На ферме

Рут её сразу невзлюбила, чуть не с первого дня. Со временем стало только хуже. Поначалу сестру просто раздражали странности новой работницы, а стоило Долли освоиться и перестать совершать одну глупую ошибку за другой, Рут заладила, что, мол, эта дурища норовит занять мамино место. Рут была старше на шесть лет, и она помнила мать. Маленькая Эбигейл маму помнить не могла, и она была бы только рада, если бы вместо мамы стала Долли. С тех пор, как тётя Рейчел вернулась в город, Эбигейл чувствовала себя словно потерянной. Всем было не до неё, даже кошке. Рут честно пыталась заботиться о сестре, но скучала с малявкой, быстро уставала и злилась. Эбигейл было одиноко. Она то таскалась за старшими, путаясь под ногами и получая заслуженные подзатыльники, то отсиживалась по углам, рассказывая сама себе несбыточные истории про то, что мама на самом деле не умерла, её просто увезли в неправильную больницу, далеко-далеко. И ещё там было про то, как она потом очнулась, все вспомнила и теперь ищет дорогу домой. Эбигейл каждый вечер придумывала для неё все новые опасности и преграды. Долли пришла на ферму под осень, когда отец как раз собирался нанимать сезонных рабочих. Она была согласна работать за ночлег и еду, хотя мистер Коулсон, будучи человеком справедливым, сперва думал заплатить ей столько же, сколько остальным. К тому времени, как урожай был собран, Долли и маленькая Эбигейл успели подружиться. В этом ли было дело, или в редкостном трудолюбии Долли, а может, в том, что ей совершенно очевидно некуда было идти, но, рассчитав остальных, он сам предложил, вернее, даже приказал ей остаться. «Пропадёт ведь дурёха», - пересказывала Рут слова отца, - «жизни совсем не знает, а люди разные бывают… Так что уж лучше пусть с нами будет.» Про Долли говорили, что она дурочка, блаженная. Очень набожная и ну совсем безответная, как корова. И страх какая жадная до работы, настолько, что даже отец, не терпящий лени и праздности, порой осаживал её - полно, мол, надорвёшься же. Когда весной привезли удобрения, Долли первой пошла их выгружать, и всё норовила хватать по два мешка сразу, пока отец не отругал её, велев брать только по одному. Долли не стала спорить, но так шустро забегала с этими мешками, что, когда он вернулся, чтобы помочь ей, в кузове только два мешка и осталось. Один сцапала Долли, другой, крякнув от натуги, отец закинул себе на плечи и поволок в сарай, вперившись тяжелым взглядом в спину работнице, семенящей впереди. «Двужильная», - веско заключил он. «Выслуживается», - кривила губы Рут. Сестра зло подшучивала над Долли, устраивала ей каверзы, и всё как будто ждала, что та хоть раз выйдет из себя. Украдкой щипала её в церкви, надеясь, что Долли взвизгнет или заёрзает. Подсыпала ей соли в чай. Подложила в ботинок дохлую мышь. Прятала инструменты, стоило Долли отвернуться. Однажды даже подожгла доллину юбку сзади. Долли всё выносила с выражением коровьей кротости на лице, отцу не жаловалась, молча допивала солёный чай, переделывала испорченную работу, отмывала испачканное, чинила испорченное. И даже когда Рут удавалось устроить так, чтобы Долли бранили за то, чего она не делала - не оправдывалась, только опускала голову и отвечала своим вечным «да, мистер Коулсон». Эбигейл, не выдержав, стала заступаться за неё, заслужив от сестры обидную кличку «предательница». «Нашла подружку!» - цедила Рут, - «И то сказать, у этой дурищи мозгов не больше, чем у тебя». *** - Мне скоро будет семь, - похвасталась как-то Эбигейл, - а тебе, Долли? Она сидела, подобрав под себя ноги, и наблюдала, как Долли ощипывает петуха для воскресного ужина. Крепкие пальцы мелькали быстро – не уследить. В воздухе вились пушинки, и Эбигейл поддувала их снизу, чтобы летели повыше. - Мне тоже, - рассеянно отозвалась Долли. Эбигейл звонко, заливисто захохотала, запрокидывая голову, аж ногами задрыгала. Будь рядом сестра или отец, непременно одёрнули бы, мол, нечего так гоготать. Долли, продолжая монотонно щипать перо, медленно повернула голову, уставилась на девочку своим странным неподвижным взглядом, но ничего не сказала. Просто смотрела, молча и как будто даже испуганно. - Не, правда, Долли, сколько тебе на самом деле? - Не знаю. Эбигейл недоверчиво сощурилась: - Правда-правда? - Правда-правда, - кивнула Долли. - Как так - все стихи из Библии помнишь, а сколько тебе лет, не помнишь? - «Слово Господа - светильник ноге моей и свет стезе моей». Сама рассуди, что важнее - слово Его или годы глупой женщины? - Вот и Рут говорит, что ты глупая, - вздохнула Эбигейл. – А ничего ты не глупая! Ты хорошая. Долли закончила, обтерла руки и поднялась. - Если и глупая, не беда. «Надейся на Господа всем сердцем твоим, и не полагайся на разум твой». Эбигейл стало совестно, что она смеялась над Долли. Как будто мало того, что все смеются. Она подскочила, обняла Долли (ух, до чего же она жёсткая под одеждой, как из сухого дерева вырубленная!), прижалась щекой к шершавой ткани передника. Передник вобрал в себя запахи кухни, птичника, машинного масла, но сквозь них пробивался и запах самой Долли - тёплый и ставший уже привычным, родным. Эбигейл втянула его носом и закрыла глаза. - Немножко-то, наверное можно? Ну, полагаться на разум ? Долли неловко положила ладонь на узкое плечико. В правой руке она продолжала держать ощипанного петуха. - Немножко можно, - согласилась она. Она никогда не сердилась, не обижалась, не отмахивалась от Эбигейл, никогда не забывала обещаний. Дети должны слушаться старших, а для шестилетней Эбигейл старшими были почти все. С Долли было не так, она сама с готовностью слушалась маленькую хозяйку, соглашалась на всё, что только не противоречило указаниям отца, чьё слово было для неё почти таким же непреложным законом, как слово Божие. Она много не знала, даже совсем простых вещей, и её было весело учить. Эбигейл чувствовала себя очень серьёзной, опытной и взрослой, наставляя Долли. Бедняжка даже косички правильно заплетать не умела: когда Эбигейл впервые попросила об этом, Долли наплела было ей из волос каких-то чуднЫх гребней, змеящихся вдоль головы. Отсмеявшись, Эбигейл помогла Долли всё распустить и показала, как надо. Может, Долли и была дурочкой, но училась она быстро. Зато она в самом деле знала наизусть всё Священное Писание, и, к восторгу Эбигейл, могла цитировать с любого места, будто прямо в книгу смотрела. Как ни старалась Эбигейл её подловить - разу не сбилась, ничего не пропустила, ни словечка не перепутала! Однажды Эбигейл увидела, что Долли со всех ног бежит за соседской собакой, опять подкопавшейся к ним под забор и погнавшейся за рыжей курицей-несушкой. «Долли, Иисус Навин 1:8!» Долли в броске сцапала пса поперек туловища, подкинула, крутанув, высоко в воздух, и перехватила под мышками, уже мордой к себе. «Да не отходит сия книга закона от уст твоих; но поучайся в ней день и ночь, дабы в точности исполнять всё, что в ней написано: тогда ты будешь успешен в путях твоих и будешь поступать благоразумно» - отчеканила она прямо в раззявленную слюнявую пасть. Пёс прижал уши, засучил ногами, заскулил тонко и жалобно, как щенок. Под ноги Долли потекла жёлтая струйка. Так соседская шавка была укрощена словами, которые суть дух и жизнь, и не покушалась более на кур и кошку Коулсонов. Эбигейл решила, что ей тоже совершенно необходимо так уметь. Выучив несколько стихов из Библии, она бежала к Долли, чтобы та проверила. «Деяния!» - провозглашала Эбигейл, влетая на кухню, - «Как Бог Духом Святым и силою помазал Иисуса из Назарета, и Он ходил, благословляя и исцеляя всех, обладаемых диаволом!» «Благотворя и исцеляя», - серьёзно поправляла Долли, не переставая помешивать яблочный джем в большой кастрюле. Благотворя, благотворя, благотворя, - бубнила Эбигейл неуклюжее слово, пиная картофелину на заднем дворе. В другой раз она подстерегла Долли в сарае, у трактора, встала перед ней, и, зажмурившись, почти выкрикнула: «ничего не делайте по лю-бо-пре-ни-ю или по тщеславию, но по сми-рен-но-му-дри-ю почитайте один другого высшим себя!!!» - и так стояла, пока в темноте не раздался глуховатый голос: «Все верно, соответствие сто процентов». Эбигейл открыла глаза и увидела, что Долли улыбается. Это было здорово, это напоминало игру, никакого сравнения с тем, как было, когда её учила Рут. По правде сказать, от тех занятий хотелось удрать куда-нибудь. В один из особо унылых дней Эбигейл так и поступила, спрятавшись в шкаф… и схлопотала пару крепких затрещин, когда сестра её нашла – рука у старшей была тяжёлая. Теперь же она разучивала непонятные слова азартно, жадно, и сама гонялась за Долли. «Раньше за книгу было не усадить, и на тебе - за уши не оттащишь», хмуро удивлялась Рут. Клайв Коулсон рвение дочери тоже заметил и счёл похвальным. А когда он поставил её в пример старшей, Рут убежала в слезах и два дня не разговаривала с сестрой. Эбигейл стала подворачивать рукава, как это делала Долли, и даже чепчик натягивала, как она - низко, некрасиво, по самые брови, а если кто поправлял, упрямо сдвигала обратно. Как-то раз Сара, одна из белобрысых близняшек Льюис, проводив глазами угловатую доллину фигуру, прошипела, понизив голос: «А мама говорит, что она - падшая». Что значит «падшая», Эбигейл точно не знала, но догадывалась, что это что-то очень плохое и стыдное. Так что она смолчала, и, улучив момент, подставила Саре подножку, а когда та растянулась в пыли, произнесла нараспев: «Господь поддерживает всех падающих, и восставляет всех низверженных». *** Всё переменилось в тот день, когда Господь посредством Долли явил чудо. Пожар начался ночью, когда все спали. Девочек Долли сразу разбудила и выволокла наружу, выудила из-под комода и выкинула за порог кошку, и тут же метнулась обратно, в дом. Сбежались соседи. Эбигейл смотрела в пламя, рвущееся из окон, и звенел в ушах крик «папа!», но кто кричал - Рут или она сама?.. Она не смогла бы сказать, сколько времени так простояла, когда на фоне огня вдруг вырос чёрный силуэт Долли с отцом на руках. Она держала его легко, будто это не крепкий мужчина, а соломенное чучело. Эбигейл и Рут бросились навстречу. Долли повернула голову, и Эбигейл увидела: зрачки её блеснули красным, как если бы в них непостижимым образом могло отразиться пламя, бушевавшее у неё за спиной. Долли шагнула вперёд. Платье на ней тлело и дымилось, полуоторванный рукав болтался, и плечо в прорехе лоснилось от темной крови. Кто-то вскрикнул. В тот же миг чудесная сила оставила Долли, колени подогнулись. Она осела, последним усилием не дала отцу стукнуться головой, мягко спустила его на землю и лишь тогда сама завалилась набок рядом со спасённым. Люди обступили их, кто-то уже сбивал огонь с одежды Долли, кто-то громко, настойчиво повторял, что вызвал, вызвал, вызвал врачей и пожарных. Эбигейл с трудом протолкалась вперёд. Отец был без сознания. Долли, казалось, тоже, но, когда девочка тронула её за руку, открыла глаза. «Он даёт утомлённому силу, и изнемогшему дарует крепость», - раздался хриплый шёпот. Все разом смолкли. Долли приподняла голову, и голос её окреп. «А надеющиеся на Господа обновятся в силе; поднимут крылья, как орлы, потекут, и не устанут, пойдут, и не утомятся…» В этот миг внутри догорающего дома что-то с треском обрушилось, взвился столб искр, и стены начали крениться, складываясь внутрь. А Долли все твердила: «Будешь ли переходить через воды, Я с тобою, через реки ли, они не потопят тебя; пойдёшь ли чрез огонь, не обожжешься, и пламя не опалит тебя…» *** - Долли теперь умрёт, как мама? - Нет, Эби, Долли не умрёт. Отец остался с ней в больнице. Сказал, что она точно должна поправиться. - Ты не врёшь? - Нет, Эби, не вру. Её вылечат. Что ты там бормочешь? - «Вот Я, Господь, Бог всякой плоти; есть ли что невозможное для меня?» - А… Молодец. Жаль, что Долли тебя не слышит, уж она бы порадовалась! Так что вытри глаза, сейчас мы с тобой вместе помолимся, и давай спать. Утром я снова позвоню - может, доктор уже разрешит ей поговорить с тобой.