Такой вот экстремальный молодёжный спорт. Из-под осколков еле виден мой силуэт. Я оставляю за собой ярко-красный след И ставлю новый недосягаемый рекорд Noize MC — Бассейн
— Чего тебе? За спиной у Хёсана груды мусора и сигаретный дым, повисший маревом в квартире, густой настолько, что ещё немного и в туман превратится, спрятав в себя даже очертания мебели. — В гости зашёл, вроде как. Бутылки позвякивают в руке. Вместо ответа Хёсан коротко кивает и возвращается к своему рабочему месту. Не предлагает, не спрашивает ничего — Икчже здесь слишком частый гость, чтобы считать его гостем вообще. Проще переехать было уже давно, только вот Хёсан упрямится как маленькая сучка и делает вид, что спокойно проживёт в одиночестве. Нихрена не проживет, думает Икчже, рассматривая разбросанные по полу листы с набросками. А ведь клялся и божился, что полностью на электронику перешёл — пишет на планшете, печатает на нём же. В сотню раз удобнее. Только вот планшет со злости не скомкаешь да в стену не кинешь, если какая-то свербящая строчка из башки не вылезает, размазывается мелкими буквами по бумаге. — Ты на этой неделе вообще из дома выходил? В комнату проникает свет уличных фонарей и относительно свежий, чуть морозный воздух — Икчже уже привык сначала открывать окно, а потом впихивать Хёсана в толстовку. — Вчера, — клавиши тихо щёлкают в ритм фоновому биту, — в магазин. — А дольше, чем на десять минут? — Да пошёл ты. Икчже вообще любит играть в заботливого старшего брата. Купить лекарств и еды, убраться в квартире, вычитать текст новой песни, потеплее одеть перед прогулкой, отвесить дружеский подзатыльник. Икчже это всё прекрасно умеет. Возможно потому, что с ним самим никто такой херни не проворачивает. Слишком взрослый стал. — Парни завтра собираются на ежегодное рождественское побухалово, ты как? Самые грязные листы, где ни слова разобрать нельзя, отправляются в мусорку. Те, что почище, бережно разворачиваются и разглаживаются, собираются в аккуратную стопочку, чтобы снова оказаться на столе у Хёсана. — Ты мог бы свалить куда-нибудь в закат? — Музыка обрывается. — Я занят. Очень занят. Слишком занят. Я в рот ебал всё это. Грёбаная срань, нихера не получается. — I know that feel bro. Что у него, что у Икчже неисправимый корейский акцент, пусть на английском они говорят вполне сносно. Иногда даже специально слова коверкают под конглиш, чтобы веселее получалось, а иногда на автомате выдают какую-нибудь херню. Икчже собирает пустые банки от энергетиков в огромный мешок, почти наполовину забитый несуществующими песнями, и ловит краем глаза ехидную улыбку Хёсана. Всё равно понравилось, всё равно смог улыбнуться. — Можем чисто вдвоём отметить, — пустые коробки, еще больше измятых листов, кончившиеся маркеры в тот же мешок, — или не отметить. — Если закончу, то го. В комнате становится холоднее, а Хёсан вблизи теплеет. Хотя бы волны ненависти от него уже не такие сильные, и Икчже продолжает свою работу санитара от мира хепхапа, собирая пустые бутылки из-под разобранного и заваленного вещами дивана. Ему вообще всё это очень напоминает заплыв. Когда каждое слово нужно собирать кровоточащими пальцами, цепляться за ускользающие осколки, выстраивать их в новом порядке и стараться наложить на ту музыку, что звучит в голове. И всё равно получается какая-то долбаная хрень. Не спишь ночами, изводишь блокноты тоннами, а на выходе едва получается сделать вдох над водой, как снова падаешь куда-то на глубину. И всё бы хорошо, даже жить можно. Неосознанно Икчже наступает на бутылку. Бутылка грустно хрустит в ответ. Только бассейн даже не с акулами, а стеклом битым наполнен. По дну бумажки со словами раскиданы — собирай сколько угодно, только вот каждый нырок последним может оказаться. Зато потом. Зато потом слушаешь то, что сам сделал, с нуля придумал и вроде даже какое-то чувство удовлетворения испытываешь. Когда люди из толпы вместе с тобой выкрикивают строчки припева, гомонящей волной разбиваясь под биты о сцену. И когда случайно в метро слышишь свой трек из наушников какой-то девушки, выходящей за станцию от тебя, и чье имя даже спросить не успеваешь. Сразу все шрамы затягиваются, хотя, вроде как, кровоточить должны. — Да ну нахрен, — вместе со стулом Хёсан отъезжает на расчищенное пространство, — я заебался. Икчже трясёт головой, выныривая из своего бассейна, где уже почти нащупал новые строчки на дне. — Прогуляемся?Это наивно, но я обожаю моменты Когда ноты и буквы становятся в нужном порядке. Noize MC — МэйкСамНойз
— Херня, гребаная херня, сплошная гребаная херня. Вместо перчаток у Хёсана какое-то жалкое их подобие. Вроде бы по дикой пьяни они вдруг решили, что им необходимо у перчаток пальцы отрезать, а у Хёсана в руках оказались ножницы. В итоге каждый палец был разной длины, но их всех это устроило. Донхёк, как любитель доводить дело до конца, даже опалил края зажигалкой, чтобы не распускались. Ещё он чуть не спалил штору, но это совсем другая, тоже достойная упоминания, история. — Ты так и будешь добавлять по слову каждый раз? — Какая же грёбаная херня… Что? В ухо Икчже прилетает наспех слепленный снежок, и стакан с горячим кофе едва не отправляется в путешествие до асфальта, но справиться с ним всё же удаётся. — Мне кажется, что я больше никогда не смогу написать ничего хорошего, — Хёсан пару раз чиркает зажигалкой, — словно вообще всё из головы вылетело. Пишешь, пишешь, а получается долбаная фигня. Икчже пожимает плечами. Сам к таким мыслям приходил. После каждого концерта всегда кажется, что следующего не будет, что никуда не позовут. После выхода трека мир сужается до микроскопической точки со всеми когда-либо написанными строками. Выходишь из студии, и голова становится слишком лёгкой без заезженных мыслей под привычный бит. Каждый раз как по кругу одними и теми же ощущениями. А потом, сжавшись до непозволительной тяжести в горле, наконец отпускает и позволяет дальше жить. Только вот переболеть это время иногда слишком тяжело. — Это кофе? — Обычный, чёрный. — Молоко? — Даже без сахара. Хёсан предпочитает не рассказывать о своей жизни вне их тусовки. Вроде как работает где-то. Вроде как есть семья и с матерью общается неплохо. Вроде как квартира, где он живёт, его собственная. Вроде как музыка для него давно стала жизнью. Сплошные «вроде как», в которых и сам Хёсан не всегда уверен. Иногда в полупьяном бреду он вдруг срывается и начинает рассказывать о каких-то своих проблемах. Рассказывать о том, как пытался быть айдолом, но прогорел за два года в двух агентствах и предпочел свалить в закат, а не оставаться на задворках. Или как всерьёз, до швыряний посуды, ругается с матерью за право реализовать себя в музыке. Как не спит ночами, сутками, чуть ли не неделями в попытках вытащить на свет божий из своей головы хоть что-то стоящее. Смеётся и тянется за очередной бутылкой. — Может, на время забить на всё это? Икчже выдыхает сигаретный дым тонкой струйкой.I got a gallon of gasoline and a chestful of hearts So you hide behind them paper and them records that made me Immunization, on papers I'm 18 Hollywood undead — New day
Они так и не смогли вспомнить, каким образом встретились первый раз, зато момент знакомства помнили едва ли не посекундно. Каждый со своей стороны, разумеется, но всё равно он был абсолютно одинаковым в их памяти. Сколько-то там лет назад, почти бесконечность, тусовка Икчже только начинала собираться и облюбовала в качестве места для пьянок временное обиталище кого-то из них. Сейчас Икчже даже не мог вспомнить, кого именно, помнил, как добраться, этаж помнил, но всё остальное растворилось в неизвестности. В тот день они пили слишком много, говорили и того больше, до хрипоты спорили, пока Икчже не надоело срывать глотку на глухих идиотов и он не свалил проветрить мозги на крышу. Лето, тогда точно было лето. Где-то начало августа, когда по ночам так же тепло, как днём, внизу постоянно ошиваются прохожие и вокруг, несмотря на отличную погоду и присутствие людей, отличная тишина. Как раз для раздумий. Икчже благодарит всех известных ему богов, что никто из пьяных придурков не потащился за ним, и сел около ограждения, рассматривая огоньки фонарей. Прямо как в его голове. Темно и куча огоньков вместо мыслей. Зрение расфокусировано, оставив простор воображению, и Икчже молча таращится в никуда, выпуская дымные колечки. В голове, продуваемой редкими порывами слабого ветра, медленно прояснялось, и дышать становилось значительно легче. Без дурацких споров и без алкоголя. Через пару домов к уличным огонькам присоединяется едва видный красный кончик сигареты. Кто-то так же устал от мира вокруг и пришёл туда, где можно придумать целый другой мир поверх чужих крыш. Огонёк медленно угасает, летит вниз с балкона и Икчже мысленно прощается с неизвестным курильщиком. Ложится на спину прямо так, как есть, даже толстовку не подстелив, и долго думает ни о чём, ловя в памяти мутные уличные огни. Через несколько дней его снова выносит на эту же крышу. Только теперь его ужасно мутит и хочется продышаться после невыносимо душной комнаты, полной пьяных друзей. Голова трещит слишком сильно, разгоняя огоньки подальше, и впервые Икчже радуется, что здесь есть перила, иначе бы его уже собирали по кусочкам где-нибудь внизу. (Интересно, а можно умереть, упав с такой высоты?) Мир плывёт. Икчже судорожно моргает и фиксирует взгляд на чьей-то тлеющей сигарете в паре домов от него. Точно там же. Кажется, точно тот же. Сигарета разгорается ярче и качается из стороны в сторону, мол, привет, коли не шутишь. В качестве ответа Икчже с трудом поднимает руку, демонстрируя, что с ним пока ещё всё в порядке. Спустя пять минут ему удаётся оживить себя до того состояния, когда и ему было бы неплохо покурить. Невидимый собеседник чиркает зажигалкой несколько раз, но сквозь алкогольное марево у Икчже так и не получается разглядеть его лицо. В третий раз он идёт на крышу со вполне определённой целью, банкой пива и бутылкой соджу наперевес. Друзья наперебой уговариваются остаться, но Икчже твердит какую-то адищную околесицу про вдохновение, чем окончательно закрепляет за собой статус поехавшего и с миром отправляется «творить». Икчже чувствует себя полным долбоёбом, сидя на крыше под зонтом и вглядываясь сквозь пелену дождя в то место, где должен быть его друг по перекурам. Вспыхивает и гаснет зажигалка. И ещё раз. И ещё. Кто-то издалека помахивает едва видным огоньком сигареты. Икчже приветственно машет в ответ и, спохватившись, зажигает свою, помахав ей из стороны в сторону. Хоть какая-то стабильность в его жизни есть. Ему бы и правда немного подумать над текстом трека. Совсем немного. Там осталось срифмовать несколько строчек и чуть подправить ритм, чтобы не звучало как речь умственно-отсталого. И ещё бы бит нормальный подобрать — старый кажется слишком унылым. Переписать бы всё это дело с нуля, по-хорошему. Дождь становится тише до той степени, когда вроде и есть, а, вроде, и нет. Хочешь — слушай, не хочешь — думай о своём. Сквозь шорох капель Икчже слышит неуловимо знакомую музыку, которую сначала принимает за пьяную галлюцинацию, но понимает, что она играет откуда-то неподалёку. Совсем не удивляется, когда видит огоньки переносных колонок для айпода на уже родной соседней крыше. Вполне неплохо. Что-то такое ему и нужно. Так получается, что на крыше Икчже проводит значительно больше времени, чем обычно. Даже изрядно пьяного Хончоля за ним посылают, чтобы проверить, всё ли в порядке, и он, пошатываясь, доходит до самого края, вглядываясь в ночь. — И чего тебя сюда вечно тянет? — В его руках старая кепка. Одна из тех, которые тоннами скупал Донхёк в свой период к ним любви. Потом он перешёл на тупые шляпы, и всё стало совсем плохо. Икчже пожимает плечами. Сегодня он курит один. Непривычно очень. И странно как-то. — Как тут уныло, — Хончоль наклоняется над улицей, вытянув вперед руку с кепкой, — чем ты только тут занимаешься часами. — Воздухом дышу. Кепка срывается с пальцев Хончоля и летит куда-то вниз. Первые несколько секунд, пока слабо трезвый её хозяин смотрит вслед, Икчже даже кажется, что тот сейчас за ней сиганёт, и рука почти дёргается вызвать скорую. Хончоль только глухо матерится и убегает вниз по лестнице. С неба падают редкие мелкие капли, замирая на толстовке тонким водяным слоем, где-то внизу уже громко ругается Хончоль, вытаскивающий из лужи кепку. Почему-то Икчже чувствует себя в абсолютном умиротворении и бесконечном спокойствии. В голове наконец складывается какой-то более-менее внятный текст. Такой не жаль даже показать кому-нибудь. Зато жаль, что вот тот странный чувак из дома напротив не сможет его оценить. Или сможет. Несколько дней подряд Икчже приводит трек в порядок, собирает его по кусочкам, причёсывает все биты и перебирает каждое слово, чтобы прилегало ко всем остальным идеально. Ему даже начинает нравиться то, что он делает. (Недели две назад он уже ненавидел и себя и этот трек, потому что всё получалось не так здорово, как было в голове.) Икчже выставляет рядом с собой переносные колонки и настраивает громкость, надеясь, что хоть что-то будет слышно по другую сторону улицы. Почти целый час приходится ждать невидимого компаньона. Так получается, что Икчже даже не сразу его распознаёт — на том балконе впервые горит свет и можно рассмотреть не только тлеющую сигарету, но и самого человека. Парень как парень. Коротко стриженый, в почти таком же, как у Икчже, балахоне он выходит и почти сразу закуривает, поворачиваясь в нужную сторону. Машет рукой, улыбается, слегка вздрогнув. Икчже слишком сильно волнуется. Включает инструментал, начинает громко зачитывать текст с телефона и, нет-нет, но поднимет глаза и проверит реакцию. Нравится? Не нравится? Слышит ли он вообще? Почему Икчже как придурок стоит на крыше и читает свой новый трек тому, чьего имени даже не знает? Слишком много вопросов, а ответов — пшик. Парень показывает сначала на свои уши, потом качает головой. «Не слышу» — расшифровывает Икчже. Указывает вниз, мол, давай встретимся на улице. Вместо ответа кивок согласия. — Я так и не понял, зачем ты сюда приходишь, — Донхёк неожиданно трезвый во всех смыслах этого слова. — То ли с нами пообщаться, то ли зависать на крыше. — Башку проветрить, — и это чистая правда.She ain’t got a place to go She don’t got a friend to play with Invisible to people, no one knows what her name is. i11evn — Short stories
Иногда они молча идут до метро, наугад выбирают маршрут и долго катаются по одной и той же ветке, собирая по кускам вдохновение. Или что там у таких, как они. Хёсан терпеть не может метро, сам об этом говорил, но иногда тянется туда словно по зову какому-то. Тянет за собой Икчже. Меняются люди, хлопают двери, звучат названия станций, тихо свистят сквозняки из открытых окон. На лице у Хёсана осколки боли. Если присмотреться, то даже видно как они впечатались в его искривлённое выражение и теперь отпугивают всех, кто подходит слишком близко. Вокруг Хёсана мёртвая зона. Рядом с Икчже сидят люди. Очередная станция впускает толпу гомонящих туристов, откуда взялись только. Икчже вглядывается в их лица, вслушивается в речь, надеясь уловить то невыразимое нечто, которое поможет ухватиться. Не получается. Пусто. Слова и музыка в голове существуют совсем по отдельности, в разных плоскостях. Собрать их в единое целое сейчас кажется невозможным. Может быть, Хёсан и прав. Надо забить на всё это творчество-хуёрчество, найти нормальную и стабильную офисную работу, перестать прокуривать собственные лёгкие насквозь и наконец окончательно протрезветь. Не кататься в метро как придурок, а только на работу и с работы. Не зависать в сомнительных студиях. «Не» и «не». И ещё пару десятков «не». Жаль, но от Икчже этого никто уже и не ждёт. Слишком поздно что-то менять. Над ухом хлопает дверь, выводя из транса и размышлений о жизни. — Давай наверх, — Хёсан дёргает за рукав, — я задыхаться начинаю. «Ты как?» Иногда на Хёсана смотреть не больно, но так, что хоть втыкай ножи в глазницы и говори «всё в порядке». Беспокоиться за него — гиблое дело; нахрен ещё пошлёт и обидится на неделю с лишним, а потом будет строить из себя чёрт знает что. Ну уж нет, на эту удочку Икчже не попадётся. — Ты выглядишь так, словно по тебе бульдозер проехался. Как-то так. — Я не могу спать, — Хёсан смотрит в окно автобуса, прислонившись лбом к стеклу. — Не могу есть. Не могу думать. Не могу ничего. — Говорить можешь. — Могу проёбываться ещё. Его жалко дохуя. Вот прямо настолько, что хочется по башке треснуть, посадить на диван и отпаивать травяными чаями, пока глаза в разные стороны смотреть не начнут, а в мозгах не прояснится. И чтобы хоть что-то смог придумать и выписать. Икчже пожимает плечами и отворачивается. Он всё понимает, очень хорошо понимает. Был младше, был таким же долбоёбом с великим стремлением нести в массы музыку и любовь к ней. Каждый трек выверял до последней ноты и буквы, чтобы идеально сочетались. Не то что сейчас, когда радуешься даже трём из пяти и считаешь это великим жизненным достижением. Был младше, был как Хёсан, думал иначе. Относился к своему творчеству иначе. Сейчас слишком «всё равно». — Давай запрёмся на неделю, — Хёсан всё так же смотрит в окно невидящим взглядом, — будем пить, много пить, и писать, пока пишется. Микстейп начнём. Хотя бы трек один вместе напишем. — Думаешь, поможет? — Икчже вот не уверен. — Нет. Молча смотрят в разные стороны. Молча доезжают до дома Хёсана. Молча валятся спать на незаправленный с прошлой ночи диван. Молча выстукивают биты по простыни. Молча думают каждый о своих текстах. Молчаливый дождь норовит вышибить стекло. Громкие молнии взрываются в ночном небе. У Хёсана в голове бесконечная депрессия и желание доказать самому себе, что ещё не всё потеряно. Что может справиться, сделать всё так, как нужно. Собрать кашу в одну кучу, придать ей какую-то форму. Икчже не уверен, о чём там думает этот придурок, но уверен, что трек они запишут. Может быть, даже целый микстейп.