Вербовка

Его словно вытряхивает из сна посреди ночи, и как бы он ни хотел сказать себе, что это просто кошмар, Джеймс знает: всё намного сложнее. В его жизни уже ничего никогда не будет простым. В номере темно, душно и пахнет сексом, и он не может сказать, когда было иначе. Термостат сломался только на прошлой неделе, но Джеймс вспоминает прошлую зиму, когда обогреватель накрылся с концами и он просыпался по утрам с онемевшими пальцами ног, глядя на облачка пара, в которые обращалось его дыхание. Он словно не знает, что лампа на прикроватном столике действительно зажигается, когда он пытается её включить, или что пять или шесть часов назад в этой комнате пахло миской с тем вонючим дерьмом, которое принесла его мать в свой последний визит. Прямо сейчас он находится не у себя дома. Прямо сейчас он в номере захудалого мотеля, ужратый в хлам, и у него есть нехорошее подозрение, что телефонная трубка лежит неровно потому, что он спьяну позвонил тому уродливому рекрутеру из «Делла». На самом деле, всё было бы гораздо проще, будь он действительно в том мотеле, всего в паре километров от бара «Синий Пик», где покупает себе алкоголь, и километрах в пяти от отличной пиццерии, принимающей заказы на пиццу «пепперони» даже в три ночи. Было бы гораздо проще, если бы самой неудачной ошибкой в его жизни оказался пьяный полуночный звонок потенциальному работодателю. У него был охуенный план, прям Спартак, освободитель рабов, гроза представителей IT-корпораций — разве не пиздец какая классная шутка? Вместо этого он стал рабом Компании — даже не Компании, как выяснилось, а Уолтера, мать его, Бёрка, и всё — абсолютно всё, — во что он верил, было ложью. Бёрк скармливал ему ложь одну за другой, и Джеймс проглатывал каждую из них за милую душу, сам не заметив, как оказался тем, кто слушал предсмертные — ох, Господи — хрипы Зака, кто спихнул Лайлу с дороги на этом блядском красном джипе, который всё равно никогда ему не нравился — хотя вот это уж точно не имеет никакого значения. Пока он не оказался предателем, укравшим государственные секреты. Он закусывает губу. Это всё было проверкой. Всё было не тем, чем казалось. Всё. Но больше всего — больше, чем все недомолвки и двусмысленности, чем вся пыль, пущенная ему в глаза, чем всё это дерьмо о политике Компании, — его бесило то, что Бёрк в конечном счёте был прав. Джеймса подвело его страстное желание угодить — угодить лично Уолтеру Бёрку, этому сукиному сыну и сраному предателю, в котором видел замену собственному отцу. И Бёрк говорил ему то, что тот хотел услышать, подбрасывал ему обрывки информации, на которые тот вёлся, ебал его, натягивая на свой член, пока тот не начал ему доверять, а потом просто наебал — и сдох, так и оставив Джеймса гадать, была ли в его словах хоть капля правды. Оставив его просыпаться раз за разом в номере мотеля, где тот провёл ночь один. И ещё одну — не один. С тех пор ему доводилось ночевать по пути из ниоткуда в никуда в двадцати-тридцати придорожных мотелях вроде того, в точно таких же номерах. Ему приходилось спать на заляпанных простынях и просыпаться в темноте, потому что прикроватную лампу разбил какой-то уёбок, которому не следовало так нажираться и которого бармену следовало выставить за дверь пораньше. Порой он бывал один, порой — нет, но ни одна из этих ночей ничем не напоминала ту единственную, когда Бёрк произнёс волшебное слово, по-настоящему относившееся лишь к отставной полицейской, убитой в тренировочном зале, и лжецу, никогда в действительности не работавшему в «Шелл-Ойл». ЦРУ не способно заплатить ему столько, чтобы он смог забыть всё это. Оно и не платит, и он невесело улыбается этой мысли. Он просыпается в той комнате далеко не каждую ночь. Проходят недели, теперь перерывы доходят уже до нескольких месяцев; он может провести целую операцию, пересечь три континента и пять часовых поясов, пережить шесть перелётов подряд и дорогу от Лэнгли до дома в час-пик по пробкам. Он может неделями даже не вспоминать о той комнате и тех вещах, которые он, как ему казалось, раз и навсегда оставил в прошлом, закончив МТИ. У него получается не думать мелодраматично, не спрятан ли пистолет у миловидной официантки в «Старбаксе» и не слишком ли дружелюбно улыбается ему продавец газетного киоска. Ему удаётся просто жить нормальной жизнью. Но иногда он просыпается посреди ночи, и как бы он ни хотел сказать себе, что это просто кошмар, Джеймс знает: всё намного сложнее. Иногда он ощущает при этом солоновато-горький привкус во рту, от которого делается дурно, но это всего лишь воспоминание, призрак прошлого. Джеймс запирает его обратно в глубины подсознания и убирает волосы с лица спящей Лайлы. Та сонно улыбается и бормочет его имя, как и всегда. Она ни о чём не догадывается, и Джеймс надеется, что ей не навредит то, чего она не знает.