***
Итак, было необходимо провести эксперимент. Рискованный научный эксперимент, которого требовало написание монографии о влиянии на организм различных ядов. Он испытает всё на себе. Но для этого нужен конкретный инструмент, который ни один доктор не позволит использовать с такой целью. Эксперимент, вероятно, будет прерван, если Уотсону удаcтся его обнаружить, поэтому похищение было проведено в условиях строжайшей секретности. Когда всё было подготовлено и Холмс оказался в своей комнате один на один с коллекцией стеклянных пузырьков, содержащих различные химические вещества, он взял в руки стетоскоп Уотсона − устройство, которое было столь же крепким и надёжным, как и сам его обладатель. На первый взгляд стетоскоп не выглядел тяжёлым, но на деле он был довольно увесист. В последний раз Холмс видел его, когда находился в бреду лихорадки: Уотсон вошёл в комнату Холмса с наброшенным на шею стетоскопом, а его лицо выражало беспокойство и заботу.***
Уотсон был доктором − человеком с соответствующими данной профессии компетентностью и состраданием, который владел своими руками как хирургическими инструментами. Они были столь же умелы, как и нежны, когда он оказывал помощь. Склонясь над заболевшим другом, доктор удостоверился, что нагрел в руках гладкую эбеновую головку* своего стетоскопа, прежде чем осторожно прикоснулся ею к голой груди Холмса и закрыл глаза, чтобы послушать. Судя по морщинкам на лбу и резкому выдоху, его обеспокоило то, что он услышал. Несомненно, сердцебиение, которое он так внимательно выслушал, было слишком быстрым. Сколько из этого могло быть вызвано лихорадкой, а сколько ощущением на коже Холмса деликатных пальцев Уотсона − останется неизвестным. Сам доктор, конечно, полностью приписал всё лихорадке. Обернув инструмент вокруг своей крепкой шеи, он мягко отвёл со лба волосы Холмса и положил на него прохладный компресс, а потом устроился в кресле рядом с кроватью. И не сомкнул глаз всю ночь.***
Оставшись один в комнате, Холмс расстегнул свою свежую белую рубашку и разделся до пояса. Он с осторожностью приготовил первый яд − только два кристаллика, а не три! − а потом, прежде чем начать, повернулся к стетоскопу Уотсона. Это было несколько странно − взять и прижать его к груди, без доктора. Казалось, будто стетоскоп не будет работать без рук Уотсона. Но он работал, и Холмс сконцентрировался на повторяющемся звуке собственного сердца. Ритм был намного быстрее, чем он ожидал. «Вряд ли стоит рассчитывать на точные результаты с таким сердцебиением», − с отвращением признался он самому себе. Ничего не получится, пока показатели не придут в норму. Холмс лёг на кровать, закрыл глаза, стабилизировал дыхание и внимательно прислушался к пульсу. В этот момент он осознал свою проблему. Он был возбуждён: под шерстяными брюками его член вздрагивал одновременно с ударами сердца в ушах. Холмс сердито фыркнул. Время было совсем неподходящим для перерыва... ради физического удовлетворения. Но всё же, шумно выдохнув, Холмс расстегнул брюки правой рукой, а левая, в которой он всё ещё держал стетоскоп, осталась на груди. Сразу же после этого он понял, почему это произошло. Стетоскоп доктора. Это было ошибкой. Было бы гораздо лучше просто купить стетоскоп − вместо того, чтобы стащить его у Уотсона. Это был бы просто медицинский инструмент, а сейчас казалось, будто он является частью тела того, кому он принадлежал. «...И её ты теперь прижимаешь к своему собственному, Шерлок», − Холмс вздрогнул от этой мысли. Сердце в ушах застучало ещё быстрее, и он начал неторопливо себя поглаживать. Проведя большим пальцем по кончику члена, он изо всех сил попытался подавить рвущийся из горла стон. Задышав быстрее, он инстинктивно подался бёдрами вперёд и назад. Когда он зажмурился, чтобы сконцентрироваться на звуке своего сердца, неистово бьющегося в груди, его разум, несмотря на благие намерения, снова заполонили воспоминания.***
Холмс чувствовал под собой холодную землю, но она быстро нагревалась от крови, вытекающей из колотой раны в боку. Балансируя на краю сознания и не имея сил даже пошевелиться, он мечтательно уставился в чёрное небо, усеянное далёкими звёздами. Трудно сказать, сколько времени он провёл вот так. Когда друг оказался рядом с ним, он усилием воли вынырнул в реальность из заволакивающего сознание тумана. Что-то произнеся, возможно, отдав какие-то распоряжения, доктор разрезал рубашку Холмса своим карманным ножом. Глаза Уотсона расширились от страха, но он не дрогнул. Он принялся за работу. На рану и руку Холмса были наложены и плотно прижаты к коже кусочки свернутых в несколько раз бинтов. Ладонь Уотсона была сильной, горячей и влажной. Были даны ещё какие-то инструкции, по-видимому для того, чтобы поддержать давление, в то время как доктор извлёк из своей сумки стетоскоп. Он одной рукой вставил в уши наушники, а другой проворно расстегнул остатки рубашки Холмса, чтобы обнажить его тяжело вздымающуюся грудь. Прикладывая твёрдую деревянную головку стетоскопа, доктор прослушал его в нескольких местах. Невидяще уставившись в землю, он замер, когда сосредоточился на звуках, которые слышал. Наконец, удовлетворённый, он выдохнул и опустил напряжённые плечи. Затем Уотсон мягко улыбнулся, обернул стетоскоп вокруг шеи и положил свою руку на руку Холмса, на мгновение крепко её сжав.***
Было невозможно больше соблюдать полную тишину. Холмс бессловесно заворчал и неровно задышал. Дыхание почти полностью заглушило звук бешеного сердцебиения через стетоскоп. Он поглаживал себя в ритме с ним, то ускоряя движение, то резко замедляя, и этот темп словно установился сам собой. Он совпадал с собственным сердцебиением, обостряя и без того интенсивные ощущения. Его мысли были заполнены доктором Уотсоном. Уотсон, который всегда рядом. Уотсон, преданный и верный. Уотсон, джентльмен, ведущий себя с такой собранностью и изяществом, что от этого перехватывает дыхание. Уотсон, хороший доктор, квалифицированный медик, руки и инструменты которого всегда готовы в любой момент к любой ситуации, которую только можно было бы представить. Пройдя точку невозврата, Холмс попытался представить то, что обнаружил бы доктор Уотсон, если бы слушал его в этот момент через свой стетоскоп. Его тело напряглось, а затем задрожало, и он не сдержал громкий вскрик, кончая себе в руку. В ушах гремел звук собственного колотящегося сердца. Холмс видел внутренним взором, как мышцы, сокращаясь, открывают и закрывают клапаны, а кровь наполняется синкопированной** симфонией жизни, страсти и волнения. Симфонией любви.