***
Сакура отцвела совсем недавно. Идя в школу, Ханамаки рассматривал опавшие, ещё не увядшие лепестки, которые были теперь повсюду. Дворники сгребали их с дорог и тротуаров, но, казалось, меньше тех не становилось. Сакура, доныне в цвету, теперь была обычным деревом, ничем не примечательным, и только розовое покрывало у корней намекало, что совсем недавно это дерево было самым красивым во всём мире. Уже два дня, как Такахиро ходит с цветком на голове. Мак, к слову, окреп. Распустился, заставлял людей обращать на него внимание. Они не понимали, правда ли это живое растение, или какой-то глупый пранк, и их снимает скрытая камера. Хах, если бы. Буквально этим утром, юноша заметил ещё несколько ростков. Два из них проклюнулись на голове, а другие — на локтях и плечах. Цветы легко можно было согнуть, не сломав, потому рубашка совершенно никак им не мешала. В школе люди не привыкли видеть Ханамаки с цветочками на башке, некоторые, особенно суеверные, обходили парня стороной. На вчерашней тренировке даже Ойкава, человек, которого невероятно трудно было удивить, стоял с раскрытым ртом, выпучив глаза на маки и не веря тому, что эти цветы настоящие, а особенно, что растут на теле его товарища по команде, а не где-нибудь в горшочке. Действительно, редкая болезнь, никто о ней и не знал. Родители волейболиста, вернувшись из отпуска, отреагировали неоднозначно. Вроде и без истерик, но видно было, в каком они отчаянии. Мать ещё пыталась узнать, есть ли лекарство, заказать его, но всё сводилось к тому, что им только и оставалось, что смотреть, как на сыне распускаются всё новые и новые маки. Каково это, когда любимый ребёнок умирает на глазах? Страдали не только мать с отцом. Иссею, кажется, тоже было не по себе. Он ходил хмурым, мало с кем общался, но когда дело доходило до Такахиро, готов был помочь чем и как угодно. Пару раз Ханамаки терял сознание, его тошнило, и только заслышав о том, что другу не по себе, Иссей бежал к нему с вопросами: «Принести воды?» или «Может, тебе лучше пойти домой?». Такахиро было очень плохо, но он не показывал ни друзьям, ни близким, как он разбит в душе и мучается телом. Не хотел, чтобы люди лишний раз беспокоились из-за него. Им и так хватало проблем, правда, они всё равно волновались, несмотря на все усилия несчастного. Даже когда он не чувствовал ног и рук от сковывавшей их боли, даже когда лицо теряло свой естественный оттенок, а в глазах темнело, он мог улыбнуться и сказать, что всё в порядке, просто чуть голова закружилась. Но как бы он не пытался выглядеть, как всегда, его выдавали маки. Их возрастающее количество, их яркость на фоне побледневшей кожи, то, что они, как паразиты, цвели и были счастливы, пока хозяин умирал.***
На четвёртый день самый первый мак стал увядать, и теперь во время тренировки упорно мешал юноше, так и норовя закрыть обзор. Те, что были ещё вчера только ростками, распускались на глазах, видимо, болезнь достигала пика. Ханамаки буквально чувствовал, как смерть дышит в спину, как она ласково проводит тонкими холодными пальцами по его плечам и улыбается. Он даже отпросился с тренировки, потому что было совсем дурно. Цветы, эти драные цветы, забирающие так много энергии в свой рост, были самым ненавистным в жизни юноши. Он не мог терпеть этого более, был на грани срыва. Ему надо было либо выговориться и поплакать на чьём-нибудь плече, либо просто чуток поорать, поругаться, на чём только свет стоит, со знатной матерщиной и прочими исходящими. Умирать молча больше не было духу. Вернувшись в пустую квартиру, он почувствовал себя таким же пустым, как и этот дом. И вроде есть мебель, есть даже еда в холодильнике, но где люди? Никого дома нет. Вот только если сюда вернутся с работы родители, то в дом пустоты Ханамаки никто уже не вернется. Такахиро, зайдя в свою комнату, начал брать фотографии с подоконника и швырять в стену. Стекло билось, а на обоях оставались следы. Со стола летели ручки, карандаши и тетради, всяческие сувениры и статуэтки. Он нашёл в себе силы, чтобы уронить шкаф, рыча и воя, будто раненый зверь. Юноша скидывал книги, а из своих любимых вырывал страницы, проговаривая цитаты, которые сейчас казались ужасно тупыми, вспоминая героев, которые якобы прошли через большие испытания ради своей цели. Он был уверен, что по сравнению с его испытанием это ерунда. Больной сминал листы, после отправляя их в полёт за фоторамками и карандашами. Дальше пошли горшки с кактусами. Парень возненавидел все растения, и эти колючки не были исключением. Буквально за пару минут аккуратная комната превратилась в хаос. В конце концов юноша грохнулся на пол с рёвом, схватился за лицо, растирая слёзы по щекам. Он был предельно подавлен, а понимание, что нет никакого выхода, что ему остается только медленно умирать, убивало не хуже любой болезни. А всё из-за любви. Долбаная любовь. Ещё в первом классе старшей школы Такахиро приглянулся Иссей. Он подумал, что обязательно должен подружиться с этим парнишкой, а потом так сложилось, что они вступили в один волейбольный клуб. Характерами сошлись и вправду подружились, ещё и весьма быстро, но если для Матсукавы это была просто-напросто крепкая дружба, то Ханамаки и сам не заметил, как влюбился по уши. Ему нравилось в Иссее всё: и то, как он смеётся, тихо, но искренне, и то, какие на ощупь его кудри, и брови, которые один раз он пытался ему выщипать, но всё закончилось тем, что на него пролили кофе, и Такахиро решил больше не трогать брови юноши, и его подколки, шутки, хоть иногда и весьма злые, которые они сыграли над друзьями. Теперь это всё осталось светлым воспоминанием, чем-то настолько далёким, что до этого не дотянуться, даже если встать на носочки. — Тупые маки! — вдруг закричал он. Эмоций было слишком много, а выходу им не находилось, даже после такой бури внутри у него до сих пор было неспокойно. — Чёртовы цветы! Ненавижу! Тупые, уродские маки!!! Ёбаные цветы! Почему я? Почему? — ему в голову забрела безумная мысль: отрезать их нахер, и он не мог этого не сделать, сгоряча-то. Парень зашёл в ванную, достал ножницы из ящика и стал агрессивно, со всей злобой срезать тонкие стебли. Как только он лишился первого, уже понял, что это была явно плохая идея. Очень больно, настолько, что эта боль почти его отрезвляет. Но Ханамаки был слишком взбешён, чтобы утихомириться так быстро. Маки продолжали падать на пол. Из корешков, оставленных им, потекла кровь, а юноша всё продолжал в ярости кромсать цветы, говоря, какие те ужасные, вопя что они сломали ему жизнь. В гневе он сорвал с себя рубашку, с неё отлетела пуговица. Он не щадил ни растения, ни себя. Остановился, только когда срезал последний. Теперь на нём не было маков, но это удручало лишь больше. Осмотрев себя в зеркало и поразившись своему ничтожеству, Такахиро понял, сколько их не срезай, он не будет здоров, перед смертью не надышишься, а предначертанного не избежать. По лезвию ножниц стекали капли крови, да и все ладони волейболиста были ею перепачканы. Страшно. Как же страшно. А если их нельзя было срезать? Наверняка, не стоило! А если сейчас что-нибудь произойдет?! Он тут же бежит к телефону, набрать номер, который стал для него спасительным. Как 911, только номер Матсукавы. — Матсу, — губы скривились, а пытаться говорить спокойно он даже не стал, — я их срезал, — навзрыд плача, произнёс несчастный, ожидая хоть какой-то поддержки. Только Иссей сейчас мог ему помочь, только он помогал задыхающемуся юноше вдохнуть вновь. — Я скоро приеду. Ничего не делай! — если тогда его испугал просто повышенный тон, то только представьте, какую реакцию мог вызвать плач Ханамаки. Матсукава, никому ничего не успев сказать, смотался с тренировки, бегом добравшись до дома друга, благо, тот от школы, в отличие от самого Иссея, жил недалеко. Он бежал и молил всех богов, чтобы ничего не успело случиться, пока он в пути. Он не простит себе, если что-то произойдёт. Добежав меньше, чем за десять минут, Матсукава быстро и громко забарабанил в дверь, и ему тут же открыл Ханамаки, ревущий и растирающий и так покрасневшие от плача глаза. Его лицо измазано в крови, он всхлипывает имя возлюбленного отрывисто и громко, так, что этот звук заставляет гостя сжать губы, а опомнившись, тут же обнять юношу, шепча успокаивающее «ч-ч-ч…» и гладя его по голове. Наверное, минут двадцать Иссей старался сделать так, чтобы друг перестал плакать, а потом ещё столько же разбирался с тем, что он сотворил с цветами. Матсукава приводил Такахиро в порядок, заклеивал пластырями все те кровоточащие стебли, которые кое-где больной срезал чуть ли не по самые корни, а в других местах вовсе только сам цветочек, оставляя торчащую палку. По большей части оба они молчали, даже когда Такахиро умерил свой пыл и перестал рыдать. На лице Иссея было непередаваемое разочарование. Ханамаки почувствовал себя так, будто накосячил, будучи маленьким ребёнком. Родители расстроились, но и не накричишь, ведь не знал мальчик, что так делать нельзя. Они просто тихо велят в следующий раз так не поступать. Наверное, лицо его любимого сейчас чем-то похоже на лица таких родителей. — Прости, что тебя беспокою, и прости, что так себя веду, — извинялся больной, стыдясь. Он всегда стыдился своих эмоций, не считал, что можно прилюдно плакать или злиться. — Всё в порядке, мы же друзья, — всё больнее и больнее было видеть умирающего друга. Иссей и сам был на грани срыва, так что понимал его, как никто другой. Ханамаки же задумался над смыслом слова «друзья». Это для Матсукавы они друзья, а вот Такахиро влюблён. Для него юноша куда больше, чем обычный друг, он стал личным солнышком: тёплым, не обжигающим, но и не дающим замерзнуть, и таким далёким. Никогда ему не приблизиться, не успеет уже, а если и успеет, то его просто опалит. Солнце так далеко не просто так, а чтобы не причинять вреда тем, кто этого солнца жаждет больше всех. — И спасибо тебе. Я очень дорожу всем, что ты для меня делаешь. — Чувак, зачем так сентиментально? Ты не доведешь меня до слёз, засранец! — Матсукава осторожно ерошит волосы парнишки, стараясь не задеть стеблей, оставленных без цветов. — Как тебя хоронить будем? — Хах, думаю, по традициям — кремация, — было бы то смешно, не будь столь печально. Трудно было смеяться на тему своей же смерти. — Я тебя никогда не забуду, Маки, даже, когда ты умрёшь. Ты самый лучший человек на этой планете, чёрт тебя подери, — Иссей сжимал зубы до боли, вновь обнимая Такахиро, как буквально сорок минут назад. — Навсегда ты будешь жить, — он делал паузы между словами, кажется, сам еле сдерживал наступающие слезы, судя по его неуверенной речи и дрожащему голосу. — В моём сердце, понял? И… И честно сказать, я не представляю эту тупую планету без тебя, Маки. Чёрт тебя подери, ты ублюдок. Это нечестно, сукин сын! — Прости.***
Шёл пятый день, и сил никаких уже не было. Ханамаки пропустил тренировку, ничего не делал и после школы сидел всё время дома. Мать ради него отпрашивалась с работы уже несколько дней. Она хотела хотя бы последние часы побыть вместе с сыном, но он закрылся в комнате и просил не беспокоить. Больной чувствовал, что кончина скоро, потому стоило придумать прощальные письма, отписать последние разы в Твиттере и на Фейсбуке, стереть историю браузера и удалить из закладок ссылки на порнуху. Было действительно много дел. Написать маме, папе, тёте Нагисе, паре важных одноклассников, ребятам из волейбольного клуба, особенно поблагодарить Ойкаву за всё, Иваизуми, ну, и конечно же, Матсукаве. Было, что ему поведать. Очень много всего, но смелости сказать в лицо юноше просто не хватило бы, во всяком случае, сейчас. Написать куда легче, а ещё когда Иссей получит это письмо, то Такахиро уже будет всё равно, что о нём подумают, что скажут — он будет мёртв. Сейчас он знал, что, конечно же, как всегда, всё поменяется в последний момент, ведь делать всё по плану он просто не мог, но садился за стол, готовясь переделать столько всего. В конце концов, правда, вышло, что юноша написал письма только родителям и Матсукаве. Вот и всё. Может, не так уж и плохо уйти по-тихому? Он лежал в постели, смотря в потолок, и думал об этом. Наверняка, когда его не станет, все будут грустить первое время. Возможно, Иссей будет плакать, не хотелось бы видеть его слезы… Ах! Он же и не увидит! Мать с отцом будут горевать, это точно, но большинство погрустит и вспоминать станет лишь два-три раза в год. Ладно, это не худший расклад, он даже куда более приятен, чем если бы люди ещё долго ревели по его уходу. Такахиро рассматривал мак на локте. Недавно он срезал тому головку, буквально вчера, но сегодня на стебле появился новый бутон. Вполне возможно, что завтра-послезавтра распустится очередной мак, если, конечно, волейболист хотя бы доживёт. Дней оставалось ничтожно мало, и приближение смерти не создавало приятной атмосферы или хорошего настроения, но и не было уже истерики, не было злости и вопросов «за что мне это?!». Он смирился. Говорят, смирение — последний, завершающий этап любой смертельной болезни. Даже не знаешь, радоваться ли тому, что тебе уже всё равно, или грустить? Логичнее второе, но Ханамаки уже было не до этого. Парень думал об Иссее, ведь именно он — виновник айханамобилии, из-за искренней и жгучей любви к нему на теле волейболиста стали расти маки. Нет, Такахиро не держал злобы на него, ни в коем случае. Он продолжал трепетно любить, хоть и понимал, что им ничего не светит. Ещё недолго повалявшись и поразмышляв о вечном, больной пошёл проверять письма ещё раз. Не хотелось, чтобы там были ошибки, хоть предсмертную записку стоит написать грамотно. Ханамаки заметил, что в последнее время его перестало тошнить или ни с того ни с сего вырубать, осталась только постоянная слабость. Наверное, тело просто перестало пытаться отвергнуть инородные тела. Даже его организм сдался, что уж тут говорить о разуме. Вечер прошёл за ужином с родителями, они вспоминали совместные поездки, все те моменты, которые хотели бы ещё раз проговорить, чтобы точно никогда не забыть. Мама разрыдалась к концу, стала обнимать сына, говоря, что с его стороны очень жестоко покидать их, а паренёк лишь мог попросить прощения и как следует запомнить запах матери, её голос, мягкие ладони, чтобы обязательно перед смертью подумать о ней. Нужно будет подумать о многих, и она далеко не на последнем месте. Такахиро считал долгом вспомнить всех друзей, родственников, даже самых дальних, и мысленно извиниться за свой несвоевременный уход.***
Последние свои дни юноша доживал в спокойствии и безмятежности, он не пошёл в школу ни в пятницу, ни в субботу, решив, что нет смысла сидеть там, зато на воскресную тренировку явился, не запылился. Это была своего рода последняя тренировка. Он знал это, как никто другой, наверное, потому даже размялся, не мухлюя, пробежав все десять вокруг стадиона, а потом ещё отжавшись, как следует, столько раз, сколько позволили оставшиеся силы. Маки успели вновь отрасти, некоторые даже уже сбрасывали лепестки, не находя в теле юноши достаточно соков для своего полноценного развития и пышного цветения. Во время тренировки Матсукава то и дело поглядывал на друга, проверяя, всё ли с ним в порядке, даже когда началась игра, и надо было бы сосредоточиться. — Матсукава! Следи за мячом! — кричал разозлённый Хаджиме, замечая, что волейболист вновь и вновь смотрит на Такахиро, совершенно забывая, что он на площадке. Ханамаки же не мог играть не то, чтобы в полную силу, даже вполовину, он совершенно промазал две атаки, а блок поставил такой, что мяч его просто пробил, хотя Куними — далеко не силач, чтобы проводить супер-жёсткие нападения. Ойкава уже было хотел посадить товарища на скамейку, как вдруг тот сам попросился уйти с площадки, мол, так-то так, устал, дурно. Конечно же, за ним тут же бросился Иссей. Такахиро опустил голову, рассматривая свои старенькие затёртые кроссовки и думая, кому в клубе они будут как раз, хорошие ведь, жалко будет, если пропадут. — Маки, всё в порядке? — чтобы посмотреть парню в глаза, Матсукава сел на одно колено. — Выглядишь неважно, — он тяжело вздыхает, ероша волосы больного, как всегда любил. И, не отрываясь, смотрит ему в глаза, когда Такахиро же, наоборот, старался не пересекаться с ним взглядом. Вопрос «всё ли в порядке?» сейчас был, пожалуй, самым неуместным, они оба прекрасно понимали, что это последние дни Ханамаки, что сегодня-завтра, быть может, если повезёт, послезавтра, он умрёт. — Всё путем, — губ волейболиста касается улыбка, а Иссей при виде той лишь шипит сквозь зубы, поднимаясь с пола и возвращаясь на площадку. Он многое хочет сказать, но молчит. Матсукава жаждет броситься на друга с кулаками и вопросами: «и в каком это месте хорошо?!». Его убивало изнутри то, что Ханамаки столь легко смирился со своей судьбой, кажется, он даже не собирался сделать ничего грандиозного перед смертью, ну, хотя бы исполнить одну глупую мечту, а таких у него ведь было много! Уж Иссей знал, Такахиро рассказывал ему и о желании прокатиться на большой американской горке, он ведь так боялся, но говорил каждый раз после посещения парка аттракционов, что в следующий раз обязательно осмелится. А как же обзвонить «жён на час», приглашая в какую-то левую квартиру ради прикола, потратить все карманные в игровом зале и заработать как можно больше билетиков, чтобы потом купить какую-нибудь нахер не нужную игрушку. А тот прикол?! Они же так хотели облить Ойкаву фиолетовой краской, сфотографировать и отправить Ушиджиме. Это было бы просто уморительно! Было столько вещей, которые они хотели бы сделать, хотел бы сделать Ханамаки, но ничего уже не будет. Ничего. Уйти с тренировки пораньше было вполне обоснованным решением. В раздевалке Такахиро замечает, что кончики пальцев позеленели, и в его сердце вновь забирается страх. Он устраивается там поудобнее и нагло сжимает грудную клетку, делая дыхание затруднительным. Кажется, вот и всё.***
В понедельник, опять-таки, больной не пошёл в школу, бесцельно проводя время в четырёх стенах своей комнаты. Он решил таки хотя бы перед смертью сказать Иссею о своих чувствах. Да! Определённо! Когда он будет умирать, он точно скажет. Как он и думал, все планы изменил в конце. Ханамаки даже письмо порвал, чтобы точно не отступиться в последний момент. А что ему терять? Он решил, что умрёт по-любому, это точно, а вот узнать всё же, что думает по поводу любви к нему Матсукава, хотелось. Теперь перспектива услышать: «фу, это омерзительно!» не пугала. Такахиро репетировал, что скажет, хоть и знал, что, сто процентов, забудет всю эту репетицию и начнёт нести, вперемешку с раскрытием чувств, полный бред. Первую половину дня он так и провёл, стоя перед зеркалом и говоря с самим собой, стараясь подобрать лучшие слова, фразы, которые возлюбленный точно запомнит надолго. Обед Ханамаки провёл в одиночестве, потому что родителям уже пригрозили из-за прогулов, мол, нельзя пропускать рабочие дни, придумывая, что ребенку якобы плохо, а если у него болит живот, то пусть выпьет таблетку какую и дует в школу. После еды Такахиро почувствовал, что ему становится хуже. Кожа на ладонях была совсем зелёной, маки почему-то не продолжали осыпаться, а, кажется, стали чуточку ярче. Видимо, это последний рывок. Юноша чувствовал, что умирает и, конечно же, первым позвонил именно ему. У Матсукавы был урок, но понимая, что это важно, не стал бы просто так Такахиро звонить, зная, что у него занятия, юноша ответил, выходя из кабинета без всяких просьб «выйти». — Боже, Маки, какого хера ты звонишь так вовремя? — проворчал он негромко, забегая в мужской туалет, чтобы в других кабинетах его не было слышно. — Я умираю, Матсу, — голос друга был спокоен, будто он не умирал, а сидел, жевал булку, запивая её чаем и смотрел телевизор. — Что? — у Матсукавы на секунду появилось ощущение, что внутри всё залили металлом, и теперь эта масса остывала, заковывая органы в железную западню. Дыхание спёрло. Он надеялся до последнего, что ослышался, а быть может, не так понял. — Приди ко мне, пожалуйста, — Ханамаки стал говорить ещё тише. — Я хочу сказать тебе важную вещь, прошу тебя, приходи, — Такахиро сбрасывает вызов и, гулко вздыхая, уходит в свою комнату, садясь там на кровати, и всё-таки выкладывая в каждую соцсеть, где только был зарегистрирован, прощальный пост. Ему становилось всё хуже и хуже с каждой секундой, пальцы безбожно дрожали. Вскоре юноша понял, что не может больше печатать, и захлопнул крышку ноутбука. Больного знобило, он забрался под одеяло и молился, чтобы Иссей поскорее пришёл. Сейчас он стал бояться, что Матсукава просто не успеет. Ханамаки был точно уверен в том, что умирает, его тело сильно болело, и не в одном месте. Умирающий ощущал, как цветы рвут кожу корнями. Похоже на то, как режутся молочные зубы, только в разы больнее. Его вены набухли так, что их стало видно через кожу, а сама кожа становилась всё более странного оттенка. Матсукава бежал со всех ног. Он сбил пару прохожих, поспешно извиняясь таким голосом, какой был бы у любого, у кого умирает близкий ему человек. Он практически ревел, но просто не позволял себе показывать такие слабости, сжимал губы так сильно, что их практически не было видно, иногда закусывал, лишь бы не расплакаться, пытался не добивать себя мыслями, что Такахиро умирает, думать о чём угодно, но хорошем. Не получалось, а у кого бы получилось? Юноша, споткнувшись, упал, разодрал колени и ладони в кровь, порвал школьные брюки. Девушка, проходившая мимо, уже было стала подходить к нему, чтобы помочь, но Иссей тут же поднялся, продолжая бежать. Быстрее, ещё быстрее, настолько быстро, насколько позволят ноги. Слёзы в конце концов покатились сами, Иссей лишь утирал их и ругался про себя. Какой позор! Разревелся тут! Но он не всхлипывал, лишь молча плакал, продолжая бежать до тех пор, пока горло не начнёт раздирать и не появится омерзительная отдышка, но не останавливаясь, а прибавляя скорости. Он не мог даже подумать о том, что можно жить без Ханамаки, для него это был конец, он знал, что, увидев умирающего друга, будет настолько разбит, что не захочет просыпаться больше, чтобы идти в школу и знать, что теперь даже не с кем прогуливать уроки на крыше, не с кем смеяться до тех пор, пока не начнет болеть всё тело, и со словами «кажется, у меня отказала почка!» продолжать гоготать над какой-то, по сути, жутко тупой шуткой. Адреналин разливался по кровеносным сосудам, давая энергии, чтобы пробежать ещё метр, как совсем недавно, когда Ханамаки решил отстричь маки. Только на этот раз ужасно мешали слёзы, из-за них было плохо видно и всё закончилось тем, что Иссей налетел на мальчика, и просто так продолжить бежать не мог. Мать ребёнка, крупная, сильная женщина в возрасте, тут же схватила подростка за руку, притягивая к себе, и начала ругаться, а мальчик заплакал. Эта женщина была похожа на борца сумо, приметил для себя Матсукава. — Вот ржака. Видел бы только Ханамаки, — подумал он, пытаясь не запачкать обеспокоенную мать своими окровавленными ладонями. Так и не выслушав все её претензии до конца, парень вырвался из каменной хватки большой женщины и полетел дальше. А вот и показался дом Такахиро. Ещё немного, последние рывки. Иссей уже представлял себе, что, увидев умирающего друга, не выдержит, начнет реветь в голос, что просто будет его обнимать и не отпустит, пока его кто-нибудь насильно не заставит это сделать. Позорище. Скорее, скорее. Надо успеть. Матсукава подбегает к двери, дергая ту за ручку. Закрыто. Ох, чёрт! Он звонит, но никто не спешит открыть. Долбит кулаком в дверь, в конце концов просто кричит имя больного, надеясь, что его услышат. Тишина. Иссей со всех сил последний раз ударяет кулаком, да так, что от боли, прошедшейся по всей ладони, сжимает зубы и шипит. Недолго подумав над вариантами открытия двери, он вовремя вспоминает, что семья Ханамаки кладёт запасной ключ в металлический ящик с огнетушителем около двери. Матсукава узнал это давно. Как-то раз Ханамаки забыл домашнюю работу по английскому, и ему нужно было срочно сбегать за тетрадью, но при том его никто не отпускал с территории школы. Иссей же сказал, что обхитрит охранника и сбегает за его тетрадью, всё шло гладко, но когда парнишка оказался у двери, то понял, что открыть то её нечем. Тогда Такахиро и рассказал про тайник. Матсукава тут же вскрыл этот чёртов ящик, опуская руку на дно и нащупывая ключи. Есть! Он раза два-три просто не попадает в замочную скважину, а наконец открыв, тут же вбегает в квартиру, в который раз испуганно произнося имя друга и не слыша ответа. Опоздал. Точно, опоздал. Юноша пытается обнаружить умирающего на кухне, потом в ванной, а зайдя в его комнату, замирает на месте. Нет, он не нашёл Такахиро, там не было его, там были лишь маки. Они зацепились короткими тонкими корешками за пол. Кровавое маковое поле расстилалось пред взором Иссея. А ведь мак — красивый цветок. Его лепестки будто налиты кровью, крупные и заметные, листья ребристые, грубые на вид, но приятные на ощупь. А какие бутоны! А ещё маки убили любовь школьных дней Матсукавы.