Плохая идея

О том, что это была плохая идея, он догадывается ещё с самого начала — с того момента, когда только предлагает Джону и Роберту рассмотреть кандидатуру Руперта. Но отступать поздно, имя уже прозвучало, и надеяться на то, что этот вариант их чем-то не устроит, не приходится: ему сразу дали понять, что его мнение будет приоритетным при выборе актёра на эту роль. Самому Руперту он рассказывает об этом позже, как бы между делом, предупреждает, что с ним свяжутся в ближайшее время, если тот, конечно, не будет против, и тут же шутит: «Просто представь, что Маклейн и Филби всё-таки тоже оказались геями». Руперт сдержанно смеётся, улыбается из маленького окошка на экране ноутбука. — У меня были подозрения на их счёт, — отвечает он, и Тоби тут же жалеет, что выбрал такой несерьёзный тон — и не узнаешь теперь, что на самом деле подумал об этом Руперт. Что бы Руперт ни подумал, он соглашается пройти пробы, а ещё через неделю шоураннеры утверждают его на роль Томаса Гамильтона. Когда тот прилетает в Кейптаун, Тоби встречает его сам и радуется совершенно искренне, хотя его и терзают сомнения. Тоби всегда рад его видеть. Это так чертовски неловко — звать старинного друга на роль любовного интереса для своего персонажа. Вернее, это неловко, когда вам предстоит отыгрывать однополую любовь. С женщинами Тоби это даже в голову не приходило — что тут такого, коллеги же, все всё понимают, в том числе и как важна естественная химия для того, чтобы вдохнуть жизнь в отношения на экране. Руперт, убеждает он себя, тоже воспринимает это именно так. Наверное. Наверняка. Иначе не согласился бы, разве нет? Он перечитывает сценарий накануне первого дня съёмки флэшбеков, перечитывает сцену первой встречи Джеймса и Томаса и пытается вспомнить их собственную с Рупертом первую встречу. Вспомнить не удаётся, зато в памяти всплывают какие-то сцены со съёмок «Шпионов из Кембриджа», совместные попойки, отмечания дней рождения, выезды куда-нибудь с семьями — такие редкие, но тем более ценные. Руперт совсем не похож на Томаса Гамильтона, его нельзя назвать мечтателем или идеалистом, витающим в облаках и не чувствующим землю под ногами, в нём нет ничего романтического, и на первый взгляд совершенно непонятно, почему Тоби предложил именно его. Но он слишком хорошо помнит сыгранного им Дональда Маклейна, помнит растерянный взгляд мятущегося революционера, одновременно верящего и не верящего в своё дело, а лучше всего — ту сцену, когда Маклейн узнаёт о смерти отца и делает выбор, и знает, что Руперт справится. Потому что за строчками описания Томаса Гамильтона, за их с Джеймсом диалогами, за словами самого Джеймса о нём Тоби видит всё того же Дональда Маклейна, пусть и перенёсшегося на два с половиной века назад. Кроме того, Тоби знает, что с ним в паре сможет сыграть всё, что от него требуется по роли. У Флинта, даже в ипостаси Джеймса Макгроу, с Кимом Филби нет ничего общего, и это одновременно делает задачу Тоби сложнее — слишком велика опасность забыться и невольно войти в другой образ, провалившись обратно в 2002, — и неожиданно проще, потому что Филби не мог быть влюблён в Маклейна, это противоречит всему его бэкграунду и его бесконечным отношениям с женщинами, включая жену самого Маклейна. Филби не мог, не может — не имеет права — и сам Тоби, а вот Макгроу — может. У Томаса Гамильтона пшеничного цвета волосы, которые он прячет под этим нелепым париком, данью эпохе, светлая улыбка и невозможные голубые глаза, ясные и искренние, в которых светятся целеустремлённость человека, не желающего осознавать недостижимость своей цели. При всей своей идеалистичности он отлично понимает иронию и внимательно прислушивается к рациональным доводам Джеймса. В него невозможно не влюбиться. Как невозможно не влюбиться и в самого Руперта, длинного, жилистого, остающегося замкнутым, даже когда даёт откровенные ответы на личные вопросы, напряжённого, как туго натянутая тетива, со сдержанной улыбкой человека, не находящего смешным то, над чем ему приходится смеяться, — такого чуждого в своей извечной критичности и такого привычно родного. Эти мысли, которым Тоби обычно не даёт воли, просачиваются в его сознание вместе с мыслями Джеймса Макгроу, и накануне съёмки той самой сцены — с отцом Томаса и поцелуем — он не может заснуть, ворочаясь в постели и испытывая что-то очень близкое к панике. Идея позвать Руперта в этот момент уже не кажется ему просто неудачной — она кажется ему катастрофической. Ему стоило предоставить выбор шоураннерам, принять их решение и работать с тем актёром, которого они бы ему предоставили; это было бы непросто, это было бы неловко, особенно поначалу, им потребовалось бы больше времени, чтобы привыкнуть друг к другу, найти общий язык и нащупать то взаимодействие, которое позволяет создавать на экране убедительную историю любви. В том, что они с Рупертом будут смотреться убедительно, Тоби почти не сомневается. Руперт слишком хороший актёр, сам же он... Сам же он боится потеряться в роли, которую играет, окончательно перестать отличать собственные чувства от чувств Джеймса Макгроу. Если он сыграет это, если он переступит вместе со своим героем эту грань — сможет ли загнать обратно всё то, что пришлось выпустить на свободу, спрятать от самого себя эти чувства, которые не принесут ничего хорошего ни ему самому, ни людям, которые ему дороги? И уж тем более Руперту. Губы у Томаса неожиданно настойчивые, он целуется совсем не так, как этого можно было ожидать от столь мягкого по натуре человека, и Тоби едва не выпадает из роли, когда понимает изнутри Джеймса Макгроу, что его целует вовсе не Томас Гамильтон, а Руперт Пенри-Джонс. Уверенный в себе, решительный и куда более жёсткий, чем может показаться на первый взгляд, человек. Он чётко знает, что делать, чтобы получить желаемое. — Просто расслабься, — шепчет он одними губами, чтобы не слышно было на плейбеке через подвешенные под одеждой микрофоны, и мягко проводит пальцем по щеке Тоби. Где-то в стороне режиссёр довольно кричит «снято» и отправляет операторов переставляться на следующий кадр — ближний план. Тоби ощутимо трясёт, щека горит от недавнего прикосновения. Но он ловит взгляд Руперта, тот подмигивает ему, на мгновение становясь именно Рупертом, прежде чем снова стать Томасом Гамильтоном, и Тоби не знает, кто он сам сейчас — Джеймс Макгроу, впервые позволивший мужчине поцеловать себя, или Тоби Стивенс, только что поцеловавшийся со своим близким другом, в которого влюблён уже столько лет, не признаваясь в этом даже самому себе. Оператор сообщает, что всё готово к следующему кадру, режиссёр отдаёт команду вернуться на исходную, и Тоби просто выпускает обратно Джеймса Макгроу, больше не сдерживая его и не ограничивая в действиях. Если сам он не представляет, как себя вести, пусть с этим разбирается его герой. А со всем остальным он разберётся как-нибудь потом.