«Друг любит во всякое время и, как брат, явится во время несчастья». Книга Притчи.
Пожелтевшая бумага дрожала в руках старшей княжны Долгорукой. Сотни раз перечитанные строки всякий раз открывали прежнюю рану. Слез не было. Была боль. «Милая Анна! Он часто Вас так называл. Ночами, во снах. Молю Бога дать мне сил и мудрости, дабы написать правду. Не рвите мое письмо. Прошу Вас. Прочтите его до конца. Детьми мы дружили, часто играли с Вами, мечтали. Помните? А потом все изменилось. Мы не сблизились даже после признания Вас княжной Долгорукой, а меня — дочерью матери, которая, как оказалось, тоже хранила свои секреты. И мне понятна причина такой отчужденности. Поверьте, я знаю, как Вы страдали в тот день, когда мое положение сделалось ведомо всем. Мне самой мучительно вспоминать то время. Сплетни, злость отца, страхи маменьки и Сони, лицо Михаила, когда я говорила, что не могу выйти за него, потому что жду ребенка от его лучшего друга. Видит Бог, и по сей день не могу простить себе Мишину гибель на Кавказе… Но не за тем пишу, дабы разбередить наши старые раны. Нет. Прошло уже пять лет, многое изменилось. Сложилось так, что я должна обратиться именно к Вам и просить о помощи. Молю, поймите все верно и во имя нашей детской дружбы не откажите. Видно, такова судьба. Ее не изменишь. Я вышла замуж за Владимира, нося во чреве его дитя, но папА моей Сашеньки всегда любил только Вас. Все эти годы он был заботливым отцом, достойным и благородным мужем. Благородным, но не пылающим любовью. Володя относился ко мне с уважением, но не более того. „Стерпится-слюбится!“ — говорила моя мать в день венчания и приводила в пример свою жизнь с человеком, коего я всю жизнь считала родителем, а он, как выяснилось, им вовсе не был. Даже Сычиха не ведала о сей тайне. Мой настоящий отец — граф Бенкендорф — тоже не имел ни малейшего представления о существовании дочери. Кто бы мог подумать… Теперь, спустя столько лет, когда из земного мира ушла княгиня Мария Алексеевна Долгорукая, он согласился меня признать, дабы исполнилось то, ради чего пишу Вам. „На свете счастья нет, но есть покой и воля…“ Строка Пушкина. В ней жизнь Владимира все последние годы. Он не был счастлив. И я тоже. Часто думаю, что все могло быть иначе, не соверши мы ошибку в ту роковую ночь. Хотя, не случись тогда она, не росла бы сегодня и наша Сашенька, мое счастье и единственное подаренное Богом утешение. Так или иначе, но все сложилось, как есть. Ничего уже не изменить. Я больна чахоткой. Болезнь забирает все силы. Никакие доктора и путешествия на воды не помогают. Дни мои сочтены. Я чувствую. Молю Вас, Анна, позаботиться о моей дочери. Никто другой не сможет сделать сего лучше. Владимир любит Вас, и Сашенька тоже впустит в свое сердечко. Вы ведь знаете, какова участь быть почти сиротой. Моя дочь — баронесса, а не крепостная, но ей нужна мать, а барону — супруга. Не отвернитесь от них, забудьте прошлые обиды. Станьте им вместо меня… Женой — Владимиру, матерью — моей дочери. Я уверена, Вы принесете им счастье и утешение. Подобное письмо оставляю и мужу. Помните, он всегда хотел, чтобы Вы, а не я, стали баронессой Корф. Теперь сему надлежит исполниться. Так решено на небесах. Не противьтесь судьбе, Анна. Когда Владимир после траура сделает Вам предложение, скажите „да“ и выполните мою последнюю просьбу. Сделайте его счастливым и сами будьте счастливы с ним. Мне кажется, Вы тоже до сих пор его любите. Простите за боль, которую невольно я причинила. Время, как видите, все расставило на свои места. Прошу Вас, вспоминайте обо мне, как о подруге детских лет…Верящая в Вашу доброту, Лиза…»
Прошло два года, как Анна Петровна Долгорукая, бывшая ранее Платоновой, получила послание ныне покойной баронессы Корф. У княжны было время для раздумий, и она приняла решение, о котором ни разу не пожалела. Имение Добрино, где ныне жила Анна, принадлежало князю Петру Михайловичу Долгорукому. Это было тихое местечко в двухстах верстах от Москвы. Владимир прибыл туда ранней весной. Снег едва успел сойти с полей, но молодая травка уже жадно тянулась к солнцу, питаясь лаской его лучей. В чаще леса, что раскинулся неподалеку от господской усадьбы, барон остановился ненадолго. Уставший с дороги конь потянулся к зелени, пробивающейся сквозь прошлогоднюю листву. Его хозяин, спешившись, заметил на чернеющей почве нежное цветочное облако. Память вернула Владимира на двадцать лет назад. Вспомнился день, когда в детских забавах изображая рыцаря, он подарил первые весенние цветы бойкой Лизавете и, шутя, объявил ее дамой сердца. Обрадованная княжна, смеясь, поблагодарила за букет пролесок и назвала их голубыми подснежниками. Аня же стояла в стороне, опустив взгляд. В свои семь лет она была синеглазой крохой со светлыми косами, слабой и застенчивой. — Смотри, Аня! Они такие же, как твои глаза, — выбрав из букета один цветок, Лиза ловко прикрепила его к прическе подруги. Кроха подняла взор. Синеватый огонек, вспыхнувший в одной из ее белокурых кос, и впрямь, сочетался с лазурными очами. Что-то неземное появилось в облике хрупкого создания, и Владимиру впервые захотелось провозгласить не Лизу, а Аню, дамой своего сердца или, лучше, лесной царевной, а себя — рыцарем-женихом. Завороженный давними воспоминаниями, барон привязал жеребца и принялся рвать белоснежные цветы, собирая их в крохотный букет.***
В господском доме гостей встречали редко. Анна жила в уединении и не держала много прислуги. — Барыня! К Вам барон Владимир Иванович Корф пожаловали-с. Прикажете принять? — Ну, разумеется, Глаша. Проводи его в гостиную. На лице Анны оставалось спокойствие. Бесчисленное количество дней и ночей княжна думала об этой встрече, втайне надеясь на нее и представляя, какой она будет. И все же, хозяйкой появившись в гостиной, Анна ощутила, что руки ее дрожат, а дыхание участилось из-за волнения. Несколько мгновений пролетели в тишине. Молчал он. Молчала она. Они смотрели, искали друг в друге перемены и видели родные черты, долгих семь лет тщетно изгоняемые из памяти. — А Вы все такая же. — Какая? — Красавица. Время над Вами не властно. — Благодарю. Вспомнив о приличиях, Анна кликнула Глашу и велела подать чай в гостиную. Повеление тотчас же было выполнено. Княжна сидела подле Владимира, стараясь поддерживать непринужденную беседу, но каждое слово давалось ей нелегко. — Это такие же пирожные, что когда-то присылал нам отец, когда мы с Вами были совсем маленькими. Помните? — За проказы, — Анна улыбнулась светлым воспоминаниям. — Скорее вопреки им, — оживленно подхватил Владимир. — Вы как-то сказали, что съели очень много таких пирожных. До сих пор не могу поверить, как такое могло случиться! Последняя фраза заставила княжну побледнеть. Улыбка сошла и с лица барона. Он словно со стороны услышал собственные слова. Как могло случиться, что судьба развела их на целых семь лет, чтобы потом снова свести? Все эти годы Корф жил, словно по привычке. Занимался хозяйством, был учтив с Лизой, ласков с Сашенькой. Но часто запираясь вечером в своем кабинете, барон воспоминаниями наказывал себя за ту единственную ошибку, после которой были разрушены собственные надежды и чужие стремления к счастью. Анна, он сам, Лиза, Миша… Все они могли бы жить счастливо, не будь той ночи, после которой Корф женился, узнав, что девица, ставшая с ним женщиной, ждет ребенка. Единственная, которую Владимир любил и желал видеть своей супругой, уехала сама, задолго до его венчания с Лизаветой. Сычиха, находясь на одре болезни, поведала князю Долгорукому давнюю тайну. Петр Михайлович, не задумываясь, объявил всем, что воспитанница покойного друга и есть та самая дочь Анастасия, которую он намерен признать. После второго ошеломительного известия Анна пребывала словно в тумане. Она была на все согласна, только бы уехать из места, с которым связывалось столько боли, горечи, измен. Ей ли не знать, что значит стать плодом незаконной связи… Какая судьба ждала бедное дитя, которое носила в то время под сердцем Лиза? Анна боялась думать об этом. Судьба разводила с Владимиром, с найденной семьей, с мечтами. Петр Михайлович, выслушав ее, согласился с решением дочери. И хотя князю не хотелось так быстро расставаться с найденной Анастасией, он понимал, что отъезд будет для нее и меньшей болью, и спасением от ревнивой мачехи. С глаз долой — из сердца вон. Князь Долгорукий сам отвез Анну в поместье под Москвой, устроив ее там и обещая навещать. Последнее ему довелось выполнить лишь раз. Спустя месяц после того визита с Петром Михайловичем случился приступ, от которого он не смог оправиться. Княгиня во всем обвинила «приблуду» и в отместку слишком поздно в письме известила ее о смерти отца. Анна горевала о нем. Ее утешало лишь знание того, что настоящая мать освобождена из тюрьмы и обрела неожиданное спасение в лице бывшего управляющего Корфов. Никто ранее и представить не мог, что Карл Модестович способен позаботиться о ком-то, кроме себя. Немец же, провернув интригу, выудил из княгини приличную сумму в обмен на обещание увезти Марфу в такие края, где глаза бывшего любовника никогда ее не увидят. С годами не утратившая красоту, вольная женщина была согласна. Вот только встретившись, наконец, с потерянной дочерью, она не смогла уговорить свою бедную Настю отправиться вместе в Курляндию. Анна отказалась и была благодарна матери за то, что та ее поняла. Быть может, Марфа и возражала бы, и продолжала бы настаивать, ежели сама столько лет не любила бы женатого человека. Но она любила и материнским сердцем чувствовала: ее доченьке надобно оставаться в России. Собственная любовь теперь для Марфы не существовала, но, как знать… Быть может, для Насти не все еще потеряно. Анастасия — княжна и должна обрести счастье. Хватит ей расплачиваться за чужие грехи. Ныне же, сидя в гостиной с Владимиром, Анна вспомнила, что давно уже не получала писем от матери. Одобрила бы Марфа, будь она здесь, то, на что теперь решилась ее дочь? Какой совет она бы дала своей Настеньке? Анна верила, что женщина, подарившая ей жизнь, судить не станет и помолится о счастье своей кровинушки с сыном бывшего хозяина, разлучившего мать с ребенком. — Как здоровье Сашеньки? — спросила княжна, отвлекаясь от тревожных мыслей. — Прекрасно, — улыбнулся Корф. — Она мечтает о верховых прогулках, грезит лошадьми и путешествиями. — Как и когда-то ее мать, — тихо заметила Анна. Владимир помрачнел. — Да. Как Лиза. Вновь наступившая тишина подсказала барону, что затягивать с главным более не стоит. — Анна! — начал он, с досадой ощущая себя восемнадцатилетним юнцом перед женщиной, которая все эти годы незримо жила в сердце, не желая покидать завоеванное ею владение. — Вы ведь понимаете, почему я приехал. — Лизы не стало, — почти шепотом промолвила княжна. Ей не верилось, что прежняя подруга детских лет, бойкая и веселая, могла так рано угаснуть. — Да. Вот уже два года, как я вдовец. Моя дочь лишена материнской ласки. — Знаю, как это больно. В письме Лиза изложила свою просьбу. Вы знаете, о чем речь? Барон кивнул. — Да. Она в последние дни много со мной говорила. Обо всем. И, в особенности, о том, что написала в письме. — И Вы, выполняя ее последнюю волю, приехали ко мне после того, как закончился траур. Верно? Анна поставила на поднос фарфоровую чашку и пристально взглянула на барона. Владимиру показалось, что в этот миг жизнь его остановилась в ожидании ответа, от которого зависело ее дальнейшее направление. Ошибка означала бы конец единственной призрачной надежды. Корф поднялся с резного дивана и, взяв с чайного подноса небольшой колокольчик, позвонил в него. Через миг в гостиной появилась Глаша. — Глафира! — обратился он к ней. — Принеси-ка то, о чем я просил позаботиться. — Да, барин! — отозвалась девушка и исчезла, чтобы через несколько мгновений появиться вновь. На сей раз в ее руках была миниатюрная хрустальная ваза с белоснежными цветами. Глаша поставила подснежники на маленький столик, прямо перед Анной, и, поклонившись, застыла в ожидании. — Можешь идти, — проговорила княжна, с удивлением глядя на цветы. Прислуга удалилась. — Что это? — спросила Анна у Владимира. — Подснежники, — спокойно ответил барон. — Букет для единственной дамы, которой навсегда принадлежит мое сердце. Это цветы новой жизни, Аня. Нашей с тобой жизни. Ты их примешь? Она, молча, разглядывала нежные лепестки, собранные в крошечные колокольчики, а Корф терпеливо ждал. Наконец, тишина, воцарившаяся в лиловых стенах гостиной, была прервана тихим ответом: — Да. Я люблю тебя и верю в нашу новую жизнь. С Сашенькой. Княжна встала и медленно подошла к мужчине. Барон протянул к ней руки, и, оказавшись в них, Анна ощутила знакомую нежность его объятий. Она закрыла глаза. Как только смогла прожить без Владимира долгие годы… — Аня… — прошептал он, с поспешностью прикасаясь губами к ее вискам, лицу, глазам, словно боясь, что все это ему только грезится, ощущая аромат, естественный, свежий, знакомый с самого детства. — Анечка… Я всегда буду любить тебя. — Я знаю, Володя. Знаю. За окном звенела капель. В ее брызгах играли солнечные лучи. В лесу же, раскинувшемся неподалеку от господской усадьбы, распускались новые подснежники. Нежные и смелые цветы. Их не страшили холода. Они пробивались к солнцу сквозь слой еще непрогретой почвы. Цветы новой весны, новой жизни.