Пусть я погиб под Ахероном

— Эй-парень! — громкий голос Толстяка раздался прямо над моим ухом. — Солнце встало, а ты все еще прохлаждаешься? Ненавижу, когда мой день начинается с Толстяка. — Когда-нибудь, — мечтательно произнес я, — настанет тот день, когда моя рука дрогнет, и я тебя, Толстяк, пристрелю. Совершенно случайно. Гобл коротко хохотнул. — Тебя там у ворот дюже видеть хотят. Быть шерифом — дело хлопотное, а быть шерифом Погребальнеца, одного из городков Пограничья — дело хлопотное вдвойне. Или даже втройне. — Что у них там опять стряслось? — недовольно спросил я, поняв, что вставать придется прямо сейчас. И топать к воротам, выяснять, с чего это нашим доблестным часовым вздумалось тревожить мой сон. Хм… Часовым? — Толстяк, а чего ты не у ворот? Твоя же очередь? Знаю-знаю, мой предшественник не сильно утруждал себя всякой там караульной службой, но я-то — не он. Я — Кейн Ханко, и этим все сказано. Ответ на свои вопросы я получил уже по дороге к воротам. — Я, ваша милость мистер шериф, поменялся, — скаля зубы, рассказал Толстяк. Наедине он все еще продолжал именовать меня по-старому, и я не протестовал. Главное, чтоб «в обчестве» называл правильно. — Я завтра буду ворота сторожить. А сегодня белогривка за меня пошла. — Он скорчил гримасу, выражающую, по его мнению, почтение и восхищение. — Она-то и велела разбудить тебя. Пожалуй, только в Погребальнеце помощником шерифа мог стать гобл. Одним из помощников, и это было еще ничего, потому что двумя другими были демон и дампир. В их компании я смотрелся не сильно представительно — слишком молод по сравнению с Лиссой, слишком хлипок по сравнению с Толстяком и слишком неуклюж по сравнению с Венгой. А между тем именно я был шерифом, и получил я золотую звезду совершенно заслуженно. — Эй, белогривка, я привел его, — громогласно окликнул Толстяк Венгу, стоило нам подойти к ограде. — Чо там у вас стряслось? — Поднимайтесь, — приглушенно донеслось в ответ. Утро сегодня было необыкновенным. Такого я не видел не то что в Приграничье, но и дома — а там до болот было не в пример ближе. Солнечные лучи не могли пробиться сквозь густую завесу тумана, и он, клубясь, обосновался в городе. Туман был настолько густым, что верха ограды я не видел — он скрывался за колышущейся белесой завесой. Не видел я и Венгу, хоть это как раз не удивительно — скорее всего, ее внимание полностью досталось происходящему с другой стороны ограды — той самой, за которой начинались Запретные Земли. — Уже, — хохотнул Толстяк и полез наверх. Толстяк, как я уже не раз имел возможность убедиться, умел бегать очень быстро, в том числе и по лестнице. Правда, сподвигнуть его на это могли либо опасность, либо любопытство. Опасности для него я не представлял, по крайней мере, сейчас, однако по лестнице он взлетел птицей. Зеленой и бородавчатой, но очень шустрой. — Нда, — озадаченно произнес он. — Ты тоже это видишь? — спросила у него Венга, и я с удивлением уловил в ее обычно ровном голосе эмоции. Именно это и заставило меня двигаться быстрее. — Туман? — проворчал Толстяк. — Да, его я хорошо вижу. В это время года, в Погребальнеце — и туман, ыгыр-мгыр! — Не туман, — Венга повернула голову в мою сторону — я как раз оказался наверху и пошел к ней. — Кейн, посмотри туда. Я пару минут добросовестно разглядывал шевелящийся, словно огромное живое существо, туман. — Тоже не видишь, — с едва уловимым неудовольствием произнесла Венга. — И не слышишь? На ответ она явно не рассчитывала, но я всё же сказал: — Кажется, я слышу… Едва уловимые приближающиеся шаги. Так ходить могло только одно существо. — Держи. Лисса сунула мне в руки подзорную трубу, и я опять посмотрел в ту сторону, куда указывала Венга и откуда мне послышался странный шум. Труба была явно гномьей работы: туман словно истончился и поредел, и я увидел… У священника нашего прихода — я имею в виду, в Кентукки — имелось несколько книг, и одна из них была с картинками — яркими, цветными, настолько четкими, что видна была каждая, даже самая крохотная, деталька. Именно там я увидел однажды то, на что смотрел сейчас: строй воинов с огромными щитами, с орлом вместо знамени…

***

Я сидел в салуне Мака Хавчика и слушал рассказ Флавия Аквилы. О том, как остатки легиона отступали все дальше на север, как выли под стенами старой ставки Агриколы племена варваров, как взбунтовавшиеся легионеры убили своего легата… Слушал и не понимал половины слов — пусть его рассказ и переводила Венга, единственная, кто хоть как-то понимал его язык. Я не знал, кто такие легат и ицены, чем отличается когорта от легиона, где находится Северный Вал. Я не понимал его языка, но прекрасно понимал самого Флавия. — И мы ушли в туман, — хрипло говорил Флавий. — Мы ушли, улизнули из-под самого носа варваров, и на рассвете они погнались за нами. Я не раз бывал на охоте, но впервые в жизни почувствовал себя добычей. Мы отступали в сторону Тримонтия, а варвары гнались за нами. Я не винил тех, кто решил раствориться в проклятом тумане, нашем постоянном спутнике. Мы привыкли к нему, как и к воплям варваров, и, когда все звуки смолкли, сначала решили, что оглохли. Он залпом влил в рот содержимое кружки, и я сделал знак Маку повторить. Мак, не торопясь, выбрался из-за стойки и неспешно пошел в нашу сторону, неся кружки в руках — одну, с молоком, для меня и вторую, с разбавленным вином — для Флавия. Пиво пить он отказался, как и большинство его людей, и Мак, как и любой гном, не любивший упускать выгоду, без всяких разговоров достал откуда-то из своих запасов несколько бутылок хорошего вина. О том, что вино хорошее, мне сказала Венга — сам-то я в винах совершенно не разбирался. Венга, как и я, пила молоко — Мак даже как-то сказал, что скоро купит корову, исключительно ради нас. Лисса, как обычно, пила чай, в очередной раз добытый где-то всё тем же Маком. Толстяк глушил пиво и скалился то сочувственно, то понимающе. Люди Флавия разбили лагерь внутри ограды, а сам он пошел с нами к Маку. — Мы продолжали идти, а вокруг был туман — густой, словно похлебка. Он оглушал, сводил с ума, а потом все закончилось. На нас обрушились солнечные лучи, жаркий воздух и крики нападающих. Мы стали отбиваться, радуясь, что наконец-то видим своих врагов, а не только наших мертвых. И только потом, когда отражена была атака и нападавшие скрылись, мы рассмотрели трупы. С зеленой бородавчатой кожей, клыками и нечеловеческими глазами. Мы решили, что это демоны, а все мы давно уже мертвы, — он невесело усмехнулся и с горечью произнес: — Погибли под Ахероном, но не потеряли нашего орла. — Не, это были орки, — лениво произнес Толстяк. — Еще, небось, и тролли где-то рядом ошивались. — И гоблины,— усмехнулась Лисса. — И гоблины,— не стал спорить с ней Толстяк. — Хотя гоблины умнее орков. Флавий взглянул на Венгу, и та стала переводить ему слова Лиссы и Толстяка. Флавий хмурился, видимо, пытаясь понять ее лучше, пару раз что-то спросил, а потом снова стал говорить сам. — Мы решили, что хуже уже не будет и надо двигаться вперед. И пошли. На нас нападали еще два раза, а потом снова появился туман. Он пришел слишком быстро, но никто из нас не испугался: все, кто мог бояться, уже покинули нас — либо погибли, либо ушли сами. А потом мы увидели стену, услышали твой голос, и я понял, что наш путь окончен. Даже если мы не задержимся здесь надолго. Я видел, что он очень устал, что здесь, с нами, его удерживает только долг перед своими людьми. — Венга, скажи ему, что они могут задержаться в Погребальнеце столько, сколько им понадобится. Пусть отдохнут и залечат раны, а там видно будет. Флавий выслушал Венгу, поблагодарил меня и ушел. — Ты веришь ему, Эй-парень? — спросил меня Толстяк, глядя вслед Флавию. — Венга? — Он не врал, — тут же откликнулась Венга. — Он говорит на латыни, его оружие… Мак, что ты можешь сказать об его оружии? — обратилась она к гному. — Мало что, — после недолгого раздумья ответил Мак. — И это не потому, что я невнимательно смотрел на него. Я могу много что рассказать про топоры, секиры и огнестрельное, но не про мечи. А этот человек пользуется мечом. Он привык к нему, как и к своим доспехам. Но одно могу сказать совершенно точно: все вооружение пришельцев — дело рук людей. — Спасибо, Мак, — Венга вновь обратилась ко мне. — Еще я могу сказать, что этот человек очень сильно устал. — Это и я могу сказать, — хохотнул Толстяк. — И я, — негромко произнесла Лисса, задумчиво разглядывая остатки чая в своей чашке. — Причем устал он настолько, что примет любое твое решение. — Еще скажи — смиренно, — оскалился в широкой улыбке Толстяк. — Нет, он воин, — качнула головой Лисса. — Он умеет сражаться и примет любое твое решение с достоинством. Но не смирением — он не христианин. — А какое решение ты примешь, а, шериф? — вопрос прозвучал (кто бы сомневался) из уст Толстяка, но все присутствующие ждали моего ответа. — Еще не знаю, — задумчиво произнес я. — Еще не знаю.

***

Я солгал. Я уже знал, что могу предложить этому человеку, прошедшему через предательство и кровь, но так и не научившегося предавать себя и своих людей. Я мог предложить прошедшим через ад людям кров и пищу — пусть даже дома им придется строить самим, а потом защищать их от зеленошкурых и всего того сброда, что так стремится в Приграничье. Я не мог обещать им мирной и спокойной жизни, но мог гарантировать, что не предам их до тех пор, пока жив я и они верны мне. В конце концов, я здесь шериф, и меньше всего на свете мне нужны неприятности в моем городе. А Флавий Аквила и его легионеры могут мне помочь.