Education measures

       Виктор понимает подростковую вспыльчивость Плисецкого, его ревность и желание казаться намного круче, чем он есть на самом деле. Он действительно крут на льду, что Никифоров говорил ему далеко не один раз, но он пытается надеть на себя маску самого крутого парня, что ему совершенно не идёт. Виктор же знает, что на самом деле Юрий не самый крутой парень, а пушистый и милый котёнок, любящий ласку и заботу, находящийся в поисках защиты, не в силах защититься.        Никифоров много раз наблюдал за тем, как Юрий пытался выпустить острые когти, и он влезал в конфликт, понимая, что милый кот превращается в нечто, что не смог бы контролировать. Он слышал, как Плисецкий хорошо дерётся. Он видел людей, которых тот побил, и понимал, что дальше так продолжаться не могло. Виктор не всегда бывает рядом, чтобы оттащить Юрия от того, кто выводит его из себя, и он не хочет в один прекрасный момент узнать, что этого милого котёнка хотят отвести в полицию за все многочисленные драки при куче свидетелей. Он даже не хочет думать об этом, надеясь, что Плисецкий не зайдёт так далеко.        Но не успел он обернуться, а отец Юрия уже говорит ему, что к ним приходили родители одного из парней, с которыми их сын затеял драку, и сказали, что у их ребёнка сломана рука и они собираются заявить в полицию. Плисецкие заплатили им, и те натянули добрые улыбки, уходя из их дома довольными и счастливыми. А Виктор решает, что Юрия нужно кому-нибудь поставить на место, причём это должен сделать тот, кого он уважает.        Мужчина знает человека, который может с лёгкостью решить проблему с небольшим бешенством этого кота, и решает принять меры, если уж Юрий не слушает даже собственных родителей и близких, не справляясь со своими эмоциями и чувствами. Виктор понимал, что мало кто из подростков может просто так взять под контроль и эмоции, и чувства, но в этом должна быть грань, которую Плисецкий уже перешёл, подписав себе приговор. Не смертельный, конечно, но достаточно болезненный.        Никифоров должен поставить его на место, показать, что можно, а что нельзя и лучше даже не думать об этом. Он знает, как именно может это сделать, и собирается этим воспользоваться в полной мере, чтобы после не слышать о том, как какая-то семья пишет заявление в полицию на этого милого котёнка, любящего выпускать когти. Он практически уверен, что сможет это сделать.        Виктор знал, что Юрий всегда возвращается к нему, как коты, которые уходят из дома и возвращаются сразу же, как им становится одиноко. Юрий был котом, которого можно было найти в гостиной Никифорова среди ночи. Он мог быть уставшим, побитым и с кровью на костяшках, но он лежал там, на диване в гостиной, и пытался заснуть, тяжело дыша и вздрагивая. Ссадины и ушибы могли делать ему больно при каждом движении, вдохе, но он всё равно бы пытался уснуть, как упрямый баран. Это умиляло Виктора и одновременно беспокоило.        Почему покалеченное животное уходит подальше от своего дома?        И вот Виктор слышит хлопок двери, тихий мат и то, как с полки в коридоре падают ключи от машины и квартиры. Он встаёт с постели и медленно направляется в гостиную, наблюдая за тем, как Юрий садится на диван в полной темноте, держась за нос и матерясь.        Ему шестнадцать и ничего не меняется.        Никифоров смотрит на него пару минут, и Плисецкий это знает. Просто не хочет реагировать. Ему проще игнорировать Виктора, чем повернуться к нему и показать, что из носа течёт кровь, пачкая одежду и обивку дивана. За последнее юноше явно попадёт. — И что на этот раз? — раздражённо спрашивает Виктор, когда Юрий стягивает с головы капюшон, и свет уличных фонарей даёт увидеть, что золотистые волосы имеют красный перелив.        «Это не его кровь,» — проскальзывает в голове фигуриста, и эта мысль пугает его.        Плисецкий игнорирует мужчину, даже ни разу не посмотрев на него. Ему, кажется, плевать. И это неправда. Он не хочет показывать слабость, не хочет, чтобы кто-то видел его в таком состоянии. Но ему некуда больше идти, поэтому он всегда садится на метро и едет сюда, зная, что ключи от этой квартиры всегда лежат в заднем кармане джинс и что тут ему не будут читать нотации. Он уходит всё дальше от дома, рискуя в какой-то момент не вернуться ни в одну из квартир, от которых у него есть ключи.        Виктор подходит к Юрию и, сжав золотистые волосы, тянет назад. Плисецкий шипит от боли, запрокинув голову назад, хватается окровавленными руками за запястье мужчины и прожигает в нём дыру взглядом, в котором виднеется океан ненависти и презрения.        Из ноздрей аккуратного носика идёт кровь, скатываясь по губам и капая на одежду с подбородка. Виктор скалится и отпускает волосы Юрия, перед этим наклонив его голову вперёд. — Сколько это будет продолжаться? — шипит мужчина и включает свет в гостиной. Он начинает искать аптечку на полках, пока Плисецкий не сводит с него глаз. — Завались, Виктор, — шипит Юрий и ловит взгляд Никифорова, вздрогнув всем телом, но больше никак не подав виду своего опасения. Взгляд у Виктора тяжёлый, такой же, как и у всех людей, которых Плисецкий бил в лицо. Правда, между теми людьми и Виктором есть разница — его он боится.        Никифоров ставит аптечку на кофейный столик и сам садится на него. Он тянется к лицу Юрия руками, желая осмотреть травму, но ему не позволяют тонкие пальцы, что в этот же момент вцепляются в запястья, с силой сжимая. — Отъебись от меня, Вить, — грубо говорит Плисецкий, смотря на мужчину через упавшую на лицо чёлку. Его взглядом можно обращать людей в камень, подвергать акту самовозгорания. Но Никифоров был тем, на кого этот взгляд не действовал никогда. — Отъебись со своей заботой и помощью. Просто отъебись от меня.        Кровь из носа Плисецкого уже не идёт, зато кровяные дорожки, что тянутся от самых ноздрей до подбородка, не мешало бы убрать. Виктор задерживает взгляд на губах парня и делает глубокий вдох, чувствуя, как внутри всё закипает. — Хочешь, чтобы я позвонил твоим родителям и рассказал, как прикрываю твою задницу, м? — тянет Виктор, понимая, что это может взбесить Юрия. — Иди нахуй.        Юрий вскрикивает и падает на диван, сразу же хватаясь за щёку, что начала пылать вполне реальным адским пламенем. Он болезненно шипит и скрипит зубами, думая, что ударит Никифорова прямо сейчас.        Виктор потирает ладонь и смотрит на Плисецкого, свернувшегося на диване и державшегося за больную щёку. Это была вынужденная мера, и Юрий это понимает, но не хочет принимать. Ему проще обвинять всех вокруг, не понимая, какая он на самом деле мразь. — Я тебя ненавижу, — шепчет Юрий, и мужчина слышит в его голосе искренность. Ему становится обидно, и эта обида оседает на рёбрах кислотой, начав разъедать изнутри и подталкивать к более жестоким мерам.        Никифоров нависает над парнем, вжимая его лицом в обивку дивана и наблюдая за тем, как он царапает его руку своими короткими и поломанными ногтями. Ещё такой ребёнок, но уже пытается казаться взрослым. Что ж, если он пытается казаться взрослым, так почему бы не вести себя с ним, как со взрослым человеком? Взрослые люди получают ещё хуже за подобные слова в адрес людей, которые о них заботятся.  — Мудак! — кричит Юрий и пытается перевернуться на спину, но Виктор вдавливает его в диван второй рукой, лежащей на спине подростка. Другая рука до сих пор покоится на голове. — Отпусти меня, блять! — А то что? — с интересом спрашивает Никифоров, сильнее сжимая волосы Плисецкого, от чего тот шипит и пытается вырваться более активно, чем пару минут назад. — Я скажу, что ты домогался до меня, ублюдок! — не успокаивается Юрий, дёргаясь под Виктором и непроизвольно проезжаясь задницей по его паху. — Я тоже могу много чего про тебя рассказать, Юра, — усмехается мужчина и слегка отстраняется, уже не так сильно сдерживая Плисецкого. — Например про то, как ты лез ко мне в постель, когда был пьян. Твоим родителям будет полезно знать, как их сын просил своего наставника переспать с ним, так же как и то, что ты употреблял алкоголь. Ты же у нас взрослый мальчик и тебе всё можно, да?        Щёки Юрия вспыхивают. Он перестаёт вырываться, сводя сопротивление на ‚нет‘. Он только тяжело дышит и жмурится, чувствуя безумный стыд и понимая, что Виктор сейчас явно усмехается.        Никифоров отстраняется от Плисецкого и наблюдает за тем, как тот сжимает обивку дивана в руках и прикусывает нижнюю губу. И, если честно, Виктор не может не задержать взгляд на бесстыдно выставленной заднице подростка. — Пошёл ты, Никифоров, — шипит Юрий, зажмурив глаза и предполагая, что его могут скинуть с дивана вовсе. — Пошёл нахуй и в пизду со своей ебучей заботой и шантажом.        Виктор выдыхает, и Плисецкий ждёт чего угодно, но не удара по ягодице, от которого из груди вырвался хрип. Он весь сжимается и утыкается носом в обивку дивана, чувствуя невозможную боль в переносице. Правда, задница у него сейчас ныла куда сильнее.        Мужчина замахивается и ударяет по той же ягодице ещё раз, вырвав из груди подростка вскрик. После последовало ещё несколько ударов, и Юрий не заметил, как начал кричать. Он царапал ногтями собственные ладони и шептал, как же ненавидит Виктора, за что получал ещё пару ударов.        Плисецкий не шевелился, послушно лёжа на месте. Он чувствовал, как задница горит, а ещё понял, что у него теперь есть точный отпечаток ладони Никифорова на ягодице. Больше всего он боялся, что не сможет сесть.        Мужчина расстегнул его джинсы и стащил их до колен вместе с нижним бельём, и Юрий почувствовал, как в глазах появляются слёзы и в горле оседает неприятный ком, не дающий сделать вдох. Он вжался грудью в диван, надеясь на лучшее, пока воображение подкидывало недавние фантазии с Виктором. Если бы он знал, что этот человек отшлёпает его до искр перед глазами и безумной боли в заднице, то никогда бы не позволил себе представлять мужчину в не самых приличных фантазиях. — Только попробуй сделать это, — шипит Юрий, понимая, что находится не в самом лучшем положении. Он боится, всё тело бьёт дрожь, а ещё он не может пошевелиться из-за того же страха, что заставил кровь в венах течь на много раз медленнее.        Виктор прикасается пальцами к отпечатку собственной ладони на ягодице Плисецкого, и последний вскрикивает. Никифоров заметил, как из глаз подростка начали сочиться слёзы, и грудь неприятно сдавило, напоминая, что нельзя заходить далеко и что он уже переходит все границы, рассматривая упругую задницу парня, покрасневшую от ударов.        Он уверяет себя, что так нужно и он не перейдёт рамки дозволенного, поэтому наклоняется и проводит языком по буквально горячей от ударов ягодице. Юрий под ним всхлипывает, заливаясь краской, и понимает, что это пиздец. Он не думал, что Виктор такой жестокий человек.        Никифоров обводит языком отпечаток собственной ладони, не замечая, как другая рука автоматически оказывается на второй ягодице парня, сжимая и поглаживая. Он слышит тихий стон Юрия и начинает покрывать поцелуями всю его покрасневшую ягодицу, понимая, что тому это нравится.        Его язык в какой-то момент проводит по напряжённому колечку мышц, и Плисецкий стонет в голос, прогибаясь в спине и всхлипывая.        Юрий чувствует себя униженным и раздавленным. Его прижало к этому проклятому дивану, и он готов дать слово, что на плечи словно упала целая тонна какого-то дерьма, не позволяя дышать и не давая возможности вырваться из рук Никифорова. Он просто не мог вырваться, позорно всхлипывая и подставляя задницу, пока мужчина водил языком по анусу, сжимал одной рукой его задницу, а другой — бедро. Ему было приятно и так стыдно одновременно, что он не видел никакого выхода, кроме того, чтобы плакать и издавать предательские стоны, рвущиеся из груди.        Плисецкий понимает, что после этого он больше не сможет приходить сюда, не беспокоясь о том, что хозяин этой квартиры не попытается его изнасиловать. Хотя, какая речь идёт об изнасиловании, когда парень сам расставляет ноги шире и подставляет задницу под поцелуи мужчины? — Чем ты себя обмазываешь? — шепчет Виктор и обдаёт горячим дыханием ягодицу парня, вновь проводя языком по его анусу. — Твоя кожа на вкус такая сладкая.        Юрий краснеет пуще прежнего и облизывает пересохшие губы, чувствуя привкус крови. Он судорожно стонет, почувствовав, как Никифоров проталкивает в него один палец, и успевает попрощаться со своей невинностью, понимая, что это самый отвратительный способ. Он не думал, что наставник будет вылизывать его задницу и говорить о том, что у него такая восхитительно сладкая кожа. — Блять, — шепчет Юрий, и Виктор проталкивает в него второй палец, даже не постаравшись хоть чуть-чуть растянуть его для этого. — Блять, блять… — Прекрати материться.        Плисецкий вскрикивает, получив удар по больной ягодице, и сжимается вокруг пальцев Никифорова внутри себя, которыми тот пытается активно двигать, но удовольствия от этого пока что мало, только дискомфорт.        Возбуждение охватывает Юрия, и он толкается бёдрами назад, навстречу чужим пальцам. Он проклинает себя и Виктора и хочет прямо сейчас исчезнуть отсюда навсегда. Ему не хочется существовать, дышать и чувствовать, пока Никифоров трахает его пальцами и целует спину, задрав футболку, да так нежно, что колени подростка начинают дрожать, а потом и вовсе всё тело. — Хватит… — шепчет Юрий, царапая ногтями ладони. Снова.        Виктор не слушает его. Слишком занят тем, что снова водит языком по уже растянутому анусу парня и проникает внутрь, не давая Плисецкому даже возможности вдохнуть.        У них обоих уже давно стоит. Никифоров не думает о том, чтобы войти в подростка и снять возбуждение. Пока он не хочет этого делать, будучи уверенным, что у них обязательно будет второй раз.        Он прикасается к члену Юрия, и тот несдержанно стонет, шепча имя мужчины и сглатывая слюну, что всё равно скатывалась по подбородку. Ему плохо: он не может дышать, думать, говорить. Он может только бездумно стонать и подаваться бёдрами навстречу юркому языку Виктора внутри. Ещё никогда раньше он не чувствовал себя более беспомощно, чем сейчас.        Виктор водит рукой по его члену и вылизывает сжимающееся колечко ануса, упругие ягодицы, оставляя на них засосы. Он чувствует дрожь юного тела под ним, чувствует, как парня вот-вот настигнет оргазм, наверное, первый в его жизни, что он получил от чьих-то ласк, потому что Никифоров точно уверен, что Юрий не крестиком вышивал в период своей жизни, когда ему хочется только заниматься сексом.        Плисецкий вскрикивает и кончает в руку своего наставника, а тот тут же отстраняется, чувствуя, как собственный стояк неприятно ноет и вызывает не самые приятные ощущения.        Юрий не понимает, что происходит позади него, потому что уши буквально заложило, из груди выбило весь кислород, и он не мог пошевелить даже кончиком пальца. Он слышит приглушённые стоны сквозь звон в ушах и даже не хочет думать о том, что там делает Виктор. Ему сейчас просто хочется оказаться дома и прекратить чувствовать боль в заднице.        Он чувствует, как Виктор крутит его в руках, словно тряпичную куклу, и болезненно стонет, пытаясь оттолкнуть мужчину от себя. С него стягивают футболку и штаны, причём окончательно и вместе с нижним бельём. Задница отзывается неприятными ощущениями после прикосновения нежной кожи к дивану, и Юрий болезненно шипит, пытаясь этого избежать. — Лежи смирно, — слышит он над ухом и в этот раз попадает ладонью прямо в лицо Никифорова. — Успокойся, Юра. — Педофил ёбанный, — шепчет Плисецкий, пытаясь выдернуть руку из хватки Виктора, не открывая глаза. Он боится посмотреть на мужчину, понимая, что его щёки в мгновение вспыхнут алым. — Тебе уже шестнадцать, — напоминает Никифоров, наблюдая за тем, как парень жмурится и пытается вырвать собственную руку из плена. — А тебе двадцать восемь, поэтому отъебись от меня, петух, — продолжает злиться Юрий.        Виктор игнорирует его возмущения и проклятья, переворачивает на живот и тянется за кремом к аптечке. Он аккуратно наносит его на горячую кожу с отпечатком своей ладони, думая над тем, не переборщил ли, и слышит тихое шипение от парня, до сих пор тихо бросающего в его адрес оскорбления.        Закончив, Никифоров подхватывает на удивление лёгкого Юрия на руки и несёт в спальню, пока тот цепляется руками за его шею и даже не пытается открыть глаза. Он чувствует еле заметную дрожь тела и понимает, что всё-таки переборщил и ему нужно будет заглаживать вину перед Плисецким.        Он кладёт парня на кровать и бросается к шкафу, доставая оттуда одну из своих футболок. Виктору всё-таки приходится посадить Юрия на задницу, а самому Плисецкому приходится открыть глаза и посмотреть на такого заботливого сейчас и грубого десять минут назад Никифорова, смущаясь и не понимая, как этот человек может так сильно и быстро меняться. — Когда моя задница пройдёт? — спрашивает Юрий, ложась на живот предельно аккуратно, тяжело дыша и издавая шипение сквозь зубы. Сейчас даже прикосновение одеяла к заднице казалось невероятно больным. — Понятия не имею, — пожимает плечами Никифоров. — Будет синяк, скорее всего. — Спасибо, блять… — шепчет парень и закрывает глаза.        Виктор спит всю ночь в гостиной, а наутро наблюдает за тем, как Юрий предпринимает попытки нормально ходить. Это выглядело забавно и одновременно больно, потому что осознание, что это именно он сделал так больно юноше, неприятно скребло на душе Никифорова.        И всё же Юрий больше не лез в драки и не разбрасывался громкими словами, запомнив, как неделю не мог сидеть на заднице. Виктор гордился своим достижением, хоть и понимал, что мог добиться этого и любым другим способом. Что ж, в тот момент такой способ понравился ему больше всего, и, видимо, Плисецкому он тоже пришёлся по душе, потому что сразу же после того, как его задница перестала болеть, он очень тонко намекнул Виктору, что не был бы против повторить этот ‚урок воспитания‘. Только уже без шлепков по заднице и походки пингвина на неделю.