Show me the reunion

— У тебя есть выбор, — спокойствия Бёнхуну занимать не надо, а вот у него с радостью хотелось бы отхватить смачный такой кусок, что бы на самого тоже хватило. — Либо мы пишем для тебя трек, либо ты пишешь его сам. Надеюсь, ты понимаешь, что для финала нужно что-то совсем ядрёное и такое, что бы аж челюсти попадали у всех, включая нас самих. — Понимаю, — пожимает плечами Сонмин. — Лучше выходить соло, — подаёт голос Хэсоль, — так публика лучше воспринимает. Больше шансов голоса набрать, больше возможностей раскрыть в тексте то, что хотел сказать, больше вероятность, что выиграешь ты, а не кто-то, кто будет с тобой. — Это тоже понимаю. Сонмин вообще очень умный парень. Слегка странноватый, с не особо понятным отношением к происходящему и тому, что они тут втроём пытаются придумать, но вполне смекалистый и ясно осознающий, что хочет услышать зритель. У него хорошо с общением с публикой через треки. Особенно в тех случаях, когда на сцену выходит не напористый CJamm, без черта в голове и режущий правду как скальпелем, а спокойный Сонмин, говорящий о том, что его беспокоит и что действительно хочется высказать всем и каждому. — Я хочу коллаб. — Нет. В их продюсерской паре Бёнхун обычно принимает все решения, касающиеся компоновки трека, Хэсоль предпочитает творить и не отсвечивать, пока его не выдёргивают из уютного композиторского мирка и не заставляют говорить какую-то чушь на камеру. И вот сейчас Бёнхун настроен предельно серьёзно. Они с Хэсолем уже давно продумали концепт финального выступления. Даже минус подобрали ещё на стадии отбора в команду — настолько были уверены в своём успехе. Проблема только в том, что бит предназначался для Сонмина без участия каких-либо дополнительных рэперов или вокалистов. Впихнуть туда кого-то ещё означало разрушить всё то, что Хэсоль с Бёнхуном тщательно планировали и выстраивали. — Вы же сказали, что я могу сам написать песню! — в Сонмине снова просыпается CJamm. — Вот я и хочу написать что-то крутое на двоих. Я же не прошу позвать кого-нибудь из понтовых айдолов. Да что там айдолов, понтовых рэперов мне тоже не надо. Я просто хочу замутить какую-нибудь крутую штуку, чтобы все сказали: «Вау, этот парень может не только дредами на сцене трясти!» — Как будто ты этого уже не слышал, — обычно спокойный Бёнхун начинает сердиться и это проявляется во всём, что он делает: пальцы нетерпеливо стучат по столу, глаза моргают чаще, вместо улыбки вытянутые в нитку губы. Его тревожность передаётся Хэсолю и не сказать, что это очень хорошо. — Ты добился уже всего, чего хотел. Разве что корону с бриллиантиками на голову не надели. Почему бы тебе не пойти по тому пути, который мы предлагаем? — Как будто вы знаете всё лучше всех. — Сонмин, — не выдерживает Хэсоль. Очки чуть сползают по его длинному носу, открывая глаза, в которых разгорается разочарование. — В данной ситуации мы действительно знаем лучше, чем ты. — Хочу коллаб. — Ты как ребёнок, честное слово! — рычит Бёнхун, откинувшись на спинку кресла. — Может быть я и ребёнок, но это за меня голосуют люди. Это из-за меня вы дошли до финала. И это я должен буду выйти на сцену пусть и с вашим треком. Я, а не вы. И я, блять, волнуюсь не меньше вашего. Мне глубоко похрен, кто победит — я или Бёнюн — я буду рад за него как за брата, если это будет он. Но, вашу мать, можно мне хоть раз на этом грёбаном шоу сделать то, что я действительно хочу? Сонмин говорит спокойно, лишь иногда чуть повышая голос, чтобы донести свои мысли до упёртого как стадо ослов Бёнхуна, и только дрожащие руки выдают всё его волнение. И страх. Хэсоль без труда читает в его глазах страх быть непонятым, страх быть осмеянным даже собственными продюсерами. Теми, кто должен верить в него, когда он сам в себя не верит. Тоже упёртый, дурак. — Хорошо. Не выдержав, Бёнхун закуривает, хотя обещал не дымить хотя бы в помещении. Его руки тоже дрожат, и дым складывается не в красивые кольца, а во что-то непонятное с размытыми контурами. Прямо как их нынешний диалог. — Хорошо, будет тебе коллаб. — Не могу сказать, что одобряю эту идею. Если бы кто-то спросил Хэсоля, что он вообще думает обо всём этом, он бы уже давно хлопнул дверью и вернулся в свою квартиру заниматься чем-нибудь приятным для души. Рисовал бы, например. Закончил бы ту странную картину, которая привиделась ему во сне и никак не желала складываться во что-то логичное и законченное. Или валялся бы среди кучи подушек на полу в гостиной, собирая разрозненные ноты в голове и периодически залипая в написание очередного трека. Посмотрел бы сериал. Почитал бы книжку, которая осталась ещё с тех времён, когда в его квартире жил Хёсоб. Делал бы что угодно, лишь бы не участвовать в обычной жизни популярного исполнителя-тире-продюсера-тире-композитора-тире-кого-угодно. Вся эта вакханалия с «Show me the money» окончательно добила и доконала его до того состояния, когда хочется уйти в себя и никогда не возвращаться. Но вот он здесь, и между двух упрямых огней, которых бы лбами столкнуть, чтобы искры посыпались. Решать в итоге всё равно и ему тоже. Без него никто ничего не напишет — разойдутся по углам и будут строить из себя лауреатов конкурса «Самый обиженный», пока время не подожмёт окончательно. — Я тоже не одобряю эту идею, — Бёнхун стряхивает пепел и тычет в Сонмина окурком. — В твоих интересах предложить того, кто сможет с тобой выдать бомбу, или я выкину из окна и тебя, и все твои тексты. — Есть один парень, с которым я бы хотел вместе зачитать. Точнее, я буду читать, а он петь. Если это вообще возможно. Он не айдол. Не из крутого агентства, так что тут особо париться не надо. Но я думаю, что его появление может стать небольшой проблемой. Не для меня. — Ты прекрати тут интриги плести, — ещё пара слов, и Бёнхун возьмёт свои слова назад. — Лучше скажи — кто, а мы ответим тебе: возможно ли это вообще или рассматриваем другой вариант. — Вам понравится. Это… Когда Сонмин улыбается и называет имя, внутри у Хэсоля что-то рушится с громким треском. Нет, вот так не должно быть. Так просто не может быть. На всё про всё у них чуть меньше недели. Даже если учитывать тот факт, что минус уже полностью готов и нужно написать только текст, это кажется почти что невыполнимым с новым запросом Сонмина. Лучше бы он попросил, что бы в его треке участвовал Чихо. Чживон. Да даже Мино было бы в разы проще вытащить для коллаба, чем… этого. Лучше атомная война, чем он. Что угодно было бы лучше, чем он, честное слово. И дело вовсе не в том, что этот человек занят другой деятельностью. Хэсоль прекрасно знает, что его расписание не настолько плотное, чтобы отказаться от сотрудничества. Знает, потому что пристально за ним следит. Уже давно следит. За каждой его записью на радио или появлением на публике. За каждой фотосессией. За всем, что только с ним происходит. Со стороны могло бы показаться, что это банальное сталкерство, но Хэсоль душит в себе подобные мысли, заменяя их банальным «я волнуюсь». Ещё бы он не волновался. Сложно как-то перестать волноваться о человеке, с которым он раньше проводил почти всё свободное и не очень время, а теперь даже в мессенджерах не получает ни единого сообщения. У Хэсоля это как-то вообще на автомате получается. Ел ли он. Сходил ли на тот фильм, на который они бы обязательно сходили вместе. Достаточно ли спал после фотосессии. Покормил ли собаку. Бла-бла-бла. Прочь из моей головы: тебя там никто не ждёт. Когда Сонмин заявил, что хочет коллаб именно с ним, Хэсоль растерялся. По правде говоря, он откровенно ошалел и лишний раз порадовался, что ходит в очках, потому что его реакция не поддавалась никакому контролю. Как так вообще? Почему из сотен айдолов и не очень Сонмин выбрал именно Хёсоба? Нет, трек определённо станет бомбой и возглавит чарты — это будет действительно звёздная работа. Но почему именно Хёсоб? Чем он руководствовался при выборе партнёра для коллаба? Был же сам Хэсоль с вполне сносным и необычным голосом. К тому же у него уже готов текст для этого минуса в нескольких вариантах, почему бы не предложить ему? Теперь же Хэсоль в том положении, когда проще, разбежавшись, прыгнуть со скалы, чем организовать запись одного трека. Конечно, при очень благоприятном раскладе, если об этом всём попросит Бёнхун, а Луна будет в Козероге, Хёсоб согласится, но только если самого Хэсоля при всём при этом не увидит ни на какой стадии. У них всё было как-то очень сложно. «Очень сложно» началось не совсем понятно когда и не совсем понятно после чего, но Хэсоль был уверен, что не сделал ничего плохого для их отношений. Был уверен, что они оба неправы и нужно просто нормально поговорить, прежде чем ломиться в омут с головой, но кто его вообще слушал бы. Такое огромное количество «но». Выкинуть бы их к чертям собачьим и дождаться ответа хотя бы на одно сообщение. Телефон звонит, отрывая от бессмысленных терзаний, и в какой-то момент Хэсолю кажется, что это Хёсоб. — Я сегодня ему позвоню и спрошу, — судя по звукам, Бёнхун снова закуривает. — Какова вероятность, что меня отошьют? — Примерно сто процентов, — Хэсоль закрывает глаза. — Я не уверен, что в ближайшее время наше с ним сотрудничество возможно даже в теории. Он, скорее, уверен в обратном. — У вас какие-то личные разборки или это что-то сложно постижимое для простого смертного вроде меня? — Да так, — уклончиво отвечает Хэсоль. Что он ещё может сказать? Что они поругались на пустом месте и теперь делают вид, что существуют в разных временных плоскостях, напрочь игнорируя друг друга? Да его Бёнхун за идиота посчитает. Правы были кто бы там ни был, говоря, что с друзьями работать нельзя. В их случае: нельзя дружить с тем, с кем работаешь. Нельзя… Просто нельзя. Вот так — нельзя. И то, что они там делали или думали, что делают, — тоже нельзя. — В любом случае я попробую, — в голосе Бёнхуна особой уверенности не слышно. — Попытка не пытка, да? — Не сказал бы. — Как будто ты снова не хочешь с ним поработать. Сладкая парочка «Твикс». Не про вас ли шутили, что вы женатики? — Позвони мне, как разберешься. Телефон глухо вибрирует, переходя в беззвучный режим. Бёнхун обязательно позвонит и для верности ещё напишет раз двадцать, даже если у него не выйдет. Внутренний голос подсказывает, что не всё так просто. — Я знал, что у нас получится! Сонмин чуть ли не подпрыгивает на своём стуле в студии, когда они собираются все вместе для записи. На улице глубокая ночь, плавно переходящая в утро, когда спать хочется больше, чем жить, и до места назначения можно добраться только на неприлично дорогом такси. — У меня получится — ты хотел сказать. На Бёнхуне очки на пол-лица, и, какого размера мешки под его глазами, можно только гадать. Хэсоль подозревает, что примерно такие же, как и у него самого. Они все спят так мало, что скоро начнут сходить с ума, и радует только то, что это последняя неделя изматывающих душу и тело съемок. Потом будет спокойнее и свободнее. Даже обычно находящийся на непонятно откуда взявшемся хайпе Сонмин и тот выглядит пропущенным через промышленный пресс. — Вроде того. Когда он приедет? Бёнхун бросает быстрый взгляд на телефон. — Скоро. У нас очень мало времени. У нас его вообще нет, я бы сказал. Пока можем начать с твоих партий. А лучше покажи нам текст. Пока они разбираются с текстом, Хэсоль сливается с обстановкой, корябая бессмысленные узоры в своём блокноте. Прямо сейчас ему хочется раствориться в пространстве, изобразить хамелеона человеческих масштабов и исчезнуть из этой комнаты, чтобы никто его не видел. Подготовить себя морально к грядущей встрече не получается от слова «совсем». В голове роятся сотни разрозненных мыслей — одна краше другой — и ни одна не обретает адекватную форму. Как себя вести? Что делать? Что вообще будет происходить, когда приедет Хёсоб, и как на это всё реагировать, если так, как было раньше, просто нельзя? — Ты там живой вообще? — Интересуется Бёнхун, пока Сонмин перекладывает листы с текстом в комнате для записей. — Да. Всё в порядке. — У меня такое ощущение, что ты либо грохнешься в обморок прямо сейчас, либо уснёшь в той же позе, что и сидел. Я его пока послушаю, поспи хотя бы полчаса. Хёсоб сказал, что приедет к четырём, — время ещё есть. Хэсоль кивает и устраивается на диванчике в углу студии поудобнее. Всё тело колет, словно его одежда сшита из ежиных шкурок, и приходится долго ворочаться, чтобы сесть поудобнее. Внутри тоже примерно так — колется и не дает замереть спокойно. Как-то в голове не укладывается, что ещё сорок минут и в студию войдёт Хёсоб. Тот, с которым Хэсоль не разговаривал уже много месяцев подряд и которого не знает — обнять или ударить. Рисунки в блокноте становятся всё более странными, пока не превращаются в сплошное нагромождение линий, не оставляя Хэсолю никакого выбора, кроме как грубо заштриховать всё поверх сплошным чёрным. Ожидание отвратительно и томительно. Спать не получается, привести себя в относительный порядок тоже. Замереть в каком-нибудь относительно безопасном положении, чтобы не колыхаться, — вообще кажется невыполнимой задачей. Хэсоль молча таращится в спину Бёнхуна сквозь тёмные стёкла очков и слушает текст, начитываемый Сонмином. Цепляется за звучащие слова, ищет в них несоответствия, на ходу придумывает, что заменить и что подправить. И незаметно для себя погружается в эту рутину с головой. Пишет каждую строчку, которая доносится из динамиков студии, что-то правит, что-то окончательно зачеркивает, что-то добавляет сам, прикидывая, как это будет звучать поверх подобранного минуса. Делает то, что у него получается лучше всего, и незаметно для самого себя успокаивается. — Поговори пока с Хэсолем на тему замечаний, — Бёнхун направляется к выходу. — Я встречу нашего дорого гостя, и будем развлекаться дальше. Внутри всё переклинивает. Вот Хэсоль сидел спокойный и погруженный в свои мысли о будущем треке для финала, а вот его вытягивает как по линейке, и внутри то ли рельсы, то ли струны звенят. Что хочешь с этим, то и делай. Хэсоль не может ничего. — Мне кажется, что у нас удачное сочетание голосов, — Сонмин сверяется с исправлениями в собственном тексте и переносит их из блокнота Хэсоля, попутно рассказывая какие-то свои мысли о будущем выступлении. А Хэсоль сидит ни жив, ни мёртв и думает, что ещё минута такого ожидания и он сбежит в закат без каких-либо коллабов. — Как я уже сказал, можешь бить его ногами, только лицо не повреди, — дверь в студию распахивается, сопровождаемая возгласом Бёнхуна. Хэсоль каменеет. Чувствует, как кожа медленно превращается в тонкий слой глины, которая тут же высыхает и твердеет. Никаких мурашек даже нет. Сплошной холод. В дверях стоит Хёсоб. Такой же невыспавшийся и немного недовольный, очень уставший, растрёпанный. В обычной толстовке, любимых вытертых джинсах и старых кедах с распродажи, на которую они с Хэсолем набрели, пока шатались по Хондэ каким-то очень идиотским днём. — Всем доброе утро, я хочу кофе, что там у вас? — скороговоркой выдаёт Хёсоб и падает на свободный край дивана. — Привет. — Привет. Чуть заикнувшись, отвечает Хэсоль. Это вот так всё должно происходить? Словно и не было всех этих месяцев, когда они ни слова друг другу не сказали и когда находились по разные стороны вселенной. Даже немного обидно, что получается так просто. — Кофе возьми в соседней комнате. Мы пока на стадии отработки его текста. Дальше всё происходит как в тумане. Вроде бы Хэсоль предлагает какой-то вариант текста для Хёсоба, потом сам Хёсоб переписывает его под себя и предлагает послушать в записи. Периодически встревает в разговор Сонмин, который готов поучаствовать во всём и сразу, только волю ему дайте. Что-то говорит и предлагает Бёнхун, отметая сходу большую часть их идей. Работа идёт. Работа кипит. Прямо как раньше, когда не было этой огромной пропасти между ними. Хэсоль чувствует себя на самом её краю. Вот стоит он, вот, по другую сторону, Хёсоб, и они кричат друг другу что-то, а ветер слова сносит, и совсем не понятно, что каждый из них в итоге хотел сказать. И вроде бы разговаривают друг с другом, но получается как-то рвано, через плоскость напряжения, которое Хэсоль чувствует своей глиняной кожей. — Мне кажется, здесь стоит поменять строчку. Что думаешь? — А? — Строчку говорю. Поменять. Ты вообще тут или куда? Впервые за всё время нахождения в студии Хёсоб обращается напрямую к Хэсолю, а не к абстрактным «вам» или к кому-либо ещё из присутствующих. И Хэсоль рад бы предложить что-то адекватное, но рот словно клеем заливают и ни слова не вымолвить. Да, конечно, давай поменяем эту строчку и впишем что-то более подходящее, а потом ещё раз послушаем, как это звучит в записи, хочет сказать он. Получается лишь согласно промычать. — И вот здесь лучше сказать как-то иначе, — Хёсоб, не стесняясь, берёт его блокнот, что-то там дописывая и исправляя. — Фраза уж очень кривая. Сонмин, ты ее откуда вообще вытащил? — А че я-то сразу? Это вообще не моя партия. — Разве её не ты писал? — Нет. Зайон-хён. Хэсоль почти физически чувствует на себе взгляд Хёсоба с выражением «вот это поворот» и старается сделать совершенно незаинтересованный вид. Ну да, он писал партию Хёсоба, потому что думал, что Сонмина переклинит в какую-нибудь обратную сторону и петь придётся ему самому. А оно вон как вышло. Его собственные слова принадлежат не ему. — Тогда я исправлю. Ответного мнения он не дожидается, исправляет прямо на ходу что-то несколько раз, перечеркивает, переписывает, добавляет, оставляя от текста Хэсоля всего одну строчку и ту в оборванном состоянии. На часах 22:22 — время загадывать желания, а в голове у Хэсоля бесконечное «твою мать» без каких-либо прочих мыслей. Даже на треке сосредоточиться не получается, и он лишний раз радуется, что минус был готов уже давно, — сейчас он был бы просто не в состоянии править ещё и музыку. Он даже дышать не особо в состоянии, а мерзкие 22:22 вдавливаются в глаза и требуют быть замеченными. Какое-то дурацкое смутное желание начинает формироваться, пока не щёлкают секунды, выдав 22:23. Поздно. — Если мы прямо сейчас не сделаем перерыв, я откушу голову кому-нибудь из вас, — в руках у Бёнхуна появляется пачка сигарет. — Десять минут. Сонмин убегает курить вместе с ним, захватив с собой листы с текстом и что-то исправляя в последних строчках. В студии они торчат уже почти сутки, почти доработали все партии и почти всё закончили. Осталось ещё в паре моментов кое-что поправить, и будет почти идеально. Сплошные «почти» без всякого конца. Лучше бы они это всё просто завершили. — Как ты? Вопрос повисает в разреженном воздухе студии. Хэсоль бы и рад что-то ответить, да только вот особо нечего. Нормально, в порядке, всё хорошо. Немного грустно без тебя, дома бардак, в холодильнике пусто, палец вот сломал, пока диван двигал, очки любимые куда-то подевались, книжек незаконченных тьма тьмущая… Столько всего произошло за это время, что на рассказы не хватит целой ночи. — Нормально, а ты? — Сойдёт. Планшет посередине дивана лежит чёткой границей личного пространства. Вот — Хэсоль, вот — Хёсоб. Пара сантиметров влево-вправо, и это уже можно считать вторжением. Тишина сковывает. Замораживает. Вроде бы нужно сказать что-то ещё, но Хэсоль боится разрушить этот хрупкий нейтралитет, воцарившийся между ними. Да и что сказать, он слабо представляет. — Ты под себя писал его? Хёсоб смотрит в стену напротив, не отводя взгляда, и, если бы в студии не находились они вдвоём, сложно было бы понять, к кому он вообще обращается. Хэсоль молчит. Банально не знает что ответить. «Да, а для кого ещё по-твоему?» прозвучало бы как-то очевидно-жестоко и разнесло бы атмосферу относительного спокойствия в клочья. Да и зачем отвечать на очевидно риторические вопросы? Не будет же он говорить, что вообще не планировал выпускать этот трек с кем-либо, кроме Хёсоба, который к моменту написания музыки уже слился в закат. Как не будет и утверждать обратного. — Надо закончить в ближайшие пару часов, — Хёсоб поднимается с дивана. — Я за кофе. Надо бы это всё закончить прямо сейчас. Сил, правда, не остаётся вообще. — Скажи мне, пожалуйста, как ты его вообще уговорил на вот это всё? Слова даются Хэсолю с огромным трудом, но не спросить он просто не может. Этот вопрос гложет его с момента появления Хёсоба в студии. — От моих предложений сложно отказываться. Тем более, его устроили условия, которые я предложил. «Это какие же?» — застревает в голове намертво. Если Бёнхун изначально не сказал, что именно предложил Хёсобу, то и сейчас ничего не скажет — проверено. Да и Хэсоль не умеет выдавливать из людей признания, даже пытаться не будет. Их команда играючи проходит предпоследний тур шоу, оставляя в своём арсенале главный козырь, на который они оба так рассчитывали и который должен принести им победу в сезоне. У этого козыря горящие глаза, рвущие душу строчки в финальных треках и гора уверенности в себе, которая в разы выше Эвереста. Бёнхун смеется, когда Сонмин планирует, как будет гулять после победы в финале, и спрашивает, что они все будут делать, если победит Бёнюн. Да ничего не будут делать. Порадуются за него, помашут букетиками в камеру, сделают совместные селки и разойдутся по разным углам, чтобы прийти в себя после этой рэперской вакханалии на десять эпизодов. — Прямо ты не боишься? — Вообще ни капли! «Поделись что ли», — хочется ответить Хэсолю. Молчит. Рисует что-то в блокноте, собирая человеческий силуэт из тонких линий. Фонарь, дождь, вечер. И кто-то без зонта посреди бури. Примерно так себя чувствует Хэсоль в преддверии самой последней записи. И всё бы было хорошо, если бы она не проходила в прямом эфире. Здесь не отсидишься в углу, вылезая под софиты, только чтобы отпустить краткий комментарий или отчитать свою команду, не спрячешься никуда, не уткнёшься в блокнот. И лицо постоянно держать надо: черт его знает, когда камера окажется направлена на тебя. Всё это давит многотонной плитой, не давая вздохнуть. Всё это можно было бы спокойно пережить, если бы под занавес Сонмин не выходил на сцену с Хёсобом. — Не хочешь посмотреть их прогон? Бёнхун в последний раз проверяет их костюмы и прячет в карман пиджака тёмные очки, к которым начал питать особую любовь после съемок в компании Хэсоля. — Нет. — Это из-за Хёсоба? Иногда Хэсолю кажется, что об этом всём не в курсе только самая последняя глухая собака где-нибудь на задворках Пусана. Как иначе объяснить навязчивую идею всех окружающих свести их с Хёсобом в любой ситуации, он не знает. — Хочу посмотреть, как они выступят, — после неловкой паузы наконец отвечает он. — Пусть покажут всё, на что способны. — Тем более, что сейчас Сонмин, скорее всего, опять пинает мониторы и истерит, что сам себя не слышит. Хэсоль пожимает плечами. — Ты, кстати, слышал исправленный вариант текста? То есть какой ещё «исправленный»? Они же всё доработали и доделали ещё несколько дней назад, решив, что этого вполне достаточно. Кто ещё полез исправлять свой текст? Явно Сонмин — ему вечно не терпелось заменить там одну строчку, в которой… — Значит, не слышал, — Бёнхун улыбается. Скорее скалится и указывает рукой на дверь. Мол, беги. Ещё есть возможность услышать, что там нового у этих двоих случилось. Договаривались же, никаких исправлений. Ни единой правки после того, как запишут финальный вариант трека. Что там можно было поменять сейчас, сегодня, прямо перед выступлением? Ладно что. Зачем вообще было это делать? Если Сонмину так хотелось внести правки, сказал бы об этом ещё тогда. А он ведь говорил. Раз двадцать говорил. Хэсоль бежит через закулисье, наталкиваясь на людей из стаффа и зависающих в пустоту участников, почти сшибает с ног Кисока, ругающегося с кем-то, и вылетает чуть ли не на сцену, запнувшись о шнуры. Всё равно опаздывает. Сонмин уже околачивается где-то в зале, пока Хёсоб бродит кругами по главной сцене, изредка постукивая микрофоном по собственной ноге. До одного слишком далеко, с другим и разговаривать не хочется. Беспомощно Хэсоль смотрит куда-то в потолок. Почему хотя бы последний день не мог пройти относительно спокойно: без подобных эксцессов и всей этой странной панической мишуры, которой и без того хватало в последнее время. — Ты на пожар что ли? Хёсоб вдруг оказывается рядом и смотрит так нарочито насмешливо, что все вопросы окончательно вылетают из головы. Хэсоль тянется поправить очки. Пальцы натыкаются на голую кожу, пуская по загривку волну мурашек. Очки он забыл в спешке где-то на подоконнике и теперь стоит беззащитный с заспанными глазами, смотря в такие же заспанные глаза Хёсоба. — Всё в порядке? Его интонация резко меняется с издевательской на обеспокоенную. И, видит бог, этого Хэсолю сейчас совсем не надо. Струна внутри обрывается, тонко звеня, и срастается снова, превращаясь в толстенную рельсу. Он молится о том, что бы Хёсоб не смог прочитать в его глазах весь происходящий ад с той же лёгкостью, с которой делал это раньше. Хэсоль отводит взгляд. Отворачивается. Прикрывает глаза. Делает всё, что бы по нему нельзя было сказать, что ещё минуту назад он летел сюда, обеспокоенный их грядущим выступлением, потому что боялся, что что-то пойдёт не так. Потому что боялся, что текст менял не Сонмин. Тонкий, но настойчивый внутренний голос тихо смеётся, выдавая раз за разом фантастические варианты событий, где Хёсоб отвечает ему своим текстом. Так же, как сам Хэсоль выворачивал себя наизнанку, придумывая по словам достаточно простое и понятное послание для всех его друзей. На мгновение ему кажется, что так оно и есть. — Да. Нужно, наверное, сказать что-то ещё. Что-то добавить, простого «увидимся» хватило бы вполне, но у Хэсоля получается только отвернуться, прикрыв рукой глаза, и, споткнувшись о провода снова, вернуться в гримёрку. — Почему ты не хочешь, что бы Зайон-хён слышал наш трек до выступления? Хёсоб пожимает плечами. Не хочет, и всё тут. Можно было списать на то, что он хочет сделать небольшой сюрприз для Хэсоля или что ему в самый последний момент тогда ударило в голову всё изменить, но врать самому себе не очень хочется. Он и так достаточно врёт в последнее время, чтобы ещё и эта ложь налипла на ком множества других. — Это что-то значит для вас двоих, да? Судя по тому, что знает Хёсоб, Сонмин очень даже неплохой парень. Добрый, отзывчивый, смекалистый и приятный в общении. Но иногда такие вопросы задаёт, что нормального ответа не подберёшь. Вот и сейчас нет ни малейшего понятия, что ему там отвечать. Лучше не отвечать вовсе. — Никуда не лезу, не смотри на меня так, — Сонмин поднимает ладони вверх в защитном жесте. — Это настолько очевидно, что я был бы идиотом, если бы не понял. — Вот и не лезь. Хочется сказать без злобы, но не получается. Всё равно выходит как-то слишком сердито и колюче, Сонмин даже вздрагивает слегка. — Хочу, чтобы это было сюрпризом, — после кратких раздумий отвечает Хёсоб. Он жутко нервничает. Так, что дрожат руки и в горле образовывается настоящая пустыня, которую никакими напитками не зальёшь. Он уже сто раз пожалел, что вообще согласился на этот коллаб и что в самый последний момент решил поступить, как Хэсоль в своё время. Выхода у него, впрочем, нет. Что сделано, то сделано. Можно, конечно, в последний момент заменить минус на тот, который они записывали в первый раз, но зачем? Хёсоб слишком долго раздумывал над всем этим, чтобы так просто всё бросить. В конце концов, не он это начал. — Волнуешься? Время до выступления Сонмина тянется мучительно медленно. Сначала сотня прогонов, запуск зрителей, ещё один саундчек, какие-то заминки перед выступлением Хунги, тысяча и одна пауза для рекламы. Воздух давит на череп многотонными плитами, и почему-то Хэсолю кажется, что сегодняшней записи он просто не выдержит, позорно сбежав где-нибудь в середине. А ведь надо стоять и смотреть, периодически мелькать в кадре и одобрительно кивать. Слава богу, что говорить сегодня слишком много не придётся, а то, что придётся, можно свалить на Бёнхуна. — Нет. — Да прекрати, я же вижу, что волнуешься, — Бёнхун снимает очки и протирает стёкла краем рубашки. — Финал всё-таки. У нас вполне неплохие шансы на победу. — Наверное. Разговаривать не хочется совсем. Вот вообще ни единого слова произносить не хочется. Зашить себе рот, склеить губы, онеметь на ближайший час. Что угодно — только бы не отвечать людям вокруг. — Может пойдешь в гримёрку? Ты как-то вообще хреново выглядишь. Заботы от Бёнхуна тоже не надо, спасибо. — Всё в порядке. Возвращаться в гримёрку очень не хочется: там гнетущая атмосфера волнения Сонмина и аура смерти от Хёсоба. К тому же там утомительно-душно. Лучше уж здесь. Здесь можно не думать ни о чём, кроме выступлений. Первый тур проходит неожиданно спокойно, вышибая из гонки очевидного лузера Хунги и команду Illionaire. — Это просто битва века, я тебе скажу, — Бёнхун доволен, счастлив и вообще не выглядит уставшим, а вот Хэсоля можно скатать в трубочку и поставить в угол, чтобы не отсвечивал. Он знает, что ждёт впереди и кто будет выступать. В какой-то момент начинает казаться, что это всё одна огромная ошибка. Что в треке не должно было быть Хёсоба, зато должен быть сам Хэсоль, и что лучше бы Сонмин вообще сделал как ему предлагали, выступив сольно. Менять всё уже слишком поздно. Думать об этом — тоже. Хэсоль отсчитывает последние минуты. Как они могли изменить текст и, главное, где именно? Если это одна из партий Сонмина — ничего страшного. Если же Хёсоба… То лучше просто не думать об этом. С первых нот трека Бёнхун погружается в какие-то свои мысли и перестаёт участвовать в происходящем. Качает головой, судорожно сглатывает, наблюдает за сценой и Сонмином, который сидит в небрежно сброшенной с одного плеча куртке под светом софитов. Хэсоль перехватывает взгляд камеры и старается сохранить привычное равнодушно-спокойное выражение лица, хотя сейчас это кажется ему настоящим подвигом. Сил остаётся всё меньше. Время вокруг замирает, стоит Хёсобу выйти на сцену. В свете прожекторов он меняется до неузнаваемости, как это умеют почти все из них. «Просто, как можно было нормально жить все это время?» Хэсоль смотрит на сцену, чуть опустив очки, и забывает как дышать. Это уже было. Он уже это слышал. Он уже это писал. Он уже выходил с этим на сцену. Он сам это уже пел. Чертов Шин Хёсоб, ты, верно, издеваешься сейчас. Не так давно он накручивал себя идиотскими мыслями о том, что ему ответят тем же способом, которым он обратился, и вот, пожалуйста. Получил сполна. «Как я жил без всех этих странностей и причуд?» Ему хочется спрыгнуть с этой платформы, подойти к сцене, подманить к себе Хёсоба и влепить ему такую мощную оплеуху, чтобы вообще забыл обо всём, включая эти слова. Хочется заткнуть уши, чтобы не слышать больше ничего. Потому что нельзя так, совершенно точно нельзя. Чем думал Хёсоб, поступая так с ним? И при этом хочется дождаться самого конца, пройти за кулисы и обнять там Хёсоба. Держать и не отпускать, что бы даже не пытался думать о таких глупостях. Что бы больше не пытался уйти, даже если весь мир осыпется осколками. «Почему ты так серьезен теперь?» — Потому что ты дурак. Произносит Хэсоль одними губами и улыбается, глядя на сцену. Там под софитами стоит Сонмин с непередаваемым выражением лица человека, который прошёл девять кругов ада и слегка застопорился на выходе. За него Хэсоль испытывает невероятную гордость. Ровно на то мгновение, которое растягивается веками до следующей строчки. «Со временем всё так или иначе забудется, но неизбежно повторится вновь». Теперь Хэсоль понимает, почему они изменили текст. Понимает, почему Хёсоб не хотел показывать ему то, что действительно собирался сказать. Почему врал. И почему Сонмин с Бёнхуном так спокойно его покрывали. Хочет понимать. И при этом совершенно не понимает. Неужели нельзя было сделать всё это проще? Неужели нельзя было подойти и сказать это всё в лицо, а не устраивать нелепого фарса с ответным посланием, запрятанным в текст чужой песни? С другой стороны, он первый начал. Это из-за него сейчас Хёсоб на сцене и говорит всё это. Никаких сил не остаётся даже просто стоять, и Хэсоль молча упирается лбом в скрещенные на перилах руки. Зачем он здесь, зачем они оба здесь и почему всё происходит именно таким образом? Через партию Сонмина снова слышно вокал Хёсоба, вышибающий из головы все мысли, кроме одной. Надо с ним поговорить. Надо решать все свои проблемы как взрослые люди. Хэсоль знает, что он не виноват. Что он извинялся уже тысячу и один раз и все лимиты давно исчерпаны, но если Хёсоб не в состоянии хоть немного побыть взрослым, то восстановление их хрупкой дружбы придётся брать в свои руки. И вот сейчас лучший момент для этого. Сейчас, когда они оба сказали всё, что хотели. Диалог без какого-либо контакта всё равно случился, и каждая из нужных фраз достигла того, к кому обращалась. Вполне неплохо, учитывая, что Хэсоль и не рассчитывал быть услышанным. Он почти разворачивается, чтобы уйти с платформы, едва не срывается с места и натыкается на тяжелый взгляд Бёнхуна. «Не сейчас». Четкий план действий, выстроенный в голове за последние несколько минут, идёт крахом, заставляя Хэсоля бессильно таращиться в пустоту. Выступление уже закончилось, и теперь Кисок что-то говорит про Сонмина, довольно ржущего в микрофон. У них своя атмосфера. Тут вообще у всех своя атмосфера, и не очень понятно, что происходит с каждым из них по отдельности. — Лучше, когда всё закончится. Хэсоль его не слушает. Срывается с места, почти сшибает Кисока и слышит вслед какое-то заковыристое ругательство. У него мало времени. Времени вообще нет. Люди делают ему живой коридор, почтительно расступаясь и даже не обращая внимания на то, что один из продюсеров шоу прямо сейчас несётся мимо них с выражением абсолютной паники на лице. Людям, в общем-то, плевать, что происходит, пока на сцене творится какая-то вакханалия. И это служит отличным прикрытием. В гримёрку Хэсоль влетает, едва дыша. Перед глазами скачут серебристые мушки, очки давно покосились, укладка, кажется, превратилась в сплошной ужас, но на всё это так плевать сейчас. Как и на то, что через несколько минут уже нужно быть на сцене и строить из себя счастливого родителя одного из незадачливых рэперов. Хэсоль верит, верит до остановки сердца, что Хёсоб ещё здесь. И чувствует, как проваливается куда-то очень глубоко, когда обнаруживает пустую комнату. Все вещи на своих местах и абсолютно никого. Картинки в голове рушатся с громким треском, сшибая на своём пути последние остатки воли и рассудка. Не должно всё так быть. Хэсоль уже даже морально подготовился, даже продумал, что скажет, что сделает. И вдруг всё так. Тянет. Давит. Не отпускает. Грохочущая вдалеке музыка заканчивается, слышно крики зрителей, а у Хэсоля внутри кто-то громко воет, перекрывая все звуки снаружи. Здесь должен быть Хёсоб. Должен и всё тут. — Вам пора идти. Девушка из стаффа осторожно касается его руки, вырывая из бури собственных эмоций. — Да, конечно. Хэсоль молча шагает по закулисью, перебирает в голове все варианты дальнейшего развития событий. Думает, о чём угодно, но только не о том, что сейчас, вообще-то, финал и они могут победить. Думает только о Хёсобе, если быть честным. Сцена, софиты, подсчёт голосов. Чьи-то возгласы. Вопросы от Сонмина. Волнение Бёнхуна. Победа Бёнюна. Крепкие объятия Кисока. «Ну так вышло» от Сонхвы. Вокруг что-то происходит. Внутри у Хэсоля не происходит ничего. Проиграли и ладно. Уйти бы куда подальше, снова забиться в свой угол, где никого нет и никто не вытаскивает говорить какую-то чушь на камеры. Что угодно, только бы это всё поскорее закончилось. И про Хёсоба больше вообще не вспоминать. Так получилось, так сложилось, что им удалось поработать вместе. Получилось даже поговорить, пусть и очень странным образом, но не стоит рассчитывать на многое, когда вселенная не на твоей стороне. Ведь столько всего хотелось сказать. Столько всего хотелось сделать. Извиниться снова и пообещать, что теперь-то всё точно будет лучше, только нужно ещё немного постараться им обоим. И Хэсоль был уверен, что в этот раз Хёсоб точно не поведёт себя как идиот, отказавшись объяснять вообще что-либо. Жаль, что одной уверенностью тут не обойдёшься. — Это было просто охренительно! Заваленный цветами Сонмин прыгает и машет букетами, периодически порываясь повиснуть на слегка ошалевшем от происходящего Бёнюне. — Ещё раз поздравляю с победой, а теперь давайте освободим пространство и поедем отмечать, — Бёнхун отеческим жестом выпроваживает всех из закулисного пространства. — Зайон, тебя тут, кажется, ждут. — Что? Хэсоль не сразу понимает. Он вообще не понимает, какого чёрта тут происходит, когда находит стоящего чуть в стороне от общего веселья Хёсоба. Не понимает и не хочет понимать. Планы летят к чертям. Самоконтроль туда же. Эмоции подкатывают к горлу обидой и разочарованием; тут уже уходят, уступая место откровенной тоске. — Пойдём поговорим. — Да можно прямо здесь, — отрешённо кивает Хэсоль. Как реагировать на происходящее, он не очень понимает. Не знает, что делать дальше, чего ожидать и как всё повернётся. Такого развития событий в планах не было вообще. — Жаль, что вы проиграли. — Второе место тоже неплохо. Сонмин очень способный. Хёсоб некоторое время молчит. Нервно кусает губу, словно собирается сказать что-то не очень хорошее и никак не может собраться с силами. Видит бог, Хэсоль бы сейчас сказал ему тоже целую кучу не самых приятных вещей, но… — Спасибо, что позвал выступить. — Что? — Спасибо, говорю, — по лицу Хёсоба видно, что эти слова даются ему с трудом. — Это было отличное выступление. Мне понравилось. Если бы просил не ты, я бы сразу отказался. Почему ты не мог сделать это сам, подослав ко мне Бёнхуна? Они сейчас выглядят как два старшеклассника, не поделивших последний пончик в буфете школьной столовой, и Хэсоль готов засмеяться в голос — только бы разрядить гнетущую обстановку. Вот так всё и получается. Ты строишь какие-то планы, переживаешь, рвёшь себя на части, а кто-то решает всё за тебя, поворачивая ситуацию совершенно другой стороной. Хэсоль даже благодарен Бёнхуну, но потом всё равно выскажет всё, что о нём думает. — Я был немного занят, прости. — Не извиняйся. Эмоции Хёсоба меняются с ошеломительной скоростью — отследить каждую очень сложно. Вот он стоял, не уверенный в том, что говорит, а вот уже едва ли не горит от злости. — А ты не злись. — А ты не веди себя так. — Пожалуйста, не начинай, — грустно выдыхает Хэсоль, опуская взгляд в пол. Всё снова рушится. Всё снова плохо. Только Хэсоль понадеялся, что вот этот момент, когда их ситуация станет лучше и изменится, как снова Хёсоб ведёт себя как ребёнок. Что ему говорить? Нужно ли ему вообще что-то говорить? Смысла уже никакого нет. Во всём этом нет вообще никакого смысла. И своей необоснованной злостью Хёсоб ставит последнюю точку. Собрав жалкие остатки воли в кулак Хэсоль разворачивается и собирается присоединиться к компании в гримёрках, когда слышит за спиной смех. — Я уже и забыл, каково это, — Хёсоб вдруг оказывается непозволительно близко, а его рука сжимает плечо Хэсоля, не позволяя двинуться с места. — Давай хотя бы сфотографируемся вместе? На память после финала остаётся лёгкое похмелье, целая куча странных фотографий в телефоне с общего празднования и всего одно фото в инстаграме, на котором отмечен Хёсоб. Не то что бы Хэсолю хотелось большего, но и этого вполне хватает, чтобы не ощущать себя полумертвым. Он знает, что с сегодняшнего дня всё будет лучше, пусть и ненамного, но точно лучше. Станет проще дышать, и всё то, что роилось в голове назойливыми мухами, наконец уйдёт куда-то очень далеко. Понемногу, но как-нибудь Хэсоль привыкнет находиться в вакууме одиночества. Ему просто нужно было последний раз вдохнуть того, что у них с Хёсобом называлось дружбой. Чтобы окончательно отпустить. Или понять, что без всего этого жить будет отвратительно. «Я сегодня вечером заеду. Тебе захватить кофе?» — высвечивается на экране телефона сообщение с номера, который Хэсоль уже давно выучил наизусть. «Буду ждать». Всё начинает медленно возвращаться на круги своя.