Дикая магия

Он самонадеян, развязен и нагл, хотя прекрасно знает: дело его проиграно, а с таким бурным прошлым куда благоразумнее сидеть тихо и не высовываться. Если, конечно, не горишь желанием блеснуть своим остроумием перед дементорами. Впрочем, он уверен, что с ним этого не произойдет и Азкабан ему не грозит, — егеря всего лишь наемники и служат тому, кто заплатил. А министра Скримджера сейчас интересуют именно заказчики. Он усмехается, зная, что ни одна женщина еще не устояла перед его очарованием, а молоденькая красотка, которая ему приглянулась, поведения весьма безупречного и вот-вот получит место профессора трансфигурации. Но, похоже, добился успеха. Нахальство — второе счастье, а девушки обожают таких, как он. Дерзких и загадочных. Иначе... чем еще можно объяснить присутствие Гермионы Грейнджер в Лютном переулке, в злачном месте, где прячутся темные маги мелкого пошиба? Егеря, оборотни... И он. Красная прядь в черных волосах. Раскосые волчьи глаза — в их диком пугающем омуте страсть и тайна. — Привет, красотка, — он кривит рот в небрежной улыбке, как при первой их встрече. Он никогда не называет ее по имени. Быть может, потому что его собственное имя ему давно заменила отвратительная кличка? Гермиона никогда не произносит ее. Она не может называть его так. Он подхватывает ее с неистовой, звериной силой, резко бросает на груду волчьих шкур в углу, стаскивает одежду и прижимается к Гермионе всем своим телом — жадно, яростно, почти болезненно. Сквозь кожаные штаны она ощущает пульсацию его твердой плоти, и его необузданное, животное желание словно порождает какую-то особенную, не подвластную силе палочек и заклинаний дикую магию, сливающую воедино их тела своей невероятной первобытной силой. Она неотрывно смотрит в черную бездну его глаз, словно оглушенная Империусом, но оборотню не нужен Империус, чтобы околдовать ее. У него своя магия: магия леса, диких трав и свежей крови. Она одурманивает и заставляет ее тело пылать огнем. По мере того, как Гермиона избавляет своего оборотня от одежды, ее желание нарастает. Она все еще пытается приглушать стоны страсти — слишком неловко, слишком откровенно. «Хорошая девочка» и «истинная леди» внутри яро протестуют, тщетно пытаясь подавить ее потаенную земную сущность. — Не ври себе, милая, — он коварно улыбается. В его улыбке ей чудятся волчьи клыки. — Волшебники, маглы, оборотни... все мы одинаковы. И хотим одного и того же. И целует ее. Властно, жадно, нетерпеливо, одной рукой удерживая ее — неужели он думает, что она хочет от него сбежать, после того, как сама у него появилась? — другой же резко разводит ее бедра. Под его ловкими пальцами ее плоть становится податливой, и Гермиона непроизвольно раздвигает ноги пошире, готовая принять его. Он входит в нее — единым рывком, жестко, стремительно. Ей нравится его напор, и она выгибается навстречу ему всем своим телом. Его хищный рот снова и снова накрывает ее губы, поцелуями заглушая рвущийся из ее груди стоны, которые она уже не пытается сдерживать. Он целует ее так, что еще немного — и воображаемые клыки прокусят ее губу... Сплетение тел и слияние сердец порождают новую силу, а волна неудержимой страсти захлестывает ее с головой, заставляя «истинную леди» позорно капитулировать перед его чарами. — Ты все время хочешь меня укусить, — замечает Гермиона, когда отдыхает в его объятиях, прижимаясь к его горячей обнаженной груди — что удивительно, совершенно безволосой. — Неважно. — Все та же кривоватая улыбка, почти усмешка. — Может быть, — соглашается Гермиона, коротко и нежно целуя его в плечо и размышляя о том, как приготовить волчье зелье и как уговорить его выпить эту гадость, иначе... Иначе ей придется стать одной из них.