Веспер Линд: запись допроса

Ночь ложится на улицы Ноттинг-Хилл тяжёлым покрывалом; светлые стены домов проступают из темноты насмешливыми призраками, и Бонд с поразительной остротой осознаёт, в насколько запутанную игру превратилась его жизнь. Он фальшиво улыбается выгуливающей собаку старушке, тщательно прикрывая рукавом колотую рану на боку и стараясь не слишком заметно прихрамывать. Он сам похож сейчас на собаку — израненного бойцовского пса с отбивной вместо грудной клетки. Бонд переходит через дорогу, и боль перетекает влево, становясь вдруг похожей на боль от разбитого сердца, а вовсе не от сломанного ребра. Вот только у него уже давно нет сердца, которое можно было бы разбить, это Бонд знает наверняка. Дверь подъезда на фоне меловой стены кажется чёрным провалом; он толкает её, и она открывается, не издав ни звука. Бонд всерьёз задумывается над тем, чтобы подняться по ступенькам и просто рухнуть без сил на кровать, не раздеваясь и послав к чёрту гордость. Но в кармане пальто лежит плоская коробка, напоминая о себе выступающими из-под ткани углами, и прежде, чем этот день наконец закончится, Бонду нужно сделать кое-что ещё. Лампочка в холле горит, на его вкус, слишком ярко, и гротескно очерченная тень ползёт перед ним по лестнице. Бонд сбрасывает обувь, с трудом, двигаясь как в замедленной съёмке, выбирается из рукавов пальто, стараясь не потревожить при этом рёбра и (он не хочет задумываться почему) избегая прикасаться к коробке с кассетой, и входит в единственную комнату своей дорогущей квартиры, которую потрудился хоть как-то обжить. «Обжить» в его случае означает поставить диван и телек (просто на пол, даже без тумбы), беспорядочно разбросать вещи и заставить журнальный столик кружками из-под кофе. Бонд включает настольную лампу, с которой не расстаётся вот уже два десятка лет, переезжая вместе с ней с места на место. Сама лампа помнит ещё пятидесятые, и её мягкий приглушённый свет лишь чуть разгоняет темноту, не пытаясь дотянуться до теней, прячущихся по углам. Бонда это полностью устраивает. Манипенни неоднократно пыталась уговорить его избавиться от этой рухляди и вообще что-то сделать со всем этим пространством, которым он не желает пользоваться. Но Бонд так и застрял на тонкой грани между живыми и мёртвыми, и собственная квартира кажется ему идеальным отражением того, насколько бессмысленна и пуста его жизнь вне работы. Всё так, как и сказала когда-то М: он лишь инструмент в чужих руках, в большей степени оружие, нежели живой человек, хотя ему и свойственны порой неожиданные приступы сентиментальности. Бонд тяжело вздыхает и опускается на диван; кожаная обивка поскрипывает, принимая его вес. Достав белую картонную коробку с кассетой, Бонд подносит её ближе к лампе, в пятно света. Он проводит пальцами по крупным буквам с небольшим наклоном, выведенным рукой мистера Уайта. Надпись манит его, обещая дать разом все ответы, которые он искал. «Веспер Линд, запись допроса». В его сознании воскресают её крики, приглушённые частичной амнезией и угасшими с годами чувствами. Заглянув глубже в свою память, он всё ещё может ощутить призраки ударов Ле Шиффра и крепкого запаха пота. По шее пробегает холодок, стоит лишь ему вспомнить лицо Ле Шиффра перед его смертью — искажённую паникой и безумием гримасу гиены, отчаянно пытающейся спасти свою шкуру. Бонд поспешно кладёт кассету на стол и отталкивает от себя, чтобы не видеть надпись, и его руки в этот момент дрожат. Пожалуй, это не то, что он готов делать на трезвую голову. Он выпивает семь порций алкоголя — бутылку «Бульдога», стакан пятидесятилетнего «Макаллана» и пять бокалов отдающего привычной горечью «Мартини Веспер» — прежде чем в его голове наконец возникает мысль найти пульт и включить уже телевизор. Разумеется, в новостях крутят репортаж о том, как он разнёс к чертям полквартала, — и, разумеется, никто не в курсе, что он сделал это ради королевы и страны, из ложной преданности, которая сейчас, когда он пьян и особенно остро ощущает своё одиночество, вызывает лишь злость. Впрочем, эта вспышка проходит почти мгновенно, смытая алкоголем, разносящимся по его крови. Бонд открывает бутылку «Гленфиддика», подаренную Таннером на Рождество, и наливает себе ещё порцию виски. — Как удачно, что я его приберёг, — хмыкает Бонд себе под нос. Особенный случай требует соответствующих декораций, и «Гленфиддик» подходит для этих целей, как ничто другое. Он дотягивается до кассеты, вытаскивает её из обложки и замирает, словно проваливаясь в вечность, в которой не остаётся больше ничего, кроме имени, перечёркивающего время и пространство. Бонд сдувает скопившуюся пыль, и та взвивается в воздух облачком, будто бы предостерегая от вторжения в прошлое. Его прошлое подобно полузабытой, едва затянувшейся ране, и Бонд просто не может удержаться, чтобы не сковырнуть корочку. Он вставляет кассету в проигрыватель и возвращается на диван. Он допивает виски одним большим глотком, обжигающим гортань, и ложится, ощущая всё растущие сонливость и усталость. Диван всё ещё пахнет новой кожей. На экране темнота сменяется перекошенным изображением с неровно стоящей камеры. — Ты что, опять споткнулся о чёртову треногу? — ворчит голос где-то за кадром, затем чей-то палец тычет в объектив, и картинка выравнивается. Бонд видит пластиковый стул и знакомый силуэт Веспер, привязанной к нему точно такими же верёвками, какими связали тогда и его самого. Он почти чувствует, как они впиваются в кожу, и по спине снова пробегает холодок. Они находились так близко друг от друга: в одной комнате — он, раздетый, срывающий горло криком под пытками; в другой, буквально за стеной, — она, с мешком на голове, совершенно неподвижная, лишь чуть заметно подрагивает нога. На экране целых две минуты ничего не происходит, и зловещая тишина нарушается лишь невольными всхлипами Веспер, напряжённо ожидающей начала пыток. Бонд смотрит на неё, внимательно ощупывая взглядом. Платье порвано с одной стороны, и ткань, расходясь, позволяет видеть крупный синяк на бедре и содранную, должно быть, во время похищения, кожу на щиколотке. Наконец снова слышится мужской голос, другой, с лёгким акцентом, превращающим «с» в «з»: «Веспер Линд, допрос. Черногория, 2006 год». Мужчина входит в кадр, и Веспер выпрямляется. С другой стороны подходит первый похититель и сдёргивает мешок с её головы; внутри Бонда всё скручивается, когда он видит Веспер такой — с заплаканным лицом и засохшей в спутанных волосах кровью из ссадины на виске. В его памяти остался только тот её последний, исполненный боли взгляд, но Веспер, что бы он ни говорил самому себе долгими бессонными ночам, обладала стальной силой воли и яростным упрямством. И никакое количество немыслимо дорогого алкоголя не могло заставить его забыть об этом. — Вы просто куколка, мисс Линд, — говорит британец; он здесь, похоже, главный. — Было бы очень обидно попортить такую красоту сильнее необходимого. Может быть, сойдёмся на сотрудничестве? Челюсти Веспер напрягаются при его словах, и только кляп удерживает её от ядовитого ответа, явно рвущегося с языка. — Вам нужно лишь сказать нам номер счёта — и мы отпустим вас живой и даже со всеми конечностями на месте. Второй похититель вынимает изо рта Веспер тряпку, изображавшую кляп, и та поблескивает от покрывающих её крови и слюны. Веспер трогает языком ранку на губе. — По условиям сделки мне была гарантирована неприкосновенность, — цедит она сквозь зубы. Капля крови, выступив на губе, стекает по подбородку. — Это было до того, как у нас появились причины подозревать вас в особой... лояльности к определённым персонам. Дайте нам то, чего мы хотим, и, как только Бонд выдаст нам пароль, вы и Юсеф окажетесь свободны. — А Джеймс? — Это вас уже не касается. Веспер сжимает губы и сосредоточенно хмурится. Бонд невольно задерживает дыхание в повисшей напряжённой тишине; сердце гулко бьётся в груди — единственный звук, который он сейчас слышит. То, что происходит на экране, до сих преследует его в кошмарах, — сцена почти десятилетней давности, которую он столько раз пытался представить, разыгрывая её в своей голове на разные лады. — Я боюсь, что вы ошибаетесь, — сдержанно произносит Веспер, и Бонд рвано выдыхает. Все эти годы Матис знал, а Бонд... — Условия нашей сделки звучали несколько иначе, не говоря уже о том, что я в принципе больше в ней не заинтересована. — Да что вы говорите, — презрительно ухмыляется её похититель и, повернув голову в сторону своего подручного, громко говорит: — Цветкович, принеси трубу. Его голос буквально сочится зловещим обещанием, и сердце сжимается в груди Бонда. Он смотрит, как Цветкович, подчиняясь приказу, покидает своё место и, взяв обрезок тяжёлой железной трубы, нависает над Веспер. Та косится на него, отлично понимая, насколько сокрушительным может оказаться даже один-единственный удар. Её взгляд, скользнув по ведущему допрос британцу, упирается в объектив камеры, словно зная, что однажды эта запись попадёт к Бонду и он будет смотреть в её глаза из другого времени и места. — Последний шанс, — предупреждает Цветкович, угрожающе занося трубу. Веспер сглатывает и на мгновение закрывает глаза. — Валяйте, — произносит она с холодным пренебрежением, и труба резко опускается. Удар приходится ей в живот, выбивая дыхание; Веспер кривится от боли, из горла выбивается сдавленный вскрик. Бонд стискивает зубы. Ей даже не дают возможности что-то сказать, прежде чем труба обрушивается второй раз, затем третий и четвёртый. Лоб Веспер покрывается бисером пота, тяжёлое дыхание разрывает тишину между ударами. Британец поднимает руку, останавливая Цветковича, и тот замирает с трубой руках, всем своим видом выражая угрозу. — Итак? Веспер трясёт головой, отчаянно хватает ртом воздух, и её похититель чуть задумчиво смотрит на неё, словно решая, имеет ли смысл раздражаться. Он подходит ближе, опускается перед Веспер на корточки и хватает одной рукой за подбородок, с силой впиваясь пальцами в кожу. — Такими темпами, дорогая моя, ты не уйдёшь отсюда живой. Он со вкусом растягивает насмешливо нежное обращение, и всё внутри Бонда скручивается от бессильной ярости. Взгляд Веспер наполнен чистым ужасом, но она вырывается из хватки чужих пальцев и упрямо поворачивает голову к Цветковичу. Труба снова соприкасается с её телом, и Веспер вскрикивает от неожиданности. Лишь когда Цветкович останавливается, чтобы дать Веспер немного прийти в себя, Бонд осознаёт, что дышит в одном ритме с ней, и этот звук в тишине пустой квартиры вдруг кажется оглушительно громким. — Без толку, — говорит Цветкович. Его босс раздражённо поднимается и отходит в сторону, скрываясь из кадра. — Посмотрим, — отзывается он, и между тяжёлыми вздохами Веспер прорывается звяканье металла. Откуда-то вдруг доносится приглушённый стенами крик, и Бонд вздрагивает, когда до него доходит, что это его собственный голос. Британец снова появляется в кадре, сжимая в руке кухонный нож. Он демонстративно проводит указательным пальцем по лезвию, и это могло бы быть сценой из какого-нибудь плохого шпионского боевика, но, к несчастью для Веспер, всё это чудовищно реально. — Обещаю, дорогуша, в этот раз будет действительно больно. Камера отражается в лезвии, и Бонд закрывает глаза, ещё глубже соскальзывая из настоящего в прошлое. Когда он открывает их обратно, британец на экране ведёт ножом вдоль руки Веспер, едва надавливая, так что на коже не остаётся следа — пока лезвие не уходит вдруг глубже, ныряя самым кончиком, и тогда на коже проступает кровь, и Веспер кричит. Он узнаёт этот крик — высокий и тонкий, прорвавшийся сквозь очередной вкрадчивый монолог Ле Шиффра в перерывах между пытками. Бонд так и не смог забыть его, как ни старался. Глаза Веспер широко раскрыты, по щекам текут слёзы, но она не издаёт больше ни звука. На заднем плане снова слышится крик Бонда — долгий надсадный вопль невыносимой агонии, и этот звук явно причиняет Веспер большую боль, чем нож, вспоровший её руку. Она крепко закрывает глаза и делает глубокий вдох, слёзы продолжают течь по лицу, из раны на руке струится кровь. Веспер приоткрывает рот, словно собираясь что-то сказать, но её прерывают быстро приближающиеся звуки выстрелов, и Бонд напрягается, уже зная, что сейчас произойдёт. Мистер Уайт, словно Люцифер, решивший вдруг сыграть ангела-хранителя, выбивает дверь, первой пулей снимает британца, вторую всаживает Цветковичу в голову, разбрызгивая кровь по комнате, и тот падает на Веспер. Она с неподдельным ужасом смотрит на мёртвое тело, заливающее её колени тёплой кровью, и беспомощно всхлипывает. — Господи, — выдыхает она и судорожно втягивает воздух. — Господи. Мистер Уайт проходит к двери в противоположном конце комнаты, и Веспер едва слышно шепчет: «Пожалуйста». — Пожалуйста, не убивайте его, — выкрикивает она, совладав наконец с голосом, и мистер Уайт останавливается, уже взявшись за ручку двери. — И почему же я не должен этого сделать? Что вы можете предложить в обмен на жизнь 007, мисс Линд? — спрашивает он, и его губы трогает хорошо знакомая Бонду полубезумная улыбка. — Деньги, которые проиграл Ле Шиффр, сто двадцать пять миллионов. Я могу достать их для вас. Только... не убивайте Джеймса. Пожалуйста. По её щекам снова текут слёзы, и Бонд не знает, от страха или от боли, но у него самого начинает щипать в глазах, пока он слушает их разговор, подтверждение той сделки, в существование которой он никогда не верил. Он вытирает глаза и впивается взглядом в Веспер, окровавленную, изранненую по его вине — и всё равно готовую пойти на сделку с дьяволом, чтобы спасти его. Мистер Уайт с интересом склоняет голову. — А как же Юсеф Кабира? Веспер с трудом сглатывает и подтягивает раненую ногу глубже под стул, позволяя телу мёртвого Цветковича упасть на пол. — Я не виновата в том, что случилось, — твёрдо говорит она и выпрямляется, стараясь сдержать дрожь, вызванную шоковым состоянием. — Не слишком выгодная сделка, мисс Линд. — Это решать мне. Не нравится — не соглашайтесь. — Хорошо, — уступает мистер Уайт, — Джеймс Бонд остаётся в живых в обмен на сто двадцать пять миллионов. Веспер облегчённо вздыхает, и мистер Уайт врывается в соседнюю комнату, сразу нацеливая пистолет на Ле Шиффра, на записи слышны приглушённые голоса, затем последний выстрел. Веспер зажмуривается и задерживает дыхание, опасаясь услышать ещё один, но его не следует. Шаги мистера Уайта постепенно затихают, и единственным звуком на записи остаются всхлипывания Веспер. Бонд больше не может сдерживать слёз, с которыми прорывается наружу та скорбь, в которой он отказывал себе все эти годы — напрасно, как он знает теперь, потому что Веспер Линд действительно любила его, в своей собственной безумной, невозможной манере. В его сознание просачивается наконец понимание того, что она подписала собственный смертный приговор, чтобы спасти его, когда он не смог спасти себя сам, и фигура Веспер расплывается у него перед глазами. Она опускает голову, волосы падают ей на лицо, и в этот момент она, должно быть, думает о том же. Он в это время лежит без сознания в соседней комнате. Он останавливает запись и даёт волю сдавленным рыданиям. Лишь теперь он может признаться самому себе в том, насколько измотали его сердце эти годы бесконечных «что, если...», которые он прокручивал в своей голове, в то время как истина всегда была перед самым его носом — в словах М, в словах Матиса. В последних судорожных вздохах Веспер и её нежном прикосновении, которое должно было помочь унять боль в его разбитом сердце, если бы он только позволил себе такую роскошь, как разбитое сердце. «Всё, что у меня осталось, — думает он, — всё, что осталось от меня, принадлежит тебе».