так по тебе скучал! По твоему вкусу, запаху, смеху. Мне так не хватало твоих разговоров, прикосновений, — выдыхает он в затылок Дженсену. — Прости, прости, прости. — Ты меня тоже... Странно обнимать Джареда: его тело дряхлое и костлявое; длинные, шелковые и темные когда-то локоны превратились в короткие, седые и с залысинами. Ямочки остались, но теперь они прячутся где-то в глубине морщинистых щек. — Чувак, да ты реально старый. — Мне жаль, — и говорит он совсем не о своей старости. * * * Когда тело Джареда падает на землю, он ничего не чувствует. Ни капли боли от того, что его голова разбивается о каменное надгробие, а кровь заливает зеленую траву вокруг. Единственное, что он испытывает всем своим существом — это мягкие губы Дженсена на своих губах. С этим поцелуем возраст исчезает, с ним уходит и боль, мучившая его тело долгие годы. И только они, два молодых человека, стоят посредине кладбища. Здоровые теперь руки шарят по всему телу, куда только могут дотянуться. Гладят нежную кожу и сильное мускулистое тело напротив. Теперь в нем ничего не болит, и артрит не скручивает пальцы. Они вместе. Наконец-то. * * * А когда они направляются вдаль, к солнцу, то Джареду уже не нужна трость, потому что его ноги не подкашиваются при каждом неверном шаге. Позади них остается надгробие, стоящее среди подстриженной травы, на котором все еще видны выбитые в камне буквы: Покойся с миром, Дженсен Э. Жди... — Дождался? — Долго пришлось тебя ждать, чувак, но да, дождался. * * * — Думаешь, меня найдут? Они оглядываются на распростертое на могиле тело, на ручеек крови, стекающий в землю. — Тебя это волнует? — Нет, не очень.