До заката

Любопытно, до какой степени женщины далеки от реальной жизни. Они живут в мире, ими же созданном, и ничего похожего на этот мир никогда не было и быть не может. Он слишком великолепен, и, если бы они сделали его реальным, он бы рухнул еще до заката солнца. Джозеф Конрад, «Сердце тьмы»

— Оставайся на связи, контрольный звонок через тридцать минут. Ровно через час мы будем ждать тебя на этом же месте. Ни во что не встревай, не лезь под сканеры… Когами внимал опостылевшим инструкциям и вел счет своим потерям: одна минута, две. На третьей инструктор взял паузу, стал слышен храп Дайма на заднем сиденье. — Не опаздывай, — закончил Гино отрывисто. Придерживая под мышкой зонт, выбрался на тротуар. Свистнул и пристегнул пса. Когами опустил стекло. — Я поехал? — Еще минуту. — Да сколько можно, — завелся он, вмиг растеряв фальшивое дружелюбие. Гино дождался, когда Дайм пометит уличный фонарь, и обошел капот. — Твой книжный клуб — дерьмо собачье. Когами раскрыл рот, Гино остановил его резким жестом. — Эти ваши сборища библиофилов, ярмарки, что еще… Чтения. Все это наглая ложь. Когами молчал. — У тебя кто-то есть, — произнес Гино хладнокровно. Когами посмотрел на него исподлобья и не успел ни возразить, ни согласиться: тот доставал из кармана пальто разноцветную глянцевую ленту. — Средства защиты от патогенов, передающихся половым путем, — объяснил Гино. — Десять штук. Повышенной прочности. Средства защиты трепетали на ветру, как радужный флажок. Когами отмер и вытянул ленту из брезгливо сложенных пальцев, затолкал в карман куртки, сдерживая нервный смех. — Большое спасибо, — поблагодарил он сердечно, — вот уж не думал… Похоже, к утру все снегом занесет. — Вероятность выпадения осадков сегодня ночью и завтра днем — ноль процентов. Когами закашлялся в кулак. — Я оплатил заказ вместе с доставкой, — сказал Гино. Вытер взмокшую под оправой переносицу, вскинул очки. — Стоимость вычтут из твоего жалованья. — Как ты узнал? — спросил Когами, чтобы не молчать, потому что Гино не уходил — долговязый, в своем пальто для прогулок, стоял мрачнее неба за его плечами, взглядывал по сторонам сквозь чистые стеклышки. — Запах, — наконец ответил он и дернул носом. — В машине после тебя нечем дышать. Дайм чихнул, словно согласился с хозяином. Гино отбросил с глаз челку. — Это мужчина, — глядя прямо в лицо, выдвинул он очередную гипотезу. Бинго, детектив, хмыкнул Когами. Забарабанил пальцами по рулевому колесу. — Да. Ты прав. Это мужчина. — Всегда один и тот же. — Это допрос?.. Да, всегда. У него день рождения сегодня, — зачем-то прибавил он. Смахнул испарину, зачесал волосы со лба. Гино зимой и летом выставлял в салоне температуру как в теплице. Когами отщелкнул ремень, переложил футляр с подарком в карман брюк и снял куртку, бросил назад. Расстегнул манжеты, стал закатывать рукава. Гино смотрел под ноги и то наматывал поводок на ладонь, то разматывал. — Он чист, — успокоил Когами, потеряв терпение. — Как первый снег. Гино вытаращил глаза. Дайм заворчал, он не глядя дернул поводок. — Белый? — Никакой. Прозрачнее некуда. Коэффициент как у нашего милого инспектора. — Не может быть, — сказал Гино с такой обидой, словно считал низкий криминальный коэффициент исключительной привилегией юных барышень с превосходным аттестатом. — Сам проверял. — Как ему это удается? Когами покачал головой. — Я не знаю. Ваку помнишь? Еще одна минута прошла в молчании. Стал накрапывать дождь, включились щетки стеклоочистителя. Гино встрепенулся, раскрыл зонт, и Когами — в который раз за уходящий год — почувствовал себя распоследней свиньей. — Мы замечательно прогуляемся, в парке есть зимний павильон, — оборвал Гино его терзания — снова на удивление проницательно. — Не вздумай вести сам, подключись к системе дорожного управления с искусственным интеллектом… Пристегнись. Когами вытянул ремень, защелкнул. Гино помолчал. — Будь осторожен. «Не подведи меня», — понял Когами. — Будет исполнено, инспектор, — сказал он и рванул с места. Адрес был новым, но маршрут он знал, сам прокладывал в навигаторе после звонка, как всегда позднего и с неопределенного номера. Кабуки-тё, час пик; он тряс коленом, изнывая от желания вдавить педаль газа в пол, но законопослушно продвигался в общем потоке. Дождь прекратился, выглянуло низкое декабрьское солнце. Счет пошел не на минуты — на секунды, и каждая была невыносима. Глазок сканера на съезде заслоняла ветка цветущей сливы. Он припарковался под мокрыми ветвями, толкнул стеклянную вертушку. Не стал дожидаться лифта и взбежал, перехватывая перила, на последний этаж. Ладонью пригладил волосы и потянулся к пуговке допотопного звонка. Юки открыл сразу, будто стоял за дверью. Когами оглядел его с хищным вниманием: зеленый пуловер, распахнутый ворот белой рубашки, толком не заправленной в узкие брюки, голые щиколотки. Он отступил, Когами шагнул и закрыл дверь, ощупью вогнал в паз щеколду. Сделал еще шаг, и прежде, чем успел что-то произнести, их руки встретились, пальцы переплелись; они столкнулись лбами и слепо закружили по крохотной темной прихожей. Когами повернул голову, сдержал выдох: губы под его губами были ровно такими, как он помнил, вспоминал весь этот чертовски долгий месяц, когда работы было столько, что он засыпал как убитый. Сейчас он чувствовал их вкус наяву, и на потерянное время и вообще на весь мир стало в высшей степени наплевать. Почти на весь: в глубине квартиры кашлянули, и Юки замер следом за ним. — Этот… твой диверсант. — Когами обшарил взглядом вешалку: так и есть, рядом с летним плащом — дутая синяя куртка. — Он разве не… Он что — здесь? — А мы этому диверсанту глаза выключим, — оживился Юки, распуская на нем галстук, — я знаю, где кнопка. Когами поперхнулся смешком, всмотрелся в глубину коридора, разрубленную полосой света из комнаты. Оттуда несло корицей и миндалем. Кажется, можно было разобрать шорох клавиатуры. — Уши у него свои, — заметил Юки с рассеянным сожалением. С галстуком он расправился, принялся за пуговицы. Кому-то другому его чувство юмора могло показаться странным, но Когами оно устраивало. Его вообще все устраивало — кроме «этого», как он называл мутного корейца. Что кореец мутный, было ясно с самого начала, когда Юки, не вынимая рук из карманов, заступил на линию предполагаемого огня, и Когами оторопело увидел, какого он цвета. — У меня всего час… — Когами тихо застонал, пальцы сжались в скользких прядях на затылке. Юки дышал в ухо, трогал мочку губами и тянул расстегнутую рубашку из-за ремня. — Сорок пять минут. — Здесь одна комната. — Проклятье. — Ты пахнешь дождем, — сообщил Юки невнятно. — Ага… Там дождик… — Нет. Всегда. Когами привалился к вешалке, ощупывая ягодицы, жесткую спину. Его собственные бедра двигались требовательными толчками, чужая куртка шуршала под ерзающими вверх-вниз лопатками. — Мы почти закончили… ремонт, — бормотал Юки слабеющим голосом между поцелуями в шею. — Я сам дизайн разрабатывал. Скоро въедем… Куча комнат, тренажерный зал… тебе понравится. — А давай отправим его погулять? — Под дождиком? — Юки просунул руку вниз, надавил ладонью. — Давай. — Он уже переста… Когами ахнул, зажался как подросток, перетаптываясь с ноги на ногу. — До ванной дойдешь? — разобрал он сквозь шум крови вкрадчивый шепот. Носками туфель спуская задники, успел еще раз поцеловать смеющийся рот. Попятился, не разрывая объятия, от вешалки и запнулся о какой-то ящик у стенки, испускавший стойкий, смутно знакомый химический запах. Давясь смехом, Юки поймал за руку, потащил за собой мимо солнечного проема. Темный коридор заканчивался тупиком с двумя дверьми; «сюда», подсказал Юки, щелкнул выключатель, и они ввалились в тесную, залитую светом ванную комнату. Черно-белые плитки, душ отгорожен занавеской, на зеркальной полке умывальника — мыло, мятная паста, клинковая бритва и гель для глаз. Взгляд зацепился за стакан с двумя щетками. Когами сжал зубы, чувствуя, как прокатываются желваки. Задвинул дверь, обернулся запереть и вздрогнул, рука дернулась к поясу. В дверь было встроено еще одно зеркало: огромное, в человеческий рост, оно сверкало и слепило отраженными лампами на потолке. Юки включил свет над умывальником, Когами зажмурился. — Не открывай глаза, — услышал он, хотел развернуться, но Юки остановил: — Стой так. Когами усмехнулся. Нащупал задвижку, запер дверь и расслабленно опустил руки. За спиной щелкали кнопки, шелестела ткань. Он лизнул нижнюю губу, стараясь не улыбаться. Представил, как Юки по обыкновению роняет свою одежду под ноги. Скупые, быстрые движения, как если бы раздевался наедине с собой, но бесхитростный этот стриптиз заводил мгновенно. Может быть из-за того, что сейчас это происходило в обоюдном молчании, в красноватой темноте, все представлялось частью какой-то игры, правил которой он не знал. Но ему уже нравилось. — Будут ли еще приказания, господин? — Молчи. Когами со смешком вскинул брови. В поддон душа шлепнулась капля, еще одна. Повисла тишина. С минуту ничего не происходило. Ни малейшего звука, никакого движения за спиной. Когами озадаченно покусывал губы. Ждать он не привык. Времени почти ни на что не хватало, и Юки никогда не тянул, брал свое без церемоний, как принадлежавшее ему по праву — или отдавался с той же безыскусной откровенностью. Когами решился заговорить, когда его взяли за горло — в прямом смысле. Он вздернул подбородок. Ладони давили на кадык, большие пальцы воткнулись снизу в челюсть, потом давление ослабло, и он ощутил легчайшее прикосновение к углу рта. Поймал палец губами. Ладони исчезли и вернулись, чтобы спустить с плеч рубашку. Подвернутые рукава соскользнули, левый зацепился за коммуникатор. Когами тряхнул запястьем. — Не двигайся. Голос Юки упал на тон ниже, отозвался нутряной сладкой дрожью. Его руки легли на бедра. Когами перевел дух, разжал кулаки. Звякнула пряжка ремня. Слегка учащенное дыхание шевелило волосы на виске, Юки почти прижимался всем телом, касался напряженным членом, — но только почти. Когами неслышно выдохнул, пряча улыбку. Если ему так хочется, можно и поиграть. Не двигаться, молчать и не открывать глаза. И не кончать без позволения, доиграл он с замершим сердцем. Юки вывернул пуговицу, расстегнул молнию и одним движением спустил брюки вместе с бельем. Когами переступил, помогая. Что-то стукнуло в пол: подарок, вспомнил он и закусил губу. — Это для меня? Он открыл рот, спохватился и ответил глубоким кивком. — Не забудь отдать. В голосе прозвенело предвкушение. Когами не смог сдержать широкую улыбку и заработал шлепок: твердая ладонь обрушилась на ягодицу, боль была мгновенной и горячей, сердце заколотилось от выброса адреналина. — Стой спокойно. Юки определенно никуда не торопился. Аккуратно приподнимая одну стопу, затем другую, стянул носки, выпрямился, не отрывая ладоней, оглаживая от щиколоток к ягодицам. Просунул руку, пошевелил, вынуждая расставить ноги шире. Когами следовал немым указаниям, как марионетка, и видел все происходящее ясно, будто наблюдал за странным действом со стороны. Провал перед ним превратился в зеркало Гезелла, сквозь которое неведомые свидетели пожирают его глазами, выставленного напоказ: мышцы на животе зажаты до боли, голова опущена, грудная клетка ходит ходуном. Вот Юки приближает лицо, потемневшее на скулах, веки расслаблены, губы приоткрыты, — и целует в затылок, дышит его запахом, кончиками пальцев трогая обожженную шлепком ягодицу: невесомые дрожащие касания, от которых встают дыбом волоски на руках. Тепло прокатилось от поясницы к лопаткам и обратно вниз, отозвалось в тяжело дрогнувшем члене. Изучающий, ощупывающий взгляд стал плотным, давил как ладонь. Его толкнуло вперед — ладонью ли, взглядом в затылок, или то было собственное интуитивное желание; Когами шагнул и положил на зеркало руку, опустил лоб на сгиб локтя. Щеки опалило жаром. Спустя томительную паузу на полке умывальника звякнуло. Бритва, — вспомнил он, и кровь отхлынула от лица, сердце заколотилось быстрее. — Вполне годится, — услышал он рассеянный голос и нахмурился. Во рту горчило, он проглотил вязкую слюну, весь обратился в слух. Разлился слабый лекарственный запах. Гель? Он вскинул голову, но успел себя остановить. Свободной рукой нащупал дверной косяк, жалкое подобие опоры. Ноги его почти не держали. — Не волнуйся, у него есть еще, — пробормотал Юки. Когами выдохнул нервный смешок. Холодные скользкие пальцы кружили, то втираясь между ягодиц одними подушечками, то отступая. Мягко надавили — и плавно вошли оба. Он с усилием, прогибаясь в пояснице, расслабился. Юки удерживал его на месте за бедро и растягивал отработанными движениями бесстрастно, как медицинский бот. Начисто лишенный брезгливости, он тем не менее проделывал такое нечасто — когда времени хватало на то, чтобы доводить до срыва долго, с чувством, пока измученный, залитый потом Когами не терял связь с действительностью, заходясь криком. Непроизвольно он подстраивался всем телом в попытке помочь, но Юки всегда справлялся сам. Справился и теперь — пальцы внутри слегка согнулись, поймали тот самый невыносимый ритм, который выводил из себя: слабый, почти небрежный, но размеренный, с неожиданно чувствительным завершающим тычком, и каждое снайперски точное попадание на миг толкало к самому краю, вырывало короткий всхлип. Презервативы в куртке, куртка в машине, вспомнил он и тут же забыл. Он забыл вообще обо всем, мысли разбились на слова — «сильнее», «еще», «Юки», пока не осталось одно имя. Потом исчезло и оно, потерялось в дыхании — прерывистые долгие выдохи, торопливые вдохи. В тот момент, когда он почти готов был сорваться, пальцы замерли. Когами быстро дышал через нос, пережидая распирающее бездвижие. Дернул кадыком, сухо глотнул. В такие моменты Юки всегда останавливался — и он всегда просил продолжать. — Синья? — скорее угадал, чем услышал он хриплый шепот. Сил хватило на слабый кивок. Юки вытащил пальцы и ввел член в несколько быстрых четких приемов. Стремительно, не давая опомниться, проталкивался глубже, и вокруг твердого елозящего ствола все натягивалось и загоралось огнем. Он больше не медлил и не ждал, сразу взял свой излюбленный темп. Когами задышал ртом, шлепнул в зеркало ладонями. Упираясь напряженными руками, позволял нагибать себя ниже, возбуждался заново от собственных сдавленных стонов, противоестественной позы и немыслимой, грязной непристойности происходящего. Жгучая боль размывалась, тускнела, пока не остались одни яркие, острые, как жалящие укусы, вспышки удовольствия. Яички затвердели и ныли, член тяжело налился и дергался на каждом неглубоком резком заходе, жестоком ударе, все так же неизменно бьющем в цель. Головка уже истекала раздражающей влагой, сорвалась первая капля; Когами не выдержал, опустил руку и поймал член в кулак, потер головку большим пальцем, передернул кистью. С шумным выдохом откинул голову. За спиной маячило белое пятно, высвеченные волосы; промелькнули шахматные плитки, его собственное перекошенное от облегчения лицо, мокрая челка торчком. Он с досадой зажмурился — поздно, все остановилось, и Когами очутился в пустоте. Вернулась распирающая боль, застучала в унисон с бешеным пульсом. Член в кулаке возмущенно подрагивал, но Когами заставил себя вернуть руку на зеркало и застыл, охваченный нетерпеливым ожиданием. Будоражащий коктейль бил по нервам: смесь тревоги и возбуждения, добровольная готовность ублажать и подчиняться, унизительная, сладкая. Лица коснулись, на веки легло прохладное, шелковистое, обняло и сдавило виски. — Не туго? Он мотнул головой, тут же сдавило сильнее. Галстук, сообразил он, пока Юки завязывал на затылке второй узел. Заулыбался, даже озадачился с интересом — почему не запястья? — и едва не стукнулся лбом, когда руки подогнулись от резкого толчка, второго, третьего. Когами не успевал сделать вдох. Под зажмуренными веками вскипала горячая влага, он задыхался, елозил по зеркалу щекой и не мог подстроиться. Юки больше не стремился доставлять удовольствие, бесцеремонно дергал на себя, жесткие пальцы впивались в бедра. Настоящее истязание, но странным образом эта безжалостная пытка только распаляла. Юки оставался самим собой, в его действиях не было ничего кроме жажды, эгоистичного желания брать и подчинять, сделать своей собственностью. Чистая сила, ровно та, которая требовалась, чтобы раз за разом толкать за грань, а после сводить с ума от желания оказаться там вновь хотя бы еще раз. Отстраненно Когами сознавал, что подается назад, прогибается безо всякого стыда и сам задает темп. Все поглотили отчетливые влажные звуки, жаркое дыхание за спиной, его короткие, полные муки и наслаждения стоны; вибрирующий вызов с коммуникатора прогремел громом среди ясного неба. Контрольный звонок, — хлестнуло запоздало, колени ослабли, он едва не упал. Толчки теряли силу, скатывались в ленивое покачивание. Звонок все надрывался, но останавливаться Юки явно не собирался. — Ответь, — бросил он. — Твой славный инспектор. Когами мазнул по экрану скачущим пальцем, ткнулся в сложенные на зеркале руки. Разобрать в полившейся гневной речи ничего было нельзя, но заговорить он все равно бы не смог. — Ответь ему, — повторил на ухо Юки. Когами слепо повернул голову к запястью, безвольно вздрагивая в такт. Юки толкнулся глубже, с оттяжкой — и застыл. — Да, — отозвался Когами надтреснутым голосом. — Какого черта?! — заорал Гино, поток слов хлынул с новой силой, ладонь Юки охватила яички, сжала, и Когами хрипло вскрикнул. Ор захлебнулся. Когами кусал себя за ребро ладони. Его била крупная дрожь, слезы стекали из-под повязки, смешивались с потом. — Я в порядке, — выговорил он. Гино молчал. Юки упирался острым подбородком в плечо, издевательски нежно ласкал головку и не двигался, но Когами чувствовал, как зло и нетерпеливо бьется чужая кровь в намертво зажатом члене. — Я не могу, — выдавил он. — Сейчас говорить. Юки медленно провел языком по шее, Когами охнул, сползая, его вздернули, не дав перевести дыхание, резкий толчок бросил вперед, и он снова влепился в зеркало. — …вздумай опаздывать, мне еще завозить Дайма, — разобрал он неожиданно ясно. С трудом повернул голову, прижался к холодному стеклу щекой. Вытолкнул сквозь зубы пустой воздух, сотрясаясь от ударов, грубых, бесстрастных. — Не опоздаю, — все-таки ответил он беззвучно. По запястью легонько стукнули. Он понял, что разговор прерван, упал на руки пылающим лбом. Как всегда под конец, Юки двигался в нем сильными рывками, и на каждом Когами вминался головкой в милостиво подставленный слабо сжатый кулак. «Можно», — услышал он, уже скованный неудержимыми спазмами, и в ту секунду, когда Юки вытащил член и на поясницу плеснули теплые капли, Когами выпустил первый обжигающий сгусток. Сперма выдавливалась нестерпимо долго, скользкими тягучими нитями, он вскрикивал и зажимался всем телом, пока Юки не отпустил его. Пришел в себя уже на полу, мокрый, обессиленный. Губы разъехались в улыбке, сердце разрывалось от совершенно неописуемого чувства. Пожалуй, это можно было назвать счастьем, — если б не отголоски упоительной, светлой грусти. Ведь всякий зверь после соития печален, вздохнул он и содрал галстук, со стоном зажмурился; под веками вспыхнул и растаял белый силуэт. Юки успел привести себя в порядок и переодеться, стоял в своей обычной расслабленной позе и поправлял манжеты. Время, напомнил себе Когами и кое-как, морщась и кряхтя, поднялся. Наскоро вытерся галстуком, натянул трусы, брюки. Встряхнул рубашку. — Кажется, ты хотел отдать мне подарок? — как ни в чем не бывало спросил Юки. Запакованный футляр красовался на полке умывальника рядом с изжеванным тюбиком, но сейчас вся эта затея казалась чудовищной глупостью. Хмурясь, Когами надел носки, вымыл руки и сам сорвал шелестящую бумажку, отомкнул крошечные замки. — Магатама, — узнал Юки, и Когами понял, что не прогадал. Умница Сион. Ясные, удивленные глаза сияли, Юки перебирал яшмовые хищно изогнутые бусины и улыбался. — Зеркало у нас есть, — кивнул он на дверь, любуясь подарком, — осталось раздобыть меч. — Опасная бритва сгодится, тэнно? — спросил Когами, заново подкатывая рукава. Юки взглянул с лукавой усмешкой. — Вполне. Поможешь? Он повернулся, одной рукой забрал волосы. Когами дважды обвил кожаным шнуром длинную шею и связал концы. Не удержался и поцеловал выпирающий позвонок, скользнул ниже, губами отгибая расстегнутый ворот, как кимоно на таю. Ладони сами собой легли на бедра. Юки отпустил волосы, и губы Когами прихватили упавшие пряди. Такой чистый, детский запах: луговые травы, солнце, влажное тепло. С неохотой он открыл глаза. Мелко целуя плечи, покосился на коммуникатор. — Для тебя тоже есть подарок, — сказал Юки и высвободился рывком. Сложил бритву, сунул в задний карман. Показал язык, задвинул за собой дверь и был таков. Поплескав в лицо холодной водой, Когами заправил рубашку как следует, галстук затолкал в карман брюк. Постоял перед заляпанным зеркалом и с неловкой ухмылкой, борясь со смущением и досадой, откатил дверь, протопал в комнату. Чхве восседал с ноутбуком за обеденным столом под уютным зеленым абажуром, как всегда благодушный и загадочный. В окне за его спиной опять моросило. — Рад видеть вас в добром здравии, господин Когами, — улыбнулся он и замерцал глазами, не отрываясь от работы, наверняка такой же фальшивой, как его имя. Когами давно подозревал, что непревзойденный взломщик зависает в чатах. По крайней мере при нежеланных гостях. — Присаживайтесь, прошу. На приглашение Когами ответил кивком и взял себе бутылку воды, осмотрелся с независимым видом, свинчивая крышку. Диваны вдоль голых стен, стопка книг на подоконнике, чайник на подставке исходит паром. Стол будто накрыли к детскому празднику. Юки сидел, подогнув под себя ногу, и жмурился от нескрываемого довольства, как кот на пригреве. Его тарелка была полна самой невразумительной еды, все вперемешку: тут тебе и яблоки в карамели и без, и домашнее печенье, и плитка шоколада в серебристой обертке. Кое-кто недоел сладостей, умилился Когами и выронил крышку из дрогнувших пальцев. Ухмылка сползла с лица. Посередине стола, как именинный пирог, лежала под стеклянным колпаком раскрытая книга. — Первое фолио, — не поверил он глазам, шагнул ближе: с титульного листа на него взирал самый известный потрет работы Мартина Дройсхоута. — Здесь на гравюре видишь ты Шекспира внешние черты, — с чувством продекламировал Юки. — Художник, сколько мог, старался, с природою он состязался. О, если б удалось ему черты, присущие уму, на меди вырезать, как лик, он стал бы истинно велик. Но он не смог, и мой совет… Он сделал глоток, глаза весело блестели поверх чашки. — Смотрите книгу, не портрет, — машинально закончил Когами. — Какого года издание? — Первое собрание сочинений, опубликованное друзьями автора после его смерти. Это оригинал, — произнес Юки таким тоном, что все сомнения отпали. — Ему же лет пятьсот, не меньше, — растерялся Когами. Юки улыбался. — Гарвардский экземпляр, — солидно кивнул Чхве, большим пальцем оглаживая серьгу. — Обалдеть, — сказал Когами совершенно искренне. — Где ты его откопал? Юки разве что не светился, но молчал. — Я, как вы знаете, господин Когами, книжками не интересуюсь, — сказал раздумчиво Чхве, с привычной сноровкой работая одной рукой, — но когда хорошо платят… — Это фолио достанется одному моему старинному приятелю, — перебил его Юки. — Не поверишь, читать он, как и наш общий друг, не любит, зато книжек собрал столько, что может открыть собственную библиотеку. — Он поставил чашку и утвердил на столе оба локтя, сцепил ладони и оперся подбородком. — Не правда ли, было жестоко отрубить ему голову? Приятелю? — чуть не брякнул Когами, но сообразил, что речь о великом драматурге — его лобастая голова и впрямь казалась отсеченной и поданной на широком диковинном воротнике, как на блюде. Он вяло усмехнулся. — Как у тебя с ранним новоанглийским? — озаботился Юки, возвращаясь к чаепитию. — Хотя почитать все равно не получится, — вздохнул он, углы рта поехали вниз. Чхве косился на него с теплой насмешкой. — Да я и не прошу, — сказал Когами. Голос сел от обиды и зависти. Понять его смог бы разве что умирающий от голода нищий, по ошибке попавший на званый обед и выставленный вон. Он припал к горлышку и жадно глотал воду. В голове не укладывалось, что один из подлинников первого фолио уцелел лишь затем, чтобы сгинуть в коллекции какого-то спятившего богатея. Интересно, сколько Юки за него выручит. — Потрогай, — сжалился тот. Когами отставил бутылку подальше, закусил губу и с благоговением снял колпак. В его ладони легла корявая обложка, и сердце застучало, вздрогнули крылья носа: полновесная тяжесть, ни на что в мире не похожий, чарующий запах старины и книжной пыли. Он поднял веки и заморгал. Книга в его руках была самой обычной — совершенно другой. Юки прыснул в чашку и расхохотался. — Так и знал, что ты глаза закроешь! — Все дело в колпаке, — сказал Чхве. — Температурный режим, контроль влажности. Знающие люди, — улыбнулся он, — трогать экспонат на станут, а любоваться им без подзарядки можно будет… полагаю, еще лет пятьдесят. Когами перелистывал страницы, пальцы гладили и расправляли мягкие засаленные уголки. В отличном состоянии, не такая объемная, как чудилось, эта книга проигрывала бесценному фолио по всем статьям, но жаль ее было не меньше. Он закрыл том, перечитал заглавие, а затем по детской неискоренимой привычке раскрыл наугад с конца. «Нет! Его последние минуты я, казалось, пережил и запомнил. Правда, он сделал последний шаг, он шагнул за грань, тогда как мне разрешено было отступить. Быть может, в этом-то и заключается разница; быть может, вся мудрость, вся правда, вся искренность сжаты в этом одном неуловимом моменте, когда мы переступаем порог смерти». — Не читал? Юки прихватил губами с лезвия яблочный ломтик. — Нет. — Приключения и душевные мытарства, все как ты любишь. — Бритва в его руке описала маленький полукруг и нацелилась в лицо. — И еще один Марлоу, который тебе понравится. Можешь оставить книжку себе или продать. Когами опустил полный благодарности взгляд. — Что ты, я оставлю… Спасибо. — Вместо Конрада мы впарим Шекспира, — кромсая яблоко, решил Юки, — так будет забавнее, не находишь? Весьма приличный перевод «Тита Андроника» — его ты, разумеется, читал. — Угу. — Нет, эта книжка еще пригодится… Возьмем Лэма, он мне надоел. Когами ответил слабой улыбкой: яхта «Нелли» уже качнулась на якоре, и перед ним раскрылся вход в бесконечный пролив, где сливались море и небо, баржи на ослепительной глади казались неподвижными, а гроздья обожженных солнцем красноватых парусов, заостренных вверху, блестели своими полированными шпринтовами. — Синья. Он вздрогнул, поднял голову. — Ты за рулем? Нам в одну сторону, подбросишь меня, — сказал Юки небрежным тоном, вытирая свою новую игрушку носовым платком. Когами покивал и закрыл книгу с легким сожалением. Это правило он усвоил еще в заочно-разговорный период: не задавать лишних вопросов. Контейнер с мудреным устройством Юки поставил в ногах и переворачивал на коленях страницы «экспоната», словно передумал расставаться с надоевшим Лэмом. Свободной рукой он играл с подарком, оттягивал большим пальцем шнурок, будто тот его душил. Радио жизнерадостно ворковало о прогнозе погоды и уровнях тона в районах столицы. Дождя не было, но тяжелое небо набухло тучами, обещая скорый снегопад. В просветах между небоскребами зияла, как свежая рана, багровая полоса заката. — Зимою это невыносимое нерасположение к смерти — мягче, пожалуй, не скажешь — особенно часто посещает и охватывает меня, — зачитал Юки вполголоса. Когами выключил радио, вернул ладонь на руль. — Ласковым августовским полуднем под знойным небом смерть кажется маловероятной, — продолжал он в своей чудесной проникновенной манере. — В такое время жалкие пресмыкающиеся вроде меня упиваются ощущением бессмертия. Тогда мы оживаем и расцветаем. Тогда мы снова становимся сильными, снова доблестными, снова мудрыми и стремительно идем в рост. Порывы ветра, от которых я стыну и съеживаюсь, наводят на мысль о смерти… Очерки Элии, «Канун Нового года», узнал Когами с первой фразы. В своих заочных беседах до этой главы они добрались к его собственному дню рождения. Он обмолвился о дате, они впервые заговорили о личной встрече, — что было, разумеется, абсолютно неосуществимо. «Ты что-нибудь придумаешь», — сказал Юки и вернулся к чтению, как будто вопрос был решен. Всю нескладную исповедь, пока Когами путался в словах, умница Сион красила ногти, а потом попросила зажечь для нее сигарету и сказала, что с Гино он сможет договориться о чем угодно. Шутка была несмешной, но Когами рассмеялся, с улыбкой вложил фильтр в ее подставленные губы. Сион выдохнула длинную струйку, придвинула пепельницу и добавила, аккуратно стряхивая пепел: «Тебе он поверит, дружочек». Гино поверил — и подарил ему целый час свободы, о котором Когами не мог потом вспоминать. Сбивался с шага и останавливался, не понимая, куда шел и зачем. Отгораживался ладонью за офисным столом, прятал горевшее лицо. Масаока хлопал по плечу и угощал виски, засранец Кагари подбрасывал затертые журналы фривольного содержания, и даже Гино оставил попытки до него достучаться со своими материальными отчетами. С блестящими результатами применения дедуктивного метода и с нелепой своей заботой его друг опоздал на четыре месяца. Все произошло спонтанно и бестолково; Когами явился к назначенному часу взвинченный, застегнутый на все пуговицы, в костюме и в свежей рубашке, — а в следующую минуту скидывал туфли и раздергивал узел галстука. Запастись презервативами он и тогда не додумался, и кроме слюны под рукой не оказалось ничего подходящего, чтобы облегчить то, что невозможно было остановить. Новый пиджак полетел на пол, по дороге к постели они спотыкались и путались в сорванной одежде: футболка с Дораэмоном, сандалии, легкие льняные штаны. Когами подмял его под себя, разгоряченного жадными торопливыми ласками, почти выломал молнию на своих брюках, сплюнул в ладонь и удерживал над головой запястья, врываясь языком в больно кусавшийся рот, пока его вело, как засбоившего дрона для спарринга, и собственное тело двигалось, било и толкало с дурной эгоистичной силой. К его стыду все закончилось быстро, и не успел Когами стряхнуть томную негу и раскаяться, как выяснилось, что боевыми приемами Юки владеет ничуть не хуже, чем ораторскими. Гино не заметил ни разбитой губы, ни прихрамывающей походки и прямой как у танцора спины — последствий ответного раунда, столь же немилосердного и молниеносного. До физиономии именинника, и без того вечно помятой, и брызг крови на рубашке ему не было никакого дела; в середине августа установилась феноменальная жара, и на обратном пути Дайма укачало. Гино возился с беднягой на заднем сиденье, Когами посасывал губу, косился в зеркало и преглупо ухмылялся. — Лэм до сих пор тебя забавляет? Или ты, как обычно, меня не слушал? Глаза смотрели искоса — насмешливые, холодные. Когами с преувеличенным вниманием следил за дорогой. — Хотел спросить. Этот твой… мастер на все руки. Не знал, что он разбирается в голограммах. У нас тут как раз один случай… — Он быстро учится, наш непревзойденный взломщик. — Юки захлопнул книгу и нагнулся к контейнеру. Когами плавно сбавил скорость. — Поговоришь с ним… как-нибудь в другой раз. Лучше скажи, как бы ты хотел встретить свою смерть. — В равном бою, — ответил Когами не задумываясь. — Хотя бы в честной драке. — Великолепный выбор, мой честный боец, — похвалил его Юки, возясь с колпаком. — Принять то, что смог бы дать сам… Старина Лэм остался бы тобой доволен. Ничто так не унижает, как неизлечимый недуг или старческая немощь. — Смерть нуждается в прелюдии, подобно соитию, — назидательно процитировал Когами. — Усталость, утрата иллюзий, болезни — вот ласки и поцелуи, расслабляющие тело и позволяющие смерти овладеть нами, не причинив боли. — Какая чудовищная дичь, — с расстановкой донеслось снизу. — Вознамерился жить долго и счастливо? — Пока смерть не разлучит нас, — провыл Когами потусторонним голосом. — Ненавижу стариков, бесполезные, брюзгливые, жадные до своей убогой жизни… Они мечтают запаковать собственные мозги в дорогие консервные банки, лишь бы протянуть подольше. — Боишься старческого слабоумия? Что за хандра, тебе тридцатник стукнул? — Не намерен до него доживать, — проворчал Юки. — До тридцати?.. — До слабоумия. Чертов диверсант, как это включается?.. Прежде смерти к нам явятся пресыщение и скука, и все сгинет само по себе. Это ли не ад, впрочем… — Меня прикончат раньше, — сказал Когами беззаботно. — Я не рассказывал? Наша новенькая отправила меня на больничную койку в первый же свой рабочий день, я сутки в себя прийти не мог. — Не рассказывал. — Юки выпрямился, сдул волосы с порозовевшего лица. — Опять начудили, Шерлок? Что на этот раз? — Ничего интересного, — улыбнулся Когами с теплотой. — Пес как всегда ослушался и был наказан. — Премилые у вас инспектора, хвала Сивилле. — Это их работа, — пожал он плечами. Рассмеялся. — Говорит, скоро станет крутым детективом. И знаешь? Я ей верю. Мир окончательно свихнулся, люди готовы убивать друг друга за аватары в коммуфилдах… — Когами запнулся и нахмурился. — Извини. — Тема не для моего тона, — покивал Юки. Теперь он тоже смотрел на дорогу. — Другой бы на ее месте давно сбежал или помутился, а она держится молодцом. — Она тебе нравится, — заметил Юки. — Я ее понимаю. Сам когда-то был таким же вот… новичком. Видел бы ты меня, когда я заступил на должность младшего инспектора. — Он ухмыльнулся. — Рискну предположить, что пропустил поистине душераздирающее зрелище. Энтузиазм в горящем взоре, храброе сердце, исполненное стремления спасать и защищать всех подряд ценою собственной жизни. Даже тонущих котят. Когами засмеялся было, но смешок угас. Сколько раз он переигрывал ту минуту после удара электрошокером, когда сил активировать доминатор еще хватило, но задержать Сасаяму он не успел. Пальцев просто не стало, Когами целился в спину, выкрикивал имя, пока не потерял сознание. — Тебе никогда не хотелось все бросить? — медленно спросил Юки. Когами на секунду отвел глаза от дороги. — В смысле? Ты ведь знаешь, я… Юки вздохнул. — Знаю, знаю… Я не о том. Бросить совсем. Покинуть страну. Когами смотрел на него в полном недоумении. — Покинуть?.. — Следи за дорогой. Он посмотрел вперед, выправил машину. — Разве тебе не хочется увидеть мир? — продолжал настаивать Юки. — Мир полон хаоса, — тупо пробормотал Когами. — К чему ты это вообще?.. — Он настоящий, — сказал Юки, словно это все объясняло. — Для меня настоящий мир — здесь, — сказал Когами, тщательно подбирая слова. — То старое дело, которое я должен раскрыть… Дело моей жизни, если угодно. И я доведу его до конца — рано или поздно… — До конца, — повторил Юки бесцветным голосом. — Если уж ты намерен стрелять, то постарайся убить своего противника, иначе он вернется и будет преследовать тебя и однажды темной ночью в глухой аллее пустит тебе пулю в спину, потому что как-то раз уже пытался убить тебя в честной схватке и теперь знает, что ты быстрее управляешься с револьвером и у него нет ни малейшего шанса превзойти тебя. Именно это и произойдет, если ты только ранишь человека, хотя может случиться и так, что он решит, будто ты ловкий, но целишься плохо. В этом случае он встретит тебя лицом к лицу, а там уже дело случая — как тебе повезет. И чертовски стыдно, если ты встретишь свою смерть от руки человека, которого мог бы убить, но не стал этого делать. Готов поспорить, что и этой книги ты не читал. — Ты собрался уехать? Юки молчал. Когами не выдержал, повернул голову, вгляделся в бесстрастный, облитый закатным светом профиль. — Этот твой… ты думал, я не в курсе, что он якшается с нелегальными мигрантами, помогает преступникам бежать из страны? Ради всего святого, Юки, тебе-то это зачем? Ни слова в ответ. От этого упрямого, холодного молчания опустело сердце. Нет, подумал он. Нет, я тебе не позволю. Он лихорадочно перебирал в уме полномочия инспектора, предписания Министерства, которые Гино знал назубок, — он сможет помочь, всегда помогал, но зацепиться было не за что. Забрать корейца?.. Когами потряс головой. — Почему? Объясни, — потребовал он отрывисто. Юки медленно, криво усмехнулся. Ублюдок, выругался про себя Когами, гребаный ты эгоист, и в ту же минуту сам себе опротивел. — Останови за мостом. Когами чертыхнулся. Съехал на обочину за эстакадой, врубил «аварийку». Руки отяжелели, он сгорбился над рулевым колесом, переплел пальцы. Смотрел перед собой остановившимся взглядом, пока щелкали замки контейнера, ремень безопасности. — Я позвоню, — сказал Юки вместо прощания, как говорил всегда, но не ушел. Когами отстегнул ремень, Юки перекатил голову по спинке сиденья, и он наклонился с мгновенно защемившим сердцем — правая ладонь осталась на руле, левой обхватил подголовник: мягкие губы, ответные касания языка без обычной бесцеремонности и жесткости — одна сокровенная, искренняя нежность, от которой сжималось горло; потом все исчезло. Легко захлопнулась дверца. Он открыл глаза, щекой на теплой спинке кресла, окруженный вечерними огнями, слепяще-белыми на сером. Размеренно мигали аварийные огоньки, отсчитывали последние секунды свободы, но сил пошевелиться не было. Впервые за три года к нему прикоснулся страх. Будто он сам коснулся чего-то немыслимого, по-настоящему запретного, и возмездие теперь неизбежно. В небе сверкнуло, прокатился удар грома. Ливень обрушился разом, с ровным шелестом выросли стены воды, и огни города утонули в глухой пелене. Смотрите книгу, не портрет, — поймал он мысль и позволил страху разлиться, потечь холодом к затылку. Что, собственно, он узнал за эти полгода, если закрыть глаза на «белый» паспорт? То, что Юки позволял узнавать. Сомнительный источник доходов, неопределенный род занятий — то ли репетиторство на дому, то ли преподавание в колледже, съемные квартиры, больше похожие на явочные. И несомненный преступник в друзьях. Этой весной после тревоги, выдернувшей ночную смену первого отдела в благополучный район Академии Осо, Когами дал уйти им обоим. Стечение обстоятельств: Гино замешкался с дронами, Кагари побежал к противоположному выходу из сада. Камеры видеонаблюдения и уличный сканер, на первый взгляд невредимые, но полностью выведенные из строя, обнаружил патрульный Когами. На этом инцидент, как доложил Гино в отчете, был исчерпан. За исключением насмешливого «я чем-то могу вам помочь?..» и оброненного «я вас найду». Весь немыслимо растянутый отрезок времени между этими двумя фразами Когами смотрел в лицо: неестественно бледное и красивое, как у старинной фарфоровой куклы, оно проступало из сумрака, будто само по себе служило источником света. Ежевичного оттенка галстук, классические светлые брюки и жилет в тон. Острый как заноза взгляд. Добропорядочный гражданин — по мнению системы «Сивилла»; он вынул руку из кармана летнего плаща, отвел растрепанную челку. Длинные пряди льнули к шее под распахнутым воротом, змеились по плечам; вытравленные до ненатуральной белизны, в ночном освещении его волосы выглядели настоящим произведением искусства. Они и были искусственными, как весь его превосходно воссозданный облик — от носов щегольских туфель до тускло-синего атласного шарфа, концы которого вполне правдоподобно для голограммы колыхались от ветра. Тип в темных очках, явный наркодилер и сутенер, так и стоял за его спиной. Вздумает отступить, чтобы скрыться под шумок — на том конце аллеи встретится с Кагари и навряд ли отделается потерей сознания от выстрела парализатора. Тип оказался сообразительным малым и оставался на месте. Молчание затягивалось. Позже Когами не смог себе объяснить, отчего медлил. Сколько он перевидал этих «кукол» обоих полов с волосами и глазами всех цветов радуги, готовых осуществить любую фантазию клиента — только раскошеливайся. Возможно с толку сбивала эта элегантная небрежность в узле галстука, в неровных прядях волос. Свободная уверенная поза, горделивая осанка. Был у них такой чудак в Нитто, вел античное искусство, пока его не загребли. «Бюро общественной безопасности, стандартная проверка», — ровно произнес Когами. Рекламный щит над воротами сада сменил картинку, на секунду их лица озарило мертвенно-белым светом — как ударом молнии. Обладатель безупречного паспорта улыбнулся, и стало ясно, что голограмма обошлась ему в круглую сумму. Колкая морось не причиняла точеным чертам ни малейшего вреда. Волосы в дождевой пыли сверкали острыми искрами. «Юкимори Сибата к вашим услугам», — представился он. «А ваш друг?» — «У меня нет друзей, господин полицейский». Откровенная провокация, но и в обаятельной улыбке, и в учтивом голосе — ни намека на заигрывание. Спокойный, расслабленный, он смотрел с неподдельным интересом и не спешил озвучивать свою цену или предлагать наркотики и контрабандный алкоголь. Когами достал пачку одной рукой, вытянул зубами сигарету. Щелкнул зажигалкой. Выдохнул, щурясь сквозь дым. Было совершенно очевидно, что человек перед ним никогда не преступал закон. Интуиция, обостренная до предела, молчала. Но отпустить его Когами не мог. Он вспоминал Сасаяму — стоило зазеваться во время облавы, и тот норовил разогнать латентных «горячих цыпочек» без единого выстрела, чтобы после оправдываться своей пламенной страстью к женщинам, из-за которой когда-то помутился. Когда взгляд Юкимори Сибаты потемнел, а его криминальный коэффициент упал до нуля, Когами опустил доминатор и шагнул в сторону. Обещание найти его, оброненное напоследок, не было угрозой. Не было и благодарностью. Когами сомневался, прозвучало ли оно вообще. Так или иначе, никто его не искал, а разыскивать сам Когами не собирался. Да он и не имел права: перед законом предполагаемый свидетель «акта диверсии», как отчитался наверх Гино, был абсолютно чист. Дни проходили мимо в бестолковой суете. Перед сном он подолгу наблюдал, как вращаются лопасти вентилятора под потолком, прокручивал несуразный диалог и приходил к выводу, что свалял дурака. Под утро почти с облегчением проваливался в свой обычный кошмар, чтобы блуждать по заброшенным кварталам Огисимы в поисках призрака: углы поднятого ворота, белое пятно вместо лица, высвеченные волосы — как на размытом, изученном до мельчайших деталей архивном снимке. Что-то в нем испортилось, как в том уличном сканере. Все, что он любил, с чем свыкся — разладилось, потеряло смысл. Его тоска отравляла еду, превращала работу в рутину, книги — в пустые фразы. Вместо слов он видел улыбку, капризный изгиб верхней губы. Дерзкий взгляд в глаза. Когами растирал в труху недокуренную сигарету и отодвигался с креслом от рабочего стола. Торопливо, морщась от отвращения, избавлялся от одежды, перекидывал голую ногу через подлокотник. Никто не мешал ему путать воспоминания с фантазиями, и кукла оживала, наглая улыбка ломалась под его натиском, а взгляд становился открытым и беззащитным. Кожа под сомкнутыми пальцами — мягкая на твердом, горячем, пульсирующем там, где прижата вена. Он видел, как темнеют глаза, ловил губами беспомощный выдох и набирал привычный со школы темп. Скользкие частые звуки, лихорадочные движения, любому мужчине известные. Большим пальцем по залоснившейся головке, сжать крепче кулак, передергивать резче… Ничего нового, старо как мир. Дыхание успокаивалось, он разглядывал испачканную ладонь, дрожащие пальцы. Закрывал глаза и трогал подушечки языком: соль и горечь, пресный волнующий запах. Не удовлетворение — безрадостная передышка: утолить этот голод самому невозможно. Внешне Когами оставался убийственно дружелюбным, но патрульные из других отделов от него шарахались, задержанные подозреваемые через одного мутнели на глазах. На тренировке он умудрился свернуть дрону шею, схлопотал от Гино выговор и между делом получил от его хмельного старика совет — «сам понимаешь, Ко» — с кем-нибудь расслабиться. Лето наступало раннее, нежное. На выездах он равнодушно щурился в пронзительное небо, дышал полной грудью до щемящей сердечной колотьбы. Кто-нибудь ему был не нужен. Тянуло обратно — в полутемную комнату, к бумагам Сасаямы и его дивану, на котором Когами спал не раздеваясь. Он слушал чужие диски на повторе и копался в архивных папках дела № 102, без единой толковой мысли листал отчеты Аоянаги, выученные наизусть. Цедил суррогатный кофе и обкуривался до горечи во рту. После одной из тех загруженных смен, когда его вырубало прямо в перевозке, он почти уснул под душем и рухнул на диван с намерением не подниматься с него сутки. С закрытыми глазами ответил на вызов какого-то смертника и услышал свое имя. Его прошиб пот. С ледяной ясностью осознавая, что галлюцинирует, он сжимал кулак и сухими от недосыпа глазами сверлил запястье, едва не сломанное сгоряча об изголовье вместе с браслетом. Когда коммуникатор ожил и вновь не определил номер, с чрезвычайной осторожностью он принял звонок. «Влюбился», — с порога вычислил Сайга. Толкнул согнутым пальцем очки на переносицу, впился умными хитрющими глазками. «Здравствуйте, профессор», — выговорил Когами, чувствуя, как кровь прихлынула к лицу. «А у тебя неплохой вкус, — продолжил куражиться Сайга, даже не предложив своему бывшему студенту-отличнику зайти в дом. — Мужчина, твой ровесник… пожалуй, на пару лет старше. Образован, начитан, умен. В прекрасной физической форме. По всей видимости, обладает необычайной харизмой. Что еще?.. Опасен для окружающих». Онемевший Когами возвел очи горе. «Не больше, чем ты», — не то утешил, не то оскорбил его профессор. «У него белый паспорт». — «Хм, — заинтересовался Сайга, кивнул на гостевые тапочки. — Полчаса у тебя есть?» Гино во время поездок в Титибу предпочитал отсиживаться в машине, совершенно напрасно считая, что Сайга его недолюбливает еще со времен учебы в академии. Спустя час разговора, полпачки сигарет и две кружки превосходного кофе Когами уселся за руль, и Гино с заметным облегчением улыбнулся в ответ на его старательную жизнерадостную ухмылку. Жара спала к октябрю, а Когами все лихорадило, как в тропиках. Родной отдел встречал его дружным многозначительным молчанием, один Гино, как всегда невинный и хмуро озабоченный, ничего не понимал, но рапортов наверх не строчил и за превышение полномочий на рейдах отчитывал с глазу на глаз, как нерадивого, но опасного пса. Незабвенное первое свидание не насытило — как и второе, и третье. Теперь он знал, как работают те розовые и голубые таблетки, на которые подсаживают добропорядочных платежеспособных граждан. Если Юки не звонил, Когами думал о нем все время. Рядом с ним — ничего не соображал, превращался в безмозглое и очень счастливое существо, чтобы после не находить себе места. Он заматывал бинтами ладони и запястья, отжимался на кулаках и остервенело избивал самодельную боксерскую грушу — до ссаженных костяшек, до судорог в мышцах, локтями, голенью, пальцами ног, мокрой от пота головой. Обливался водой и швырял бутылку об стену. Жадно тянул дым, сигарета переламывалась в сведенных пальцах. «Да не сплю я с ним», — простонал Юки, когда они опять повздорили из-за корейца. Отбросил надкушенное яблоко с червоточиной, выбрал другое. После секса или за интересной книгой он грыз их, как уличный мальчишка. «Это невозможно даже физически», — проговорил он с набитыми щеками, и Когами не донес сигарету до рта. «Хочешь сказать, он транс?..» Юки чуть не подавился, пришлось стучать по спине и ждать, пока он успокоится и вытрет слезы. «Он оскоплен, — легко сказал Юки, когда отсмеялся. — Зато всегда был мастером трахать мне мозг, но в этом ты его превзошел». Когами докуривал, с мрачным недоверием переваривая сомнительную информацию. «А задница-то у него вполне себе…» — начинал он угрюмо, и новый приступ веселья опрокидывал Юки на постель. Ты можешь рассмешить меня, даже когда я зол на весь мир, говорил он таким тоном, словно признавался в чем-то еще. Когами и сам не мог вспомнить, когда столько смеялся — и настолько впадал в отчаяние. Если раньше он был одержим чужим монстром — призраком без лица, именем без человека, то теперь заглядывал в глаза собственных чудовищ. Десятки полуночных звонков, минуты близости, собеседник, какого не смогло бы создать его собственное воображение, — всего было мало. Он мучительно хотел еще, хотел большего. Даже призрак с фотографии словно в насмешку обрел лицо: живое, кукольно-красивое. Когда в прошлую встречу Когами случайно назвал его чужим именем, Юки воззрился изумленно просветлевшими глазами, а потом тихо киснул от смеха и набирал Чхве, не дослушав объяснений. Чхве смеяться не стал и пожелал взглянуть на снимок, пообещав отыскать запечатленного на нем человека в два счета. Издергавшийся Когами еле дождался, когда он приедет — как всегда всем довольный, с ноутбуком и упаковкой ледяного пива под мышкой. В коммуникаторе хранилась цифровая копия, однако «чертов диверсант» и «наш непревзойденный взломщик», как называл Юки своего корейца в зависимости от настроения, ничего с ней поделать не смог. Или такого человека не существовало, или его действительно не засекла ни одна из городских камер видеонаблюдения, проверенных Сион. «Не кажется ли вам, господа, что это женщина? — с банкой на отлете провозгласил Юки, близоруко заглядывая в монитор через плечо непревзойденного взломщика. — Роковая блондинка, la femme fatale. А наш бравый патрульный — как тот герой Чандлера, который смог бы соблазнить герцогиню, но не притронулся бы к девственнице». «На фотографии мужчина, данна, — шелестя клавишами, ответил Чхве, легонько отдул чужую прядь, прильнувшую к его щеке. — Пейте, господин Когами, пока холодное. Никуда этот Макисима от вас не денется, — улыбнулся он и щелкнул невесть откуда взятой зажигалкой, поднес огонек к его изжеванной сигарете. — Пускай он и не герцогиня, а вы — не Филип Марлоу… На днях скачивал такое кино по заказу для вечеринки в пижамах. Вообразите себе, будущие досточтимые женушки думали, «Глубокий сон» — это порно». Последние слова предназначались Юки, и тот фыркал пенными брызгами, снова покатывался со смеху, беспечный и жестокий, как ребенок. Когами затягивался с силой, банка проминалась в кулаке. Дым струился мимо размытой фотографии в раскрытое настежь окно, за которым сыпал ранний ноябрьский снег. Оскорбляться было глупо; Юки оставался чистым, и Когами был готов отказаться от него в любую минуту, если потребуется, лишь бы не причинить вреда. По крайней мере дал себе слово. Он утаил подробности нераскрытого дела трехлетней давности и умолчал о собственной роли в трагедии, которая теперь выставлялась дурной шуткой. «Какое имеет значение, где человек лежит после смерти, на дне грязной нефтяной скважины или в мраморной башне на вершине высокой горы?» — вдохновенно рассуждал драгоценный «данна», быстро и смешно захмелевший, и Когами подхватывал со скупой улыбкой: «Умершие спят глубоким сном, не тревожась о таких мелочах». Этот роман он читал, ушел с томиком Китса — доказательством заседания в «книжном клубе», но той же ночью посмотрел в компании Сион и Яёй черно-белую экранизацию. Наигравшись и в детектива, и в роковую соблазнительницу, Сион помогла выбрать подарок: через своего поставщика контрабандных духов заказала полудрагоценное ожерелье, — которое с удовольствием носила бы сама, если б ее «угораздило родиться мужчиной и влюбить в себя такого законченного романтика как ты, Синья-кун». Романтиком был Юки. Это он утверждал, что живет поиском тех удовольствий, которые всегда кончаются страданиями, и стремлением удержать то, что удержать нельзя. Казалось, он и читает запоем ради того, чтобы после самозабвенно разливаться соловьем о природе человеческой и о поисках смысла жизни и смерти. «Солнце, небо, легкое дуновение ветерка, одинокие прогулки, летние каникулы, зелень полей, восхитительные соки мяса и рыбы, дружеская компания, веселый стакан вина, свет свечей, беседа у камина, невинная суетность, острое словцо и сама ирония — разве все это не уходит вместе с жизнью? — вопрошал из коммуникатора голос — с таким надломом, словно его обладателю предстояло уже завтра лишиться и солнца, и неба, и любимых яблок. — Может ли призрак смеяться, надрывая свой тощий живот от смеха, когда вы шутите с ним? А вы, мои полуночные любимцы, мои фолианты? Должен ли я расстаться с несравненным наслаждением держать вас (огромные охапки) в своих объятиях? Неужели знание достанется мне (если вообще достанется) лишь ценою тягостного внутреннего опыта, а не из столь привычного для меня чтения?» Однако стоило с ним согласиться («да я бы не вынес такого призрака, никто бы не вынес»), как он переворачивал все с ног на голову, разглагольствуя о странствовании и совершенствовании душ, достигающих все большего и большего блага. Когами мерил свою конуру шагами, курил одну за одной, смеялся и спорил с ним до хрипоты — и не мог взять в толк, любит ли законченный романтик людей или ненавидит всем сердцем. То он жег их глаголом, как Савонарола порочных флорентийцев, то впадал в экстаз спятившего брамина и воспевал человечество, шпаря наизусть строфы поэм и гимнов. Не склонный к экзальтации, Когами тайком над ним потешался, но если во время их свиданий на Юки находил стих, что-то в глазах заставляло забывать о времени и смотреть на него не отрываясь. Притягательный, с необычайно острым умом, само воплощение жизни, он любил называть себя обыкновенным, ничем не выдающимся человеком, и Когами действительно видел в нем человека, а не одного из тех законопослушных граждан, которые считают себя людьми. Раз за разом убеждался, что и волосы, и лицо настоящие, как и весь престранный гардероб от легкомысленных рубашек до тяжелых ботинок военного образца, — и не мог избавиться от мысли, что грезит наяву. Слишком многое сошлось в одном человеке: естественная простота, истинное совершенство, как в идеально созданном, продуманном книжном образе. Собственной внешности Юки не придавал никакого значения, зато сам умел любоваться столь упоенно и с таким разнообразием в подборе эпитетов, что слов не находилось в ответ. Но знал бы прирожденный оратор, что его едва слышат: Когами следил, как двигаются губы, меняется озаренный внутренним светом взгляд, и терял мысль. «Ваши глаза, господин Когами, суть тот же механизм, прекрасный и совершенный, не более, — объяснял Чхве после его неуклюжей попытки выразить сочувствие. — Как и мои, они точно так же не меняют своего выражения, если не учитывать способности зрачка сокращаться. Они вообще его не имеют. Взгляд кажется нам осмысленным и говорящим благодаря лицевым мышцам собеседника. Такие мышцы есть только у человека. А лучше всех своей мимикой владеют актеры и шпионы», — улыбался он, и в его неподвижных глазах вопреки словам мерцали живые смешинки. Когами разомкнул воспаленные веки. Сгоняя сонную одурь, растер лицо, проверил коммуникатор. Часы показывали какое-то дикое время. Он утопил педаль газа и с заносом, костеря себя на все лады сквозь визг покрышек, вырулил на магистраль. Дождь бил косыми струями, щетки с тупым стуком гоняли воду по стеклу. Полосы света выхватывали его новую книгу за мигающей приборной панелью. Автоматический голос монотонно напоминал о безопасности за рулем. Когами заставил себя сбросить скорость и подключился к системе дорожного управления. Влез в рукава куртки, пристегнул ремень. Нащупал в кармане пачку и столкнулся с горящим, как у бойцовского пса, свирепым и веселым взглядом. Услышал прокуренный голос с хамоватой ленцой. «Настанет день, когда тебе придется выстрелить в меня, инспектор. Это твоя работа». Когами застыл с зажигалкой в руке. Стойкий запах химикатов подкатил к горлу, и страх вылился в предчувствие непоправимой беды, самого худшего, что вообще может произойти с человеком. После такого не остается ничего, даже надежды. Он прикурил и открыл окна. В салон врывался сырой холодный воздух, Когами сжимал зубами сигаретный фильтр и невидяще смотрел вперед. В белесом ночном небе шарили цветные лучи прожекторов. Дождь стихал, над дорогой заклубился туман. По левую сторону потянулась ограда спящего парка. Сквозь мутные клубы проступил знакомый силуэт, взметнулись от ветра рваные пряди волос. Он ударил по тормозам, выдернул ремень, чтобы распахнуть пассажирскую дверь. Дайм давил на плечи мокрыми лапами и норовил обслюнявить лицо, Гино распекал обоих на чем свет стоит и никак не мог сложить свой зонт. Когами трепал пса за ухом и уворачивался, заливаясь слабым смехом. Все прошло, дурного предчувствия как не бывало, только сердце заходилось, словно не поверило, что он обознался.