Развлечение

Я не убиваю, потому что у меня нет иного выбора. Не убиваю и потому, что приходится. Для меня убийство – это развлечение. Ну, возможно, я делаю это еще и потому, что нужно. Защитить свою жизнь. Бедняги йокаи не знают, на кого нападают. Смерть – это искусство рисовать на холсте из плоти и кожи красками из крови. Но я не считаю себя творцом великих картин, достойных Лувра. Мне просто нравится убивать. И мне нет равных по этой части. Мне нравится вкус свежей крови. Нравится ее запах. Люблю смотреть, как она стекает из свежей раны, собирается в ручейки и выводит свои замысловатые иероглифы, обозначающие смерть. Мне нравится ломать суставы, выворачивать, крутить, резать – это доставляет ни с чем не сравнимое удовольствие. Возбуждает – будь здоров как. Если вы говорите, что вам не нравится причинять другим боль – это ложь. Возможно, многим просто не нравится хруст костей, но не сам процесс. Любой человек своими слабыми извилинами всегда принимает доминирование над другим, более слабым, который, согласно библейским канонам, должен подставить вторую щеку под удар и терпеть. Так вот я не считаю себя обязанным подставлять вторую щеку. И уж тем более – терпеть. Я не дам нанести и первого удара. Не допущу даже замаха в свою сторону. Что касается того разложения души, о котором вещал Иисус в своих речах перед своим еврейским народом, – мне на него похер. У меня есть свой выбор. У меня есть желания. И я не упущу возможности их удовлетворить. Я знаю, что остальные шестеро со мной не согласны, даже если не пытаются мне помешать. И опять же, мне похер на них. Я люблю делать то, что делаю. Мой выбор – мое желание. И пока я властвую в этом теле – свое время провожу, как мне нравится. – Ты снова пришел сюда, – раздается недовольный голос за спиной. Красавчик Итсуки пришел по тело своего обожаемого Шинобу. Должен признать, этот йокай весьма и весьма сладок на вкус. Жаль, что мои потребности целиком он не удовлетворяет. Зато с желанием отдается Шинобу. Или Нару. Той дуре вообще пофиг, кому отдаваться, главное, чтобы ее успокоили. Самое главное, когда она жалуется Итсуки на нас и меня в частности, – заткнуть уши и дать ей пожаловаться: быстрее заткнется. Но свое время я не собираюсь уступать. – Тебе-то какое дело? – длинный ржавый гвоздь оставляет глубокие дыры в каменном полу. Убогий подвал с сырыми стенами, потеками воды под потолком, запахом мочи и плесени. На лужу блевотины под ногами не обращаю внимания. Меня скорее пробирает смех от того, что йокай сблеванул, когда я распорол этим самым гвоздем ему живот и вытянул кишки. Его рожа выглядела жалко. Как и он сам. – Из-за тебя у Шинобу будут проблемы, – в очередной раз начинает толкать убедительный довод Итсуки. По его мнению убедительный. А по-моему, его слова не имеют никакого веса. Словно йокай не знает, что я умею заметать следы. Ах да, это ему не нравится за мной убирать. Какая трагедия. – Из-за меня у него нет проблем, – оборачиваюсь и насмешливо смотрю на йокая. – Ты снова наследил. – Пришлось, – пожимаю плечом и поднимаюсь. Откидываю в сторону ржавый гвоздь и слежу, как кровь заполняет небольшую ямку. Медленно, но верно, не изменяя пути, который для нее выбрали моя рука и гвоздь. – Я же не резал ему артерию, не расчленил его на мелкие кусочки и не раскидал по крыше на съедение воронью. Тем более, я не принес тебе его внутренности и не угостил, предложив присоединиться к моему маленькому празднику. Я знаю, что говорить. Научился разговаривать с Итсуки за все эти годы. И как тут не научиться, когда он, как шлюха, отдается нам всем. Ну, почти всем. Он не любит Минору. Уж не знаю, за что, но его к себе не подпускает. Меня же он не может остановить. Насиловать я не люблю. Мне больше нравится податливое тело йокая с кожей цвета слоновой кости, который смотрит мне в глаза, на меня или за мою голову, сквозь мое лицо, да хоть в саму бесконечность бытия – главное, чтобы глаза смотрели в мою сторону, а взгляд я сам поймаю. Так уж повелось с самого начала, и он принял правила игры – не сопротивляется, лишь ждет, когда все закончится. Да, мне нравится ломать других, но с Итсуки я люблю оставаться на грани: когда хочется, но нельзя. Нет ничего слаще запретов и ничего - вкуснее ломания границ, удерживающих от удовольствия. – Скоро Хагири придет, заканчивай этот цирк, – предупреждает Итсуки. А, так вот почему Итсуки пришел за мной. Наш милый маленький Снайпер выяснил что-то у телохранителей Сакио, этого засранца, который ловит кайф от ставок. По мне, так Сакио лишь обычный богатей, которому надоел вкус жизни. Он не знает всех удовольствий. Но, должен признать, вид крови его тоже вдохновляет. Уж не представляю, на что, но в его глазах появляется блеск, который ни с чем не спутать. Блеск, который появляется перед Целью. – Мальчишка подождет, – отмахиваюсь. – Хорошо. Итсуки не поворачивается ко мне спиной никогда, если застает меня с трупом на руках. В другое время – пожалуйста. Видно, опыт подсказывает не мешать мне, когда я увлечен. Смотрю на изжеванные останки йокая. Телом назвать эту перекрученную в мясорубке груду костей, мяса, жира – непозволительно. Слишком громко и совсем неправильно. Сейчас у этой кучи еще презентабельный вид, вполне сойдет какому-нибудь мелкому йокаю на еду. Но через пару часов, если не минут, сюда сбегутся грязные крысы – пировать в свое удовольствие. Точно. Вон одна, со слипшимся коричневым мехом, длинным голым хвостом, с большими бусинами глаз. Сидит и смотрит в сторону мяса. Ее привлек запах крови. Запах разложения появится много позже, но к тому времени этой горы мяса здесь уже не будет: она сгниет в черном пакете для мусора в одной из свалок до того, как до нее доберется свора собак. Скоро здесь будет очень много крыс. Они запомнили место постоянной кормежки. Так получилось, что я привожу всех тех, кто мне не нравится, решать дела сюда, в подвал. Тут множество комнат, но мне все не нужны. Хватает и трех штук. Одна, самая большая, обставлена наилучшим образом и служит чем-то вроде офиса. Остальные – тюремные. Йокаи не такие жалкие, как люди, но и среди них встречаются самые настоящие сволочи. Это раньше я думал, что люди лучше йокаев. Потом думал, что йокаи лучше людей, тогда как человечество ничтожно со своей манией обладать всем и уничтожать то, что имеет клеймо хозяина. А теперь у меня свое мнение. Ничтожно всё, что не может мне ответить и стать на одну ступень со мной. – И почему ты такой вежливый? – вздыхаю я, рассматривая йокая в неярком свете. Я не люблю яркий свет. Мне не нравится его цвет – насыщенный, белый... яркий. Ощущение, словно свет боится черноты и светит изо всех сил, чтобы его не опорочили. Не люблю свет и за то, что он выжигает мне глаза. Полумрак – это мое. Телевизор в темноте – тоже нравится. Кстати, смотреть все эти сериалы и прочую мутотень – общая привычка, доставшая в наследство от Шинобу. Но я не жалуюсь; мне нравится, что насилие несут в массы, прикрываясь фильмами и новостями о происходящем в мире. Это естественно для людей – обнажать одну из граней правды, но прикрывая словами ее истинную суть. Как в сказке про голого короля – его тело прикрывали слова, которым он верил. Корону я бы считал не за часть одежды, а лишь за бесполезный кусок дорогого металла, который ценится среди людей. Сильные мира сего на золото иной раз не рассчитывают – прибирают к рукам другие металлы и камни из Макая. Нефть как черное золото? Это лишь любители, непрофессионалы, не маньяки своего дела. Другое дело – Сакио, вот у кого стоило бы поучиться. Этот может запросто поставить на кон свою жизнь и еще с улыбочкой выкурить сигарету, глядя прямо в глаза сопернику. Его хладнокровие действует на меня, как красная тряпка на быка. Бесит. Он выигрывает миллиарды, ему нравятся высокие ставки. Самая высокая в его понимании – собственная жизнь. Которую можно легко продуть, положившись на чужую силу или изворотливость. – Казуя, – позвал Итсуки. Он редко называл меня по имени. Но, черт возьми, от него это было приятно слышать. – Шинобу будет недоволен твоими выкрутасами, когда вернется. – Ты бы еще сказал, что он недоволен, когда я нарушаю священную территорию твоей райской задницы. Итсуки поморщился и отвернул голову, услышав мое сравнение. Но я ни капли не врал. Его задница всегда мне нравилась, как и сам йокай. Я его всегда хотел, когда убивал. И брал его. Чаще на полу в ванной: мне нравилось, как его тело скользит подо мной на холодных плитах с какими-то серыми унылыми цветочками, навевающими тоску смертную. Мне нравилось, когда Итсуки сдерживал себя и свои стоны, как кусал губы и руки, только чтобы не закричать. Как иногда впивался зубами в мое плечо, заглушая крики от стонов. Или от боли. Я не слишком различаю эти два чувства – они для меня едины и неразлучны. Боль – это удовольствие, рожденное от слабости и восприимчивости тела к мукам. Я не ярый поклонник жесткого садизма, но мне нравится то, как жертва реагирует – крики как нектар стекают по моему телу, вызывая во всем нем странное блаженство. И, думаю, не так сложно понять, что я делаю. Жаль, что человеческая плоть недолговечна и слаба. Нет, я никогда не иду к Итсуки, когда мне нужно удовлетворить себя. Потому что могу его ранить. Не потому, что жалею или что-то в этом роде, просто он мне нравится. И пусть у него есть слабая, но регенерация, калечить его не хочется. Он – красивая кукла с фарфоровой кожей и темными волосами, с прямой осанкой и желтыми звериными глазами. Мой типаж. Люблю его. А владелец никогда не испортит свою игрушку. Он попытается найти похожую, чтобы сыграть с ней в то, во что не решается играть со своей. А если игрушка сломается – ничего страшного, дома ожидает своя – любимая и целая. Костяной каркас с натянутыми мышцами вперемешку с венами и артериями, обтянутый бархатистой кожей. И все это завернуто в теплую одежду. Но от одежды всегда легко избавиться. – Не сейчас, Казуя, – качает головой Итсуки и смотрит на меня. Словно понимает, о чем я думаю. – Хагири возвращается, и мы начинаем, вне зависимости от его информации. И вне зависимости от того, чего ты хочешь сейчас. Итсуки меня не боится. И мне это тоже в нем нравится. Ведь когда у человека или йокая есть страх перед тобой, этим можно весьма умело воспользоваться. Итсуки не был дураком и такой возможности мне никогда не давал. Я слышал, как Шинобу его хвалил. Видел, как Нару восхищалась его стойкостью. Чувствовал, как Минору одобрительно отзывается о его возможностях. Но мне было пофиг на мнение этих идиотов. Разве что единственный, кто меня хоть сколько-то волновал, – это Шинобу. Мой авторитет. Тот, кого мне не победить. Конечно, был еще Минору, но с ним у нас разные взгляды на удовольствие. И от Оратора всегда чересчур много трепа. А вот Шинобу – другое дело. За это я и уважаю его. За его силу – он намного сильнее меня. Но, в отличие от Шинобу, мне нравится убивать. И я стараюсь получить максимум удовольствия. Ведь ничто не способно заменить ощущения обволакивающей крови, когда погружаешь руки в тело жертвы и чувствуешь еще живое сердце, касаясь его кончиками пальцев. Я уважаю Шинобу за его хладнокровие. Он может убить ненавистного ему человека и глазом не моргнув. Мне такое не удается. Но я и не хочу. Мне больше нравится пропускать все ощущения в процессе через себя и наслаждаться ими. Например, смотреть, как из разрезанной шеи стекает кровь, больше похожая на кровавую слюну раззявленного рта с неровными краями. Люблю... люблю, люблю, люблю. Это приводит меня в дикий восторг. Высочайшее искусство. Не красивые слова, а реальность. Никто так не умеет делать из нас семерых. Никому не нравится такой вид искусства, кроме меня. Никто не получает от этого удовольствие и кайф, которые ловлю только я. – Умеешь обломать, – раздраженно бросаю я и оказываюсь рядом с Итсуки. Прижимаю его к покрытой плесенью стене и жадно целую. Люблю его. Итсуки как наркотик. Белая кожа, из-под которой иногда просвечивают вены. Красивый узор, который все чаще хочется увидеть на поверхности. Но нужно сдерживать себя и свои желания. Итсуки принадлежит Шинобу, и тот знает о моих запросах насчет йокая. А мне не хочется попадаться Шинобу под горячую руку: может надолго запереть внутри. Тем более Итсуки – наш союзник, и Шинобу будет одиноко. И кто знает, во что тогда выльется его гнев? Я не хочу знать. Я не слабак, но Шинобу намного сильнее. Даже я с ним не сравнюсь. А Итсуки, как я уже говорил, принадлежит Шинобу. – Он же все равно не выйдет, – напоминаю я о том, что Шинобу в последнее время предпочитает совсем не появляться, отдав план на исполнение нам. Про ручных собачек вроде Доктора и Снайпера я молчу. Они полезны только своими телами и способностями. Не больше. Кстати, что касается Снайпера. Иногда я замечал, какие взгляды Хагири бросает на Минору. Мне было интересно, как на это он реагирует, однако... я так ничего и не выяснил. Хагири всегда тенью следовал за нами... за Шинобу. И чаще всего он общался с Минору. Снайпер представлял этакую тень послушной собачки, исполняющей обязанности телохранителя. Самый послушный последователь. Спал ли он с Минору – один хрен. Но мальчишка весьма привлекательный. Мне всегда хотелось выколоть ему глаза и посмотреть, как он без них будет стрелять на слух. Но не получится. Нельзя. – Шинобу слышит все, что происходит, – напоминает Итсуки, не препятствуя моей руке, обхватившей его за зад и притянувшей к моему вставшему члену. – Хочешь знать, чувствует ли он это? – трусь об него. Итсуки терпит, не меняя выражения своего лица. Он обычно остаётся такой же хладнокровной сволочью при остальных, но я-то знаю его настоящее лицо. Знаю, что ему нравится. Только не могу подарить. – Казуя, – начинает Итсуки, и откуда-то сверху, совсем вдалеке, раздается эхо хлопающей двери. Йокай не вздрагивает от неожиданности, словно знал, секунда в секунду, когда вернется с новостями Снайпер. У того была одна нехорошая привычка – вне зависимости от ситуации, он всегда предпочитал нас найти и сообщить, что узнал. Трахайся хоть мы на кухонном столе – он придет и с кислой миной станет вещать. Я предлагал как-то к нам присоединиться, но он отказался. – У нас дело. Не ставь свои цели выше общих. – Иногда ты такая занудная задница, – отвечаю и нехотя отпускаю йокая. – Лучше позови Минору, – Итсуки знает, что теперь ему ничто не угрожает и поворачивается ко мне спиной, слабым местом всех живых существ. – Ты достаточно сегодня сделал. – Будешь должен, – отвечаю ему и закрываю дверь камеры. Перед тем, как закрыть глаза и позвать Минору, вижу, как к куче мяса сбежалось еще несколько крыс. Они пищали и перебирали своими маленькими голыми лапками по съезжающей от их шагов куче, словно шагали по лавине, обнажающей острые ломанные кости. Вскоре звуки потонули, отражаясь и доносясь глухим эхом, краски потеряли яркость, ощущения смазались, и в следующее мгновение за ручку уже держался Минору, прикрывая дверь. Он немного дернулся от занозы, вонзившейся в палец, и проворчал ругательство в мой адрес. – Идем, Итсуки, – сказал Минору, снимая с себя провонявшую потом и кровью футболку. – Мы начинаем. Мне же, как и всегда в таких случаях, остается смотреть и слушать, что происходит снаружи. Я буду готов в любой момент появиться, чтобы защитить нашу жизнь. Минору – тот, кто умеет за нас постоять, но ему не хватает резкости, он больше говорит, чем делает. Поэтому я – единственный, к кому все обращаются доделывать грязную работу. Как к мамаше, подтирающей зад своему чаду. Шинобу не в счет: он тот, кто отдыхает и кого беспокоить нельзя. Мы справимся со своей задачей. Справимся с тем, что нас ждет. Рейкай поплатится за свою "справедливость". А люди получат то, к чему стремились и чего заслуживают.