Сказать — задумалась о чём? В дождь — под одним плащом, В ночь — под одним плащом. Потом, В гроб — под одним плащом. (М.Цветаева)
— Алек, ты готов? Почувствуй Джейса. Алек закрывает глаза и позволяет представить себе Джейса. Это дается легко: образ парабатая возникает в его мыслях почти мгновенно. Да, он всегда преследует его. — Сконцентрируйся. Джейс: светловолосый, с хитрым взглядом и легкой ухмылкой, полный уверенности в себе, в своей неотразимости и в своем оружии. Легкий, скользящий и берущий от жизни всё — таким его видят остальные, и совсем не таким знает его Алек. Эта связь позволила ему понять Джейса с другой стороны, с которой его не знал абсолютно никто. За всеми масками, лукавыми искорками его зеленых глаз скрывается отчаянный мальчишка, лишенный родительской любви и семейного тепла, готовый на безумства и ввязывающийся в драку с такой же частотой, как и Изабелль меняет свои наряды. — Потянись разумом. «Хорошо». Алек отбрасывает посторонние мысли и пытается ощутить их связь: тонкие ниточки-паутинки тянутся от него к образу Джейса, скользят сквозь расстояния, в поисках того, кто ему как брат, к самому близкому из всех сумеречных охотников. — И… Сердцем. Алек замирает, боясь вдохнуть. Джейс — его слабость, его мука и тяжкий крест. Его любовь, которая совершенно неправильна, неуместна и запрещена Кодексом. Но всё же она есть, и этот секрет Алек не расскажет никому. Джейс никогда не должен узнать об этом, ведь это может разрушить их дружбу и связь. А клятва парабатаев и то единение, которое она дает — самая большая радость для Алека и, одновременно, его бремя. — Используй каждую ниточку, каждую частицу себя, что связывает тебя с ним. Слова Ходжа гипнотизируют, проникая в сознание, и Алек еще сильнее тянется к Джейсу. Руна нагревается, усиливая связи, которые уже шелковыми лентами ускользают в пространство, и тут Алек чувствует его. Джейса. — Я... Я вижу его. Это и в само деле так. Он слышит его сердцебиение, чувствует его запах — настолько привычный, что кажется, будто брат стоит здесь. Ещё несколько секунд — стило Ходжа жжет руну раскаленным железом — и Алек видит его, видит так, будто смотрит его глазами. Сила связи захлестывает его, полностью поглощая в себя — такого Алек никогда не чувствовал. Будто он тонет, тонет в Джейсе, держит его клинок его руками, смотрит на мир его глазами — что вокруг? Лес Фейри? Где это? Тут руна накаляется так сильно, что боль — общая боль — пронзает их обоих и Алек не может сдержать крик, отчаянный, болезненный и громкий. — Джейс! Тело пронзает миллионами осколков рвущейся связи, впивающимися в каждый сантиметр тела и ранящими так глубоко, что кажется он-они умрут, если это продлится хотя бы еще секунду. Он кричит, и Джейс вторит ему: одна боль — одно сердце. Глаза закатываются, и Алек выгибается на постели, сжимая простынь в кулак, и в последние секунды видит, как Джейс падает на землю от бессилия и всепоглощающей боли надорванной связи. Лайтвуда трясет, всё тело покрывается противной испариной, и сердце никак не может вернуться к привычному ритму. — Ты видел его? Видел Джейса? Ходж бегло осматривает Алека, беспокойно перебегая взглядом от его руны к глазам и вновь обратно. — Где он? Алек хочет сказать, но в горле пересохло, а напряженный кулак так и не смог расслабиться. — Видел, — наконец выдыхает он, с трудом проталкивая слова сквозь сжатое горло. — Это лес Фейри. Он там. Алек не смотрит на Изабелль — взгляд сестры острее клинка Серафима, ей не нравилась эта идея с самого начала, но она, хвала Разиэлю, молчит. Охотник пытается встать, но сильные руки Ходжа укладывают его обратно. — Не вставай. Нельзя. Сейчас ты очень слаб. То, что ты сделал… Наставник замолкает. Да и что он скажет? Мало кто пошел бы на такое, и меньше всего мужчина ожидал, что Алек решит пойти до конца. Сейчас парень выглядит очень подавленно и сломано — шутка ли, совершить такой ритуал. Он хочет его подбодрить, но слова застревают комом в горле — ему нечего сказать. Для Ходжа как учителя и наставника Латйвудов не были секретом те чувства, которые Алек с детства питал к своему парабатаю. И если поначалу это было лишь дружбой, то сейчас переросло в запретную любовь. Ходж никогда не говорил об этом с Алеком — да и что бы он сказал? Молодой охотник стал бы лишь угрюмее и еще мрачнее, а сейчас говорить тем более не было смысла. Ходж вздыхает и по-отцовски треплет парня по плечу — ему нечего сказать. С этой ситуацией Александр должен справиться сам. Но старый охотник не уверен, что у него это выйдет.***
В комнате уже темно, стрелки на настенных часах замерли на половине третьего ночи, но Алек не спит. В незашторенные окна его комнаты тускло светит уличный фонарь — Лайтвуд помнит, как воевал с Иззи за эту комнату именно из-за этого городского светильника. Джейс же не вмешивался, лишь изредка посмеивался, когда сестра выбирала особо дурацкую «девчачью» причину, в духе — мне нужно освещение, чтобы краситься. Самого Вейланда совершенно не волновало, где будет его комната и как она будет освещаться. Если надо — буду спать у Алека, не спрашивая, сказал он и даже не взглянул на друга, у которого в этот момент что-то ёкнуло внутри. И Джейс приходил. Иногда поговорить о завтрашней миссии, иногда обсудить минусы в предыдущей, чаще — потрепаться о какой-нибудь примитивной, подцепленной на улице. Эти разговоры убивали Алека и нравились ему одновременно. С одной стороны, его бесили рассказы Джейса об очередной девчонке, с другой — друг приходил к нему, даже когда они еще не были парабатаями. Значит, он ему доверял, как никому другому в Институте. И Алек по глупости цеплялся за это, принимая это за то, чего не было в действительности и быть не могло. Еще Лайтвуд прекрасно помнил тот день, когда Джейс сказал, что они будут парабатаями. Сказал, не спрашивая, а утверждая, не оставляя ему выбора. Можно подумать, Алек бы сомневался. Он пошел бы за Джейсом хоть в полчище демонов, хоть в Благой Дворец, хоть к демонам в преисподнею. «Дурак», — сказал бы ему Джейс. «Дурак», — говорил ему Джейс, когда Алек выгораживал друга перед Ходжем. «Дурак», — говорил ему Джейс, кода Алек вежливо указывал заблудившейся девушке нужную дорогу, или доставал для незнакомки вещи с высоких полок в магазине. «Дурак», — говорил ему Джейс, когда Алек доставал из шкафа очередной черный потрепанный свитер. «Дурак», — говорил ему Джейс, когда у Алека кончались стрелы в самый разгар битвы. «Дурак», — говорил ему Джейс, превозмогая боль, когда Алек рисовал на нем иратце. «Дурак». Алек не знал, что скажет ему Джейс сейчас, после всего, что он сделал за этот день. После того, как подставил их связь под удар, под угрозу разрыва. Маловероятно, что он ограничится одним оскорблением. Но это неважно, потому что всё оказалось зря — они не нашли Джейса и не смогли выследить его, а их связь повредилась настолько, что думать о парабатае было больно. Хотя так было всегда, но в те разы руна не отдавалась такой глухой, ноющей болью, ставя под сомнение правильность утреннего решения. Но что сделано, то сделано. И сейчас тонкие паутинки связи повисли безжизненными нитями, слабо колышущимися от болезненных мыслей. Ветер резко распахивает незакрытое окно, и Алек нервно вздрагивает — сейчас он слишком беззащитен. Ему тяжело ходить — боль, хоть и душевная, не дает ему сил, пригвождая к кровати, ослабляя и делая отличной мишенью. А что ему терять? Сейчас, когда все мысли Джейса занимает рыжеволосая дочь Валентина, Алек ничего не хочет. Он понимает, что между Вэйландом и Феирчайлд что-то есть и это что-то посерьезнее всех предыдущих подружек Джейса. Алек вздыхает, болезненно морщась — руна, нарисованная под сердцем, неприятно жжется от лишних движений. Где сейчас Джейс? Всё ли с ним в порядке? Он не берет телефон, не принимает звонков Иззи и не выходит ни с кем на контакт — он растворился в Нью-Йорке, оставив Алека одного разбираться со всем, что сейчас нависло над Институтом и над ними. Стрелка передвигается, и охотник чувствует, как в комнате становится еще темнее. Тени теряют свою четкость, и тьма будто затапливает всю комнату, оставляя лишь мельчайшие отблески города за окном. Такого же далекого, как и Джейс. — Дурак, — темнота говорит голосом парабатая, и Алек дергается, выхватывая из-под подушки клинок. — Нет, реально, Алек, ты — дурак. Что это было? Джейс выходит из тени со стороны окна, и Лайтвуд облегченно выдыхает. Рука, так резко схватившая клинок, безвольно повисает, и меч Серафима падает из ослабленных пальцев — этот резкий маневр был единственным, что он смог сделать, и сейчас силы полностью покидают парня. А облегчение — такое горячее, такое удушающее — накатывает с головой. Он здесь, он в порядке. Джейс здесь. — Ты знаешь, под какую угрозу нас это поставило? Что это был за обряд? Мы с Клэри чуть не погибли! Ты хоть представляешь, что я чувствовал? — возмущается Джейс, но замолкает, понимая, что неверно сказал. — Понимаешь! — продолжает он, гневно сверкнув глазами.— Сам ведь охренел, да? Это было подло! Ты пытался выследить нас! Алек, что с тобой произошло? Зачем?! Лайтвуд молчит, неотрывно следя за Джейсом и впитывая его, пытаясь получше запомнить. Его руна, сердце, мысли, связь — всё тянется к парабатаю. В этот момент ему так плохо без него, так ужасно — и этот обряд, что лишь разъединил их после секунды истинной близости — сейчас самая ненавистная вещь на свете. — Алек! — тон Джейса несколько меняется: Лайтвуд чувствует это неуловимое изменение. Никто другой бы не понял, но он заметил, услышал, почувствовал. — Что с тобой? Ты какой-то больной. Если бы у Алека были силы, то он может быть, и ухмыльнулся, даже поострил, хотя шутки — не его конек, но сейчас от бессилия он не может даже моргнуть, и глаза начинают противно слезиться. — Ал! Джейс плюет на свое раздражение, на желание поругаться и выяснить всё — ведь он пришел сюда лишь за этим. Ну, как пришел — с трудом оставил Клэри одну, обманул все оповещательные руны и тайком пробрался в комнату к парабатаю. С Алеком что-то не то. Джейс хмурится, настраиваясь на их связь — то единственное, что подсказывало ему всё, что связано с другом. Но сейчас она молчала, лишь покачивались нити, такие крепкие ранее и слабые сейчас. — Алек, — Джейс подходит к нему как раз в тот момент, когда Лайтвуд обессилено опускается на пол, едва успевая его поймать и уложить на кровать. От прикосновения к спине и рукам Алека, Джейса прошибает слабым током. Но в этот момент в нем вспыхивает слабый отголосок связи. — Что за херня, Ал? Вот, что ты натворил? Алек улыбается — Джейс больше не злится. Да — ворчит; да — недоволен, но в голосе нет злобы и того отчуждения, с которым ходил друг в последние дни. — Вот так, давай, не грохнись, я сейчас. — Джейс укладывает его на кровать, чувствуя онемение в тех местах, где он касался своего парабатая. Он пытается вытащить стило, чтобы нарисовать иратце, но Алек неожиданно сжимает его руку. — Подожди, — просит он, пусть хриплым, но твердым голосом, и Джейс замирает. В комнате воцаряется тишина, и даже стрелки не сдвигаются с места. Ночная темнота полностью влилась в комнату, заглушив весь свет. Темнота и тишина. Стук сердца и их сплетенные ладони. Прерывистый выдох и одновременный вдох. И первая, хрупкая ниточка, потянувшаяся от Алека к Джейсу, дрожащая и тонкая, будто просящая впустить её домой, туда, откуда её так грубо вытолкнули. Тишина. Он впускает ее, позволяя ей вернуться, и Алек благодарно сжимает его ладонь. Они не осознают, что происходит — да и на уровне логики этого не понять. Ангельская связь — божественная сила единения, — пытается восстановиться. Слишком много недоверия, слишком много молчания и невысказанных слов, предательства и лжи — этого слишком много, чтобы вернуть всё на свои места. И одной ладони слишком мало, чтобы помочь. Алек с трудом поднимается с кровати, пытаясь сесть — Джейс подтягивает его за плечо, помогая. И вот, его рука уже держит его плечо. Сейчас темно. И тихо. И нет света, чтобы увидеть друг друга. Но им и не нужно. Вторая нить, серебристая, тонкая, летит вперед, прося впустить её туда, где она должна быть, туда, где она связана клятвой быть до конца жизни и никогда не покидать его сердца. Стрелка сдвигается и, одновременно с ней, Джейс тянется к нему, обнимая за плечи, прижимая к себе. Ему плевать, что им по двадцать, что сейчас весь мир на грани катастрофы, что Клэри сейчас одна там, далеко, что Ходж не простит побега, что Валентин сейчас на свободе, что чаша в опасности… Есть то, что важнее — есть их связь. Медленно, тягуче сладко она тянется, соединяя их души, как и в момент чтения клятвы. Его ладони, прижимающие к себе. Его голова, склоненная на его плечо. Его дыхание, размеренно опаляющее его шею. Его запах, смешавшийся с ночным воздухом Нью-Йорка в окне, который он вдыхает, как первый раз в жизни. Его слезы — такие неуместные и незаметные, влажной дорожкой оставшиеся на его щеке. Его губы — сухие и искусанные, прижимающиеся к его щеке. Его вздох — не испуганный и не напряженный. Их связь. Вернувшаяся и распустившаяся в их сердцах. На своем законном месте.