***
...Комнаты свет - приторно-рыж и тускл - Лиза любит теплые оттенки, а значит и лампочки в люстре должны быть оранжевыми. За окнами - сине-багряный вечер октября - многим уже, наверное, позднее обыденного для такого яркого света, но кого это вообще ебет?.. Лизы ведь уже которую ночь нет дома. Периодически возвращается под утро - трезвая, веселая и с засосами по белой шее; Ада же с ней - тоже игривей обычного. Неоднократно Юлик пытался дознать, где она шлялась, но девушка только ухмылялась лукаво - Онешко и сам понимал, что не на панели. Допытывался до Реш. Реш ухмылялась, щуря ехидные зеленые глаза и проглатывая вопрос с очередным глотком вина. Хитрая Решетникова явно ничего не собиралась давать через чур информативного Юлику - ну, и на том спасибо, что хоть не избивает Лизу. Хотя черт их знает, этих баб. За окном уже чертовски холодно - этот холод ползет через раскрытое настежь окно, забирая во влажное дыхание Москвы дым еще одной сигареты. За окном чертовски холодно, но это и не так важно - ибо холод прекрасен: отрезвляет и эмоции приводит в относительный порядок. Щеки и скулы болели не так-то уж и сильно - хоть и рука у Руслана тяжелая, но то ли скачки гормонов и эмоций в биохимии мозга Юлика делали что-то иное, то ли он сам себе внушал, что этот пиздец - всего лишь еще одна игра на камеру и ничего более. Действительно, ничего более. Именно так он сказал Куличу - пусть сами разбираются, что там у них. Юлик почти с самого начала знал об их отношениях. В первый момент, услышав об этом от Лизы, малость так прихуел, потом же засмеялся, неожиданно для самого себя стал полувесело-серьезным и пошел подъебывать Руслана. Но то было только их дело - для себя Онешко понял еще давно, что оба они - его лучшие друзья и ничего в этом предосудительного не имеется: у нас, в конце концов, демократия – а значит дела твоей жопы касаются только тебя и ничего более. Многим после уже стало чуточку грустно. И Москва, помнится, тогда была точно так немного меланхолична и немного морально возбуждена - впрочем, ничего необычного. Равно как и в этот блядский вечер. Юлик тушит окурок в старой жестянке, которая наверняка помнит и больший пиздец, чем есть сейчас. Хорошо, однако, что он не может читать остатки эмоций на вещах - только помнит символизм некоторых событий. К примеру, один из самых глубоких и уже затянувшихся шрамов чуть выше локтя на внутренней стороне руки - когда это было? - помнится, еще в Питере, и Юлик все еще не может забыть, чьи именно руки его так резко и поразительно горячо ревновали его тело ко всему остальному сущему. Мысли об этом так неожиданны, так совершенно ни с чего возникают в голове. Юлик немного пьян, и трезветь не хочется - хочется напиться еще, чтобы кружилась голова, чтобы стало наконец весело и, блять, не так паршиво внутри. Мысли эти не несут с собой такой чтобы сильной неприятности, но это явно не то, о чем бы хотелось думать - от всего пережитого - и вместе, и порознь, - немного, но становится противно. Хочется еще чуточку вина. И - немного сдохнуть. ...Он ненавидел дым сигарет - не важно, какой марки и вкусовых качеств - просто не мог терпеть. Это был не страх - просто жизненная привычка, моральная установка собственному мозгу - Диме казалось, что в болотах табачного дыма в небе лещи плодились быстрее - и он по-прежнему их ненавидел. Только вот было одно исключение из всех блядских правил и имя ему - Юлий Онешко. Дима не мог терпеть - даже у совершенно незнакомых людей, - не мог терпеть татуировок, в большинстве считая их одной лишь тратой ресурсов. И было одно исключение - имя ему Юлий. Чертов Юлий, который даже в три пизды пьяный и обдолбанный, вызывал непроизвольно на его губах улыбку, несмотря на весь тот пиздец, что творил. Дима не мог терпеть даже того, что, похоже, слишком влюблен в этого пидораса. Он не мог сам себе в этом признаться, упорно продолжая вытеснять из головы всяческий бред. А Юлик... Да что Юлик? Вечно ебанутый, вечно такой по-своему прекрасный - не одно только "валить-трахать", а скорее - обнимать-обнимать-обнимать. Ларин и сам немного охуевал от того, где только набрался таких соплей. Но это было - было в его голове в отношении именно к этому человеку, - хоть и потом становилось больно, но Дима, наверное, слишком зол для этого дерьма - боль он чувствовал, но для себя давно уже прекратил наставления мыслью - стараться игнорировать ее: теперь это стало непроизвольным рефлексом его сознания. ...В небе киты помирали в болотах дыма. В небе они казались будто бы лишними. Огромные, темно-синие и грустные - они несли на плавниках звезды, когда небо вечерами становилось пасмурно-мрачным - помнишь ли? - закат догорел, но фонари не открывали глаз; киты же плыли над нами по небу огромными серыми тучами, несясь куда-то на юг. А вот лещи в той же самой мути октябрьского вечера, со взвешенной в атмосферу влагой, - лещи чувствовали себя прекрасно и выпивали бокалы российского игристого за здравие всех сущих ныне. Лещи же были очень веселы - обычное их состояние, - так плюсом же ко всему - глумливы более обычного. В мыслях же своих продолжая молиться, лещи порой угасающим взглядом следили за тем, как вьются по небу Москвы болота дыма электростанций и сигарет. Только вот нихуяшеньи, пока что, молитвы их не помогали. У каждого почти в этом холодном городе была зависимость человеческая - как это не идиотски, как это не пафосно, - но это было именно так. Чей же разум не был поражен этой гадостью? Кто, хоть сколько-нибудь выделяющийся мыслями, не был влюблен отчаянно и безнадежно? Это похоже было на стояние перед пропастью - когда рыдание и внутреннюю судорогу душит порыв сильного ветра, заставляя заткнуться и быть просто сильнее. Некоторым - помогает. Некоторые - затыкают, вырубают на корню всяческое подобное в себе жалостливое и невыразимое, просто надевают маску и идут дальше. Иные же - не так. Падают сначала, как подкошенные, пресмыкаются от этой боли, потом до беспамятства пьют, в надежде на просветление, пьют анальгетики - быть может, и помогает; со временем же понемногу поднимаются, снова становятся на ноги - и до нового столкновения: не все ведь так просто в мире подлунном. Наркоманы - совсем иное. Наркоманы до чувств, наверное, который год не могли слезть с этой иглы - не могли отучить себя привязываться к людям, чтобы в итоге мучиться болью. Это становилось не просто частью этой пресловутой вашей зоны комфорта - это было даже больше, чем зависимость, - почти что физическая необходимость, как нужда в тепле и периодически - алкоголе, чтобы совсем не сойти с ума. Разве что до слишком ярких чувств - очень и очень чаще, - как с героином: до тех пор, пока тебя это не захлестнет такой силы волной, что ты навсегда отправишься в этот прекрасный и сияющий космос, по дороге встретив и лещей, выпив с ними даже, если повезет, встретишь и китов, погрустивши с ними, отправишься далее - куда ты там собирался?.. К наркоманам всякого порядка Онешко себя не причислял и все тут. Не хотел даже и думать об этом - было, прошло, а пока что черт с тем. Быть может, и сам он не понимал, что творилось в голове его, но понимал для себя это именно так - никак же иначе, упрямство не позволяло. ...Но когда в скважине двери заскрежетал глухо ключ, внутри у Юлика что-то вздрогнуло - ведь доступ к замкам и их дырам от этой оранжевой конуры был только у двух людей. И это явно была не Лиза. Сели рядом. Молча. Но не пряча глаз - взгляд Ларина был холоден и странен, - меньше в узких зрачках читалось ненависти ко всему сущему. Больше в нем теперь было, похоже, только алкоголя и ебучих мыслей - Юлику думалось именно так. Онешко не выдерживает первым; отходя к окну и снова раскрывая пасть его, понимает, что уже трясет - не от холода, а от пидора. Снова закуривает, косо поглядывая на Ларина. - Я все же слушаю. Говори, - Дима не сводил с Юлика острого взгляда, скользя по такой чертовски родной когда-то фигуре. - А нечего тут говорить, Дима. Это обычайный пиздец, не выходящий за рамки приличий. Сам ведь все знаешь. Сам ведь видел. - Юлик смотрит на догоревшее, малиново-синее у края небо Москвы, в голове же перебирая те мгновенные и резкие взгляды - чертов Ларин каким-то образом попал в тот ебучий "Крейзи-дейзи" и именно в тот ебучий – это же, блять, было сегодня, - день, отлично все видевши. Не все ведь так однозначно, а, Юлик?.. - И долго ты здесь один? - Промолчавши, не давая мыслям в голове голоса, Ларин смотрит на него выжидающе, с едкой усмешкой. Юлик задумывается на мгновение - когда же точно он последний раз видел Лизу?.. Логично, что давно - но насколько давно?.. Самому бы ему хотелось разобраться в этом дерьме (жаль, что из него нельзя было сделать натсвай – стало хотя бы комичнее, но не менее погано). Только вот не хватало на то сил - что же именно это за квинтэссенция злоебучих чувств?.. - Долго, как видишь. Они снова сталкиваются взглядами - саркастично-обиженный и откровенно лукавый взор Юлика спотыкается об стену видимого и нескрываемого едкого равнодушия с примесью злорадства со стороны Ларина. Какой же, блять, пиздец. Лицемерие чистого вида. А ведь у него хорошо получается вживаться в эти ебаные роли "неприступных девиц" - уебать бы ему за такое, руки, блять, чешутся. Но если бы все было так просто... Несколько глубоких затяжек подряд, что дали бы лещам в небе еще одну конуру, и окурок снова тонет в замасленной жестянке-пепельнице. Больно, но уже не так сильно. Это почти что синхронно - Дима плавно и почти бесшумно подходит к нему со спины и обнимает. Прошло слишком много времени. Слишком много пиздеца, чтобы теперь говорить хоть что-нибудь. К черту. Молитвы лещей в небе не так ведь бессмысленны?.. Юлик не против - даже очень наоборот. Он все равно не может сам себе признаться, что чертовски скучал по рукам - вечно поразительно теплым, - рукам этой картавой мрази. Изворачивается в его объятиях, притягивая еще ближе, шею его обвивая руками. Холод разверзнутой черной пропасти окна все еще такой же лютый, только теперь он волнует меньше всего. - Пидораса, блять, кусок. Гомосексуалист, блять, показной. - Голос Димы чуть хрипловат, Юлик чувствует, что не у него одного сердце колотится слишком резко. - Допиздишься ведь с шутками, выебу. И снова этот блядский взгляд глаза в глаза. - Всенепременно буду выебываться - эта чертова его ухмылка дает окончательного пинка Ларину. Плевать уже, что там было именно до этого момента. Плевать уже, как долго они не виделись. Диме кажется, что именно этот момент должен стать последним перед смертью - именно касание кожи неравнодушных.***
- Хороши лещи были, однако. - Да, и впрямь. Только не веди себя как ребенок. Сколько раз я говорил тебе, что у Руслана - Илюша? И кто из нас теперь больший пидор?.. - Не буду спорить. Движения через чур порывисты и наполнены какой-то идиотской сладостью эйфории - будто бы долго чистил организм от остаточного никотина, алкоголя и продуктов разложения легких наркотиков - и в один миг в еще большем размере закидываешь все те же таблетки, пьешь всю ту же марку вина и... И просто нахуй слетаешь с катушек, продолжая мыслями (и не только) возвращаться все к тому же, блять, человеку. Юлик бы долго еще сам себе не признался бы, что скучал, чертовски скучал по этой картавой мрази. Скучал по его запаху, блять, по крепости его рук и манере его речи. Теперь же - вот он, а времени предостаточно - последние мгновения этой тлеющей осени так поразительно стали теплы, - плевать, что там творится за окном - в этой чертовой комнате с рыжим светом и рябыми стенами - совершенное иное направление. А в небе лещи свивали гнезда из последних целых еще обрывков дыма сигарет многомиллионного города и продолжали выпивать уже российский трехзвездочный впережемежении с сельтерской за здравие всех сущих.