***
— В полночь принято загадывать желание. Если всё сделать правильно, то оно сбудется, — объяснил Романову Никита. — Даже если я загадаю что-то невероятное? — мужчина скептически приподнял бровь. Воскресенский на это только мягко улыбнулся. — Мы живём в мире, полном волшебства. Ты до сих пор веришь, что может существовать что-то невероятное? — отпив ещё немного горячего чая из разноцветной кружки, Нико посмотрел на несколько чаинок, плавающих в чашке. Объяснить Романову смысл Нового Года оказалось не так-то уж и легко. Рождество мужчина и вовсе отказался принимать, недовольно фыркая. А вот Новый Год в какой-то степени даже заинтересовал его. — Тогда зачем нужна ёлка и почему её наряжают? — учёный даже не поморщившись отпил из чашки почти что кипяток — уж очень горячий чай предпочитал пить дарвинист. Услышав очередной вопрос, Никита чуть ли не застонал сквозь зубы. — Да не за чем! Это просто традиция, объединяющая друзей и семьи. Этих традиций много. Так говорят, что двое, оказавшиеся под омелой, обязательно должны поцеловаться. — Никита Афанасьевич, ну вы же взрослый человек, должны понимать, что это бред, — в очередной раз фыркнул Лев. Директор хотел было сказать, что бред — это относиться к другу как к начальнику, но и в этот раз промолчал, что-то недовольно бурча себе в чашку.***
— Да как же ты уже задолбал всё время мне выкать! — не выдержал и закричал Воскресенский, — даже со студентами у меня более дружеские отношения! Лев выглядел растерянным и смущённым одновременно. Мужчина хотел было что-то сказать, да только открыл и закрыл рот обратно. Отвёл взгляд в сторону. — Простите, — сорвалось тихое с сухих губ. — Не прощу! — упрямо заявил директор, поджимая губы и резко отворачиваясь в сторону, что мгновенно сделало его ещё более похожим на подростка. Романов от удивления посмотрел на друга не моргая, пытаясь понять, что с ним. Но тот лишь продолжал стоять, сложив руки под грудью и обиженно сопя. Мужчине ничего не оставалось, кроме как подойти и, доверительно тронув за плечо, развернуть Никиту к себе. — Что случилось? — мягко улыбнувшись и заглянув в самые глаза, поинтересовался Лев. — Ты! Ты случился! Твоя дурацкая привычка быть слишком вежливым и уважительным. Задолбал! — Но вы выше меня по званию. — Ну и что! Я хочу быть не начальником тебе, а другом, чего непонятного-то?! — казалось ещё немного и Нико врежет непонимающему его человеку, но нет, пока что он фырчал и щурился, словно недовольный кот. Лев же стоял рядом, убрав руки в карманы. — Вы и так мой друг, — снова тихо произнёс он. — Ага, как же. Друг, которого ты боишься? Или, быть может, ты так говоришь тоже только лишь потому, что я выше званием? — теперь же в голосе директора проскользнули настоящие ядовитые нотки. Романов не привык, чтобы Никита так с ним разговаривал. — Простите, мне нужно работать, — учёный кивнул директору и, обойдя его, пошёл дальше по коридору. У Ула сжались кулаки. — Ну и вали, трус! — крикнул Нико вслед Романову. Дарвинист тут же замер, медленно разворачиваясь. — Что вы сказали? — будто не веря собственным ушам переспросил тот, а Никита же просто сложил руки под грудью и гадко ухмыльнулся. — Что слышал. Ты просто трусишь. Тебе страшно стать чем-то большим для меня, — и взглянул с вызовом, мол, ну давай, опровергни. Впрочем, когда Лев медленно двинулся в сторону директора, сжав кулаки, мужчина даже успел пожалеть о своих словах. — Это чем же — «большим»? — вкрадчиво поинтересовался волшебник, вставая вплотную перед Воскресенским и буквально оттесняя его к двери директорского кабинета. Брюнет сначала опустил взгляд, понимая, что играет с огнём, а после снова с вызовом глянул на Романова, внезапно осознавая, насколько же у того был высокий рост. А вы пойдите, попробуйте на кого-нибудь с вызовом посмотреть снизу вверх. — А то ты сам не знаешь. Давно уже пора признаться хотя бы самому себе. — Хорошо. И чего вы от меня хотите, Никита Афанасьевич? — не повышая голоса, всё так же отчётливо выговаривая каждый звук, поинтересовался Лев. — Назови меня по имени. Только по имени, — не моргая, Нико смотрел учёному прямо в глаза. Его тёмно-карие против светло-голубых. Романов, ничего не говоря, подался вперёд, толкая тяжёлую дверь вместе с хозяином кабинета вперёд и проходя следом. — Никита… — учёный тихо шепчет в самые губы Воскресенского, а после тут же накрывает их поцелуем, будто боится, что тот заговорит в ответ. Толкает волшебника назад, при этом наступая следом, параллельно забираясь пальцами под плотную футболку с каким-то забавным принтом и выводя ими на спине какие-то странные узоры. Романов то оглаживает, то сжимает кожу пальцами, опускаясь поцелуем на шею. Усадив директора на собственный стол, Лев бедром прижался к столешнице, раздвигая ноги Никиты, и начиная оглаживать их с колен. Вверх по бедру, вниз со внутренней стороны. Большая ладонь ложится прямо на напрягшуюся плоть, и наконец Лев и сам понимает, насколько же он возбуждён. Не давая себе опомниться, даже не заглядывая в глаза Никите, мужчина снимает с него футболку, а после, ладонью откидывая волосы с лица друга, снова целует в губы, тут же проникая языком в рот. Этот новый вкус моментально возбуждает ещё сильней, чем все прикосновения до этого. Лев чувствует, как его собственная плоть уперлась в шов строгих брюк, а низ живота сводит зудящей, но приятной истомой. Дурманящий запах кожи, который теперь отчего-то казался ещё ярче, только раззадоривает, а тихое, но хриплое дыхание и вовсе будто пытается снести крышу. Мягко надавив на плечи директора, Романов заставил откинуться того на лопатки, а сам принялся расстёгивать ширинку его джинс. Быстро справившись с застёжкой, учёный подложил свою руку под поясницу Воскресенского и, чуть стянув того со стола, развернул мужчину и животом прижал к столешнице, тут же навалившись сверху, одновременно кусая в шею и ладонью ныряя в штаны. Обхватив член мужчины, дарвинист начинает неторопливо его ласкать, задевая большим пальцем головку и дразня уздечку. Судорожный вздох Никиты заставляет Льва прижаться ещё сильней. Свободной рукой он хватает директора за подбородок и поднимает его голову, тут же властно кусая за скулу, после — щёку и, в конце концов, дотягиваясь до губ, ускоряя при этом темп рукой на члене. Резко остановившись, не позволяя Воскресенскому кончить, дарвинист отклоняется, обеими ладонями приспускает его джинсы вместе с тугими боксерами и, облизав два своих пальца, начинает водить ими по заднему проходу. Вторая рука ложится на поясницу, пальцами сильно сжимая бок, продавливая кожу. После наверняка останутся синяки. Проникая сначала одним пальцем внутрь, Лев чуть сгибает его и тут же вводит ещё один, растягивая тугую плоть. Никита чувствует, что это не так приятно, как могло показаться сначала. Тянущая боль, ощущение чего-то инородного. Директор даже привстал на локтях, как Романов тут же одной рукой сгрёб его запястья и вытянул вперёд, заставляя упасть обратно на столешницу. При этом пальцами мужчина проник ещё глубже, задевая простату, и тут же заставляя Воскресенского забыть о неприятных ощущениях. Захотелось ещё. Сильней и грубей. Мужчина неуверенно толкнулся навстречу пальцам дарвиниста. Лев тихонько хмыкнул, расстёгивая свой ремень и приспуская брюки, при этом второй рукой продолжая сжимать запястья Никиты. Горячая головка толкнулась между ягодиц волшебника, и Никита буквально весь задрожал, прогибаясь в пояснице и приподнимая таз. Романов начал входить медленно. Было слишком туго, и мужчина боялся причинить Воскресенскому лишнюю боль. Хотя один судорожный не то вздох, не то всхлип заставил блондина дёрнуться, сделав резкое движение. Оба мужчины тихо охнули, а после Романов начал двигаться уже уверенней, пальцами оглаживая бледную спину любовника и упираясь в него бёдрами. Никите приходилось до бела закусывать губы, лишь бы не позволить неприязненному стону вырваться на волю. Крепко зажмуренные глаза слезились, но вот головка члена снова задела ту самую точку, от которой наслаждение волной прокатилось по всему телу. Никита буквально обмяк, щекой прижимаясь к столешнице и позволяя Романову делать всё, что тот захочет. Отпустив запястья директора, волшебник ладонью сжал его ягодицу, чуть приподнимая таз брюнета, а пальцами свободной руки обхватил напряжённый от возбуждения член, тут же двигая ладонью в такт своим движениям. Хотя придерживаться какого-либо ритма уже было просто невозможно. Снедающее желание заставляло рычать и двигаться более резко, то наращивая темп, то, срываясь, останавливаться и замирать, после тут же продолжая. Они оба сипло дышат, хватая ртами воздух, которого обоим не хватает. Воскресенский даже двигаться не может навстречу Льву, так как тот полностью придавил его своим телом, впрочем, мужчина и без этого неплохо справлялся. Неприятные ощущения исчезли вовсе и Воскресенский почувствовал, как тяжесть внизу паха поднимается всё выше. Короткий, судорожный выдох. Никита зажмурился и втянул воздух через сжатые зубы, чувствуя, как Лев растирает его горячее семя по члену. После медленно выходит и опирается руками о столешницу, нависая над директором. Внутри всё горит. В животе, груди, ногах и даже, кажется, голове. Раздался лязг пряжки ремня — Романов одним движением натянул свои брюки обратно. Никита же не нашёл в себе сил даже на это, просто перевернулся на спину, чувствуя, как пот заставляет кожу прилипать к столешнице. Лев, опёршись рукой рядом, снова навис над любовником, заглядывая тому в глаза. — Никита, — тихо шепчет он, понимая, что теперь никак иначе не сможет называть директора.