О правильном отношении к себе

Ацуши не сразу осознал, что меняется. Эти перемены сперва выглядели так незначительно, что, казалось, и вовсе не имеют смысла. Уходили старые привычки, а вслед за ними другими становились взгляды на жизнь, отношение к близким. Теперь это было необходимо: ведь он больше не жил в приюте, он не один за себя, на всех окружающих больше не стоит опасливо оглядываться и ожидать болезненного тычка в спину. Ацуши все равно пришлось бы учиться доверять людям. Кроме того, у него теперь появились друзья — люди, ради которых он готов рискнуть собой, уже рисковал. И считал это правильным, в какой-то мере его характеризующим и демонстрирующим принципы. Перемены в себе Ацуши нравились, и не было ничего зазорного в том, чтобы ими гордиться. — Ацуши-кун, — мягко проговорил Дазай, размеренно постукивая карандашом по столешнице, — тебе не стоит настолько наплевательски к себе относиться. Они сидели в рабочем кабинете друг напротив друга, вели разговор на вроде бы нейтральную тему, который незаметно перерос в это. Но в беседе с Дазаем ничему не стоило удивляться: он часто подходил к интересующей теме издалека. Не совсем друг, но больше; не сказать, что учитель, но не меньше; возможно, наставник, но это слово не было достаточно емким. В его отношении к Дазаю смешалось все сразу, включая и мягкое уютное тепло, непонятно когда и где взявшееся. Вещи, которые сообщал Дазай, всегда оказывались полезными, важными, нужными — стоит только внимательно вслушаться в слова. — Наплевательски? — осторожно повторил Ацуши. — Ты же понимаешь, человек, который себя ни во что ни ставит, вряд ли будет кому-то интересен. Самую малость, но это задело. Значит ли это, что он тоже... — Я не в счет, — Дазай с легкой усмешкой махнул рукой. — Ведь я первым увидел твой потенциал. Словно мысли прочитал. Ацуши мог бы уже поверить в подобную мистику, если бы не знал, каким проницательным бывает этот человек. Его нынешние слова сперва смутили, а затем согрели изнутри уютом и благодарностью. — Мы ведь сейчас не о нем! — Верно, мы о твоем отношении к себе. Ацуши нахмурился. Но прислушался и, кажется, понял. Раньше он думал, что давно обрел себя, но теперь стало очевидно, что это было заблуждением. У Ацуши появились люди, которых хотелось защитить, а среди них теперь и человек, которому он безоговорочно доверял. Доверял настолько, что верил в каждое слово, если оно не было дурачеством. Это не мешало злиться. На Дазая, когда тот ни с того ни с сего вдруг начинал говорить о суициде, а то и предпринимать очередные доводящие всех в агентстве до нервных колик попытки совершить его; на тех, кто семпая окружал, но не ценил достаточно: совсем немного, потому что сердиться на друзей всерьез было не в его правилах. К врагам он тем более не испытывал лояльности, особенно к тем, что угрожали близким, но если эти враги покушались на Дазая, ярость вспыхивала до небывалых высот и будила внутри Ацуши спящего тигра. А еще он слушал. По-прежнему слушал все, что говорил Дазай. Уже тот факт, что появился человек, чьи слова не хотелось подвергать сомнениям, был значительным доказательством внутренних перемен. — Если он предложит тебе двойной суицид, ты согласишься? — буркнул как-то в его сторону Куникида. Ацуши это удивило. Не сам вопрос, а тот факт, что такое о его семпае могли подумать. — Он бы мне этого никогда не предложил, — сразу же ответил Ацуши. И только тогда заметил, какими взглядами в ответ обмениваются работники агентства. Пришлось опустить глаза, чтобы скрыть румянец. Кажется, о его чувствах здесь уже знают. Или догадываются. Или считают, что рано или поздно они появятся. Но в агентстве по-прежнему все думают, что он не видит дальше притворно легкомысленной улыбки. Что из-за дурашливо-теплого отношения и постоянной внешней мягкости и приветливости к нему, Ацуши не копает глубже. Что он не знает этого человека и знаком лишь с его мастерски оформленной маской. Опровергать их заблуждение пока не хотелось. Ацуши помнил жесткий короткий удар по лицу, когда прежние черты характера все еще рвались наружу, выплескиваясь слезами и самобичеванием. Дазай легко их обезвредил. Иногда такая встряска нужна. В подходящий момент, с подходящими словами. В его случае подействовало моментально. Помнил Ацуши и взгляд, полный необъяснимой грусти: такой тяжелой, давящей, какую не каждый смог бы выдержать на своих плечах, а уж особенно улыбаться с ней. Тем вечером он обнаружил Дазая в комнате, сидевшего на подоконнике, свесив ноги в темную ночную пропасть города. Тогда он обернулся к Ацуши, выпуская из приоткрытых губ тонкую струю дыма. Взгляд был осмысленный, но совершенно пустой, как у человека, окончательно утратившего причину жить. Рядом валялись какие-то таблетки, пустые бутылки из-под алкоголя. Ацуши тогда рванул вперед, схватил Дазая обеими руками за плечи, потянул на себя. Действовал неосознанно — слишком испугался. Если бы Дазай улыбался или дурачился, как обычно, реакция могла быть другой. Но этот жест отчаяния заставил Ацуши крепко его обнять, малодушно прижаться щекой к пахнущей сигаретным дымом груди и сцепить за его спиной пальцы. «Не отдам, — пробудились в душе легкие эгоистичные искорки собственника, — я не отдам его. Я не позволю ему умереть. Я не хочу этого!» — Ацуши-кун. Ты обо мне беспокоишься? В ответ тогда он только крепко зажмурился. Накатила мощная волна эмоций, таких новых, непривычных. Ацуши еще разберется, что с ними делать, но потом, когда все закончится. А тем временем затянутая бинтами рука начала бережно поглаживать дрожащие плечи. Похоже, его пытались успокоить. — Ладно. Тогда иди сюда. Когда пальцы приподняли его подбородок, когда он ощутил его губы на своих, все было правильно и лишь немного — странно. Паззл сложился, непонимание исчезло. Теперь Ацуши казалось странным, как долго он не замечал очевидного. Только оставлять Дазая надолго стало с тех пор страшнее. Больше всего ему не хотелось увидеть снова такой взгляд. И он старался занять внимание Дазая собой чаще. Настолько, насколько позволяла природная скромность, так никуда и не исчезнувшая. Только немного, отчасти, это понимали только они вдвоем. Они ошибались. Ацуши знал его. Но и этого было недостаточно. Он думал над характером своего чувства к этому человеку. Благодарность, восхищение, доверие. А уже потом — желание защитить и по-прежнему видеть одобрение и нежность в его глазах. А уже потом... — Я не отношусь к себе наплевательски, — упорно ответил он, сложив на груди руки, — иначе все ваши уроки прошли бы для меня без пользы. Уж вы-то должны были это заметить! Я правда меняюсь. — Вот как? А если я стану тонуть в лодке и меня можно будет спасти только прыгнув следом и утонув самому? — своим привычно игривым голосом спросил он. За такой вопрос вдруг стало обидно. — Вы — особый случай, — вынужден был признать он, — но вы и так это знаете! Конечно, знал. Дазай ведь и был инициатором перемен в Накаджиме Ацуши.