Fideles lacrimae

Fidelius хранит тайну места. Дом под этим заклинанием исчезает с карт и из справочников, с улицы и с лица земли - для всех, кроме Хранителя. Хранитель может открыть тайну охраняемых третьим лицам только по собственной воле. Ни один из охраняемых, скрывающихся в доме, не может быть назначен Хранителем - это так же невозможно, как невозможно, заперев дверь снаружи, оставить ключи внутри. Заклинание имеет силу лишь в том случае, если каждый из охраняемых доверяет Хранителю абсолютно и безоговорочно. Иное обращает магию в пустой звук.

Если вы однажды скажете правду, вам уже никогда не поверят, сколько бы вы потом ни лгали. Джордж Бернард Шоу

Безусловная вера, как и безусловная любовь, несет в себе силу древней магии. Но если любовь - океан, бескрайний и неисчерпаемый, то доверие - тончайшая нить от сердца к сердцу. То, что рвется в одно мгновение, восстанавливается годами. Утраченное не возвращается. Сделанное - необратимо. В который раз, сидя в этом углу, откуда виден кусочек неба, кусая губы, я вспоминаю слова профессора Дамблдора, сказанные мне еще тогда, в школе: «Твои друзья больше не могут тебе доверять». В который раз я говорю себе: мне было всего шестнадцать, я был импульсивен, мне не хватило ума задуматься о последствиях, мне не хватило здравомыслия, чтобы прислушаться к предупреждению директора. Я здесь уже больше года, а все еще не верю в случившееся. Не верю, что мне нет оправдания. Я все еще надеюсь переложить свою вину на другого. Я все еще жду, что решетки поднимутся и кто-нибудь высокопоставленный, войдя сюда, скажет: «Произошла ошибка, вы свободны». Я чувствую: близок момент, когда я наконец осознаю, что мои ожидания тщетны. Я думаю об этом с ужасом. Я слышал, в простых тюрьмах к заключенным приходят святые отцы, дарующие прощение. Здесь таких нет. Здесь нет возможности призвать своего Патронуса, поэтому я обращаюсь к Патронусу маглов - раз уж Его хватает на всех, почему бы и мне не попросить Его о помощи? Вот только нужных слов из той книги, что давала мне когда-то читать маглорожденная Лили Эванс, я уже не помню. В памяти, как в мутном омуте, вертится лишь одно: «Да будет воля Твоя и на земле, как на небе...» Что ж, если я здесь по Его воле, значит, и освободить меня может только Он один. Железная дверь издает такой скрежет, что я, сцепив зубы и крепко зажмурившись, обхватываю голову руками. Самочувствие у меня сегодня поганое: бьет озноб, в горле дерет, а слух обострился так, что каждый резкий звук - по мозгам когтями. Бродяга старался как мог, укрывал меня собачьей шкурой от промозглого холода, но в конце концов сдался. Нет больше сил держать форму. Хотя могло быть и хуже - мой сосед за стеной преставился через год, а я за все это время лишь простудился впервые. Сейчас надзиратель, эта мерзость, оставит миску с едой и уберется вон - можно будет вздохнуть спокойно. Но вместо повторного скрежета я слышу человеческий голос: - Заключенный, вставайте. Приподнимаюсь и вижу не дементора - аврора. Он приближается ко мне с наручниками. Второй маячит в коридоре, тычет в надзирателя палочкой, испускающей серебристые струи... Я брежу?.. Металл на моих запястьях - более чем настоящий - убеждает меня в обратном. Аврор нетерпеливо дергает меня за руку и в ответ на мой вопросительный взгляд бросает: - Вам все объяснят внизу. - По настоянию председателя Визенгамота Министерство магии дает разрешение на проведение расследования по данному уголовному делу при условии, что ваши показания явятся достаточным на то основанием. Я смотрю на женщину в министерской мантии с таким видом, что та, скривив губы в снисходительной полуулыбке, считает необходимым пояснить: - Выражаясь доступным для вас языком, я должна поверить вам на слово. Я перевожу взгляд на секретаря, сидящего за длинным столом по левую руку от госпожи Багнолд и меланхолично пощипывающего немалой длины перо - такое же серое, как и он сам. Оглядываюсь на охрану у себя за спиной. И наконец поднимаю голову на председателя. Тот, неторопливо усаживаясь рядом с новым министром, указывает мне на кресло напротив - точь-в-точь как в старые добрые школьные годы. Я сажусь. Профессор Дамблдор протягивает мне через стол крохотный пузырек с прозрачной жидкостью на самом донышке. Веритасерум. Что за глупость. Не думают же они, что я, получив такой шанс, буду лгать?.. - Не думаете же вы, мистер Блэк, что я согласилась прибыть в столь ужасное место лишь для того, чтобы вы имели возможность пожаловаться мне на допущенную по отношению к вам несправедливость, приукрасив реальные события самыми нелепыми красками? Раз уж я здесь, я хочу услышать правду, только правду и ничего, кроме правды. Профессор одобрительно кивает на каждое ее слово и едва заметно подмигивает мне. Я понимаю: он во мне абсолютно уверен. Принимая зелье из его рук, я слегка прикасаюсь к его пальцам в знак благодарности. - Я не выдавал Поттеров. Не убивал Петтигрю. И те люди на улице погибли не по моему злому умыслу. Я говорю спокойно. Спокойно до невозможности. Сердце, еще минуту назад скакавшее, как безумец в клетке, теперь бьется ровно. Ни жара, ни жжения в горле. Дышать легко. Голова ясная. Я снова - там... К концу октября 1981 года у Ордена Феникса уже не было постоянного места встреч. Мы собирались друг у друга поочередно, заранее ничего не планируя - так проще было сбить с толку Пожирателей и тех, кто, будучи в наших рядах, мог работать на них. В тот раз мы встречались у Питера. Он недавно переехал в небольшой городок близ Годриковой Лощины, снял комнату у старушки-магла, чьи внуки, однако, только что поступили в Хогвартс. Договориться с пожилой леди оказалось легко - в силу возраста она уже ничему не удивлялась. Лили, Элис, Джеймса и Фрэнки она приняла за родственников Питера, профессора Дамблдора и профессора Макгонагалл - за его дедушку с бабушкой, меня она знала как его друга, который помогал ему с переездом... А больше никто и не пришел. Мы должны были принять меры, чтобы обезопасить детей - Невилла и Гарри. Как я ни старался, сосредоточиться на деле не мог - все смотрел на Пита: мне казалось, он нервничает больше обычного. Он вообще стал дерганый в последние полгода, но кто бы его за это упрекнул? Нам всем было не по себе, что и говорить... В конце концов он извинился и вышел из комнаты. Я - за ним. Иду в кухню. Вижу, он там, в темноте, топчется из угла в угол, ежится, будто мерзнет. - Эй, - зову его, - Пити Пет, что случилось? - Мышеловки проверить нужно, - отвечает он. - Сейчас не время для мышеловок. Он с досадой отмахивается. Я приближаюсь к нему, кладу руки ему за плечи. - Ты меня беспокоишь, Хвост. Почему ты ушел с собрания? Он глядит на меня с глубокой тоской. - Чем меньше я знаю, тем лучше. - Ты должен знать ровно столько, сколько положено знать члену Ордена. - Я из Ордена ухожу... Он говорит серьезно. Впрочем, как и всегда. Я ему верю. Если бы я не поверил, то не разозлился бы так. Не оттолкнул бы. - Ну так иди и скажи об этом Дамблдору и всем остальным! Скажи им напрямик, что ты струсил! - Да, - безропотно соглашается он. - Мне страшно, Сириус. Очень страшно. Отвернувшись к окну, он устремляется взглядом далеко-далеко, дальше дома напротив, дальше соседней улицы, дальше Лощины и реки за ней, дальше соседнего графства, дальше моря и континента - в самый мрак, в самую глубь осеннего вечера... Я невольно вспоминаю, каким увидел его впервые десять лет назад там, в поезде. Тщательно причесанный, застегнутый на все пуговицы мальчишка с развязанным шнурком, поразивший меня до глубины души своей недетской сдержанностью. - Они везде. Они повсюду. Они ходят за мной по пятам. Они за каждым углом, в каждой тени, в каждом порыве ветра. Я слышу, как ловушки захлопываются. Одна за другой. Одна за другой... Лучше бы он не поворачивался... - Я молчу. Я ничего не говорю им. Клянусь. Не представляю, как им удается... Легилименцию я бы почувствовал. Как ты думаешь? Я киваю, не в силах произнести ни слова. Если он хотел донести до меня какую-то важную мысль, то я ее не улавливаю, она от меня ускользает. - Слушай, Пит, - я вновь подхожу к нему, чтобы обнять за плечи. - Следят за всеми. Меня пасут собственные родственники. Да, это мерзко. Но когда-нибудь это закончится. Когда-нибудь... очень скоро... Вот увидишь. Он поднимает голову, смотрит в глаза долго и пристально, как будто и впрямь ожидает прочитать на моем лице развязку с финалом. Я демонстративно ему улыбаюсь, не зная, чем еще подкрепить свое опрометчивое обещание. В эту минуту наверху открывается дверь, раздаются шаги на лестнице. Собрание благополучно прошло - и ушло - без нас... В прихожей Питер просит у Дамблдора разрешения в очередной раз сменить адрес - мало ли какие опасности грозят безобидной женщине, осмелившейся приютить у себя членов боевой организации. Глава Ордена дает добро. Попрощавшись с Фрэнком и Элис, Джеймс отводит меня в сторонку. - Они сказали, что уже отправили Невилла к бабушке, а ее дом закрыли Доверием. Дамблдор предлагает нам с Лили сделать то же самое: спрятаться в доме и назначить Хранителя. Нет, не предлагает - настаивает. И чем скорее, тем лучше. Я рассеянно потираю виски, стараясь прийти в себя после разговора с Питером... Фиделиус... Это не так-то просто. - Это непросто, - вторит моим мыслям Джеймс. - Но к счастью, друзья у меня надежные. Я сказал, что такой человек есть, что он здесь, но в настоящий момент отсутствует в комнате. Все подумали на тебя. И я не стал возражать. Я, улыбнувшись, развожу руками. - Это же очевидно. Он взъерошивает волосы по старой привычке. Такой солидный молодой человек, строгие очки на носу, а голова - как у панка. Смотрю на него и думаю: Гарри будет таким же... Странная мысль. Неожиданная. - Я бы хотел, чтобы это был ты. Правда, я бы очень хотел, но... Теперь он, наоборот, приглаживает торчащие дыбом волосы. Это тоже странно и неожиданно. Как и «но». - Помнишь Иву? Царапнуло. Но я помню. Конечно. - Я бы сказал, что полностью доверяю тебе, если бы не тот случай, когда ты привел чужака к нашему убежищу. Задело. И неслабо. - Я знаю, сейчас не та ситуация. И мы не дети. Но есть прецедент. Как говорится, из песни слова не выкинешь. Прости, Блэки. При всем желании, с тобой заклинание не сработает. Питер все еще в прихожей, теперь он как ни в чем не бывало разговаривает с Лили. Я смотрю на него - странно и неожиданно - с неприязнью. Он, конечно, не согласился. Посоветовал поискать получше. Джеймс настаивал. Не без оснований. Пит за все эти годы ни разу нас не подвел, не дал повода усомниться, не создавал прецедентов. Мне бы тогда и сказать Джеймсу о мышеловках. Так нет же. Я не позволил себе думать о Питере плохо. Не поверил, что он напуган всерьез. Решил, это временная слабость, с кем не бывает. Я и собственную жизнь без тени сомнения оставил бы ему под залог. И я его уговорил. Как будто это была моя идея - сделать его Хранителем дома Поттеров. - Это же так очевидно! В Ордене думают, что Хранитель - я. Пожиратели будут гоняться за мной, а я уведу их подальше. Вы будете в безопасности. Ты будешь в безопасности, Пит. Просто посиди здесь тихонько, пока все не закончится, ладно? Прикинься пустым местом. У тебя это хорошо получается. Я вижу, как он мрачнеет. Как темнеют его глаза. Словно глядя в окошко на улицу, он и сам напитался тьмой. - Тогда сделаем это прямо сейчас. Иначе я передумаю. Они уходят втроем, а я возвращаюсь в гостиную поинтересоваться, как там наша хозяйка. Та мирно посапывает на диване перед телевизором. Я, не удержавшись, начинаю щелкать каналами. У Нэнси, помнится, телевизор был проще и ловил с антенны только одну программу. Ее это не огорчало, а меня тем более. Мне вообще все равно что смотреть, лишь бы картинка двигалась. Ну вот, к примеру, парни на «харлеях» - то что надо. - Капитан Америка... - раздается голос у меня за спиной - скрипучий, что те диванные пружины. Я оборачиваюсь. Старушка проснулась. Правда, похоже, не до конца. - Нехорошо, - бормочет она в полудреме. - Ничего хорошего для молодых людей с мотоциклами... Я пытаюсь поправить ей съехавшую подушку. Пожилая леди, сонно моргая, с неожиданной силой вцепляется в мой рукав, мнет его, будто хочет определить на ощупь, не та ли это куртка, не тот ли это парень с экрана. - У вас есть мотоцикл, молодой человек?.. Я устало качаю головой. - Простите, что разбудил. Хватит с меня на сегодня. С этого дня душа моя была не на месте. Меня никто не преследовал. Даже Лестрейнджи - и те отвязались. Это было неправильно. Это вселяло тревогу. И чем дальше, тем хуже. В конце концов тридцать первого меня так накрыло, что я едва не полез на стенку. Мысли гнал, а нутром чуял неладное. Взял мотоцикл, поехал к Поттерам. Думал, просто прокачусь по улице, проверю - виден дом или нет... Дома не было. Было пепелище. И посреди - Хагрид. И Гарри - не скажу «у него на руках» - в ладонях. Прошу его, умоляю: отдай мне мальчика, я увезу, я спрячу!.. Не велено, говорит. Дали адрес его тетки по матери, а как добираться - Мерлин знает, по-простому далековато, по-другому сложновато. Я подгоняю мотоцикл ему по размеру. Отправляю по адресу... К Питеру - уже на своих двоих. Застаю его у крыльца. На улице полно маглов: Хэллоуин, гулянки, кто в чем - будь мы в мантиях, так легко бы в этой толпе затерялись... Он видит меня - и шасть на другую сторону. И в подворотню. Я - туда же. Ловлю за шиворот, волоку обратно. Он мне под ребра волшебной палочкой - спасибо, что не острым концом, а рукоятью. Я свою не достаю: драться глупо, колдовать при маглах нельзя. Едва успеваю разогнуться, чтобы не упустить его снова. Хватаю за локоть. - Ты что творишь, мать твою?.. Он щерится: - Отпусти! - Ты что сделал?.. Шипит мне в лицо: - Отпусти по-хорошему. Я больше не с вами. Мои пальцы судорожно сжимают его руку - как только не переломал ему кости, не знаю. - Он пришел со своими людьми. Я указал на тебя - он не поверил. Он, как ты знаешь, легилимент. Питер больше не вырывается. Напротив. Встав вплотную, толкает меня, шаг за шагом выпихивает на середину дороги. - Я их выдал. Да. Я! Слово - пинок. Во взгляде - невыразимое. - Он оставил своих людей меня сторожить. Они убили хозяйку. Меня - собирались по его возвращении. Я невольно оглядываюсь на дом, где меньше недели назад развлекался со светящимся ящиком. Старой доброй леди с дивана уже не встать... - Вдруг - паника. Они - врассыпную. Меня бросили. Не сочли серьезным врагом. Ты был прав: я - ничто. Я не ваш. Я не с вами. Мы стоим посреди улицы. Маглы обходят нас стороной. Я по-прежнему держу его за локоть. И не чувствую ничего. Ни горя, ни стыда, ни обиды, ни ярости. Ничего из того множества чувств, что еще минуту назад разрывали мне сердце... Сердца не было. Было пепелище. - Ты не уйдешь, Пити Пет. Что он увидел в моих глазах, я не знаю. Возможно, в тот миг я показался ему страшнее самого Волдеморта и всей его свиты. Он дернулся. Вскинул руки - насколько мог. И заорал. Изо всех сил. Во всю глотку. - Террористы!!! У меня перед лицом полыхнуло. Я на секунду ослеп. На секунду ослабил хватку. Тряхнул головой. И вновь увидел его, когда он, отступая к тротуару, пряча левую кисть между правым плечом и боком, нацелился на меня. - Это он! Он взрывает дома! Я еще успел сделать какой-то предостерегающий жест: ради всех святых, уймись, хватит глупостей. А после... полыхнула улица. Маглы шарахнулись. Завопили. Меня отшвырнуло на чей-то газон. По тому месту, где только что стоял Питер, пламя прокатилось клубами. Я заметил серую тень, скользнувшую в водосток... - Хм... Секретарское перо, заскрипев, как неисправный тормоз, роняет кляксу. Госпожа министр с видом искренней заинтересованности подается вперед. - Даже если предположить, что вы действительно могли что-то заметить при подобных обстоятельствах, на каком основании вы утверждаете, что этой крысой был Петтигрю? - Он анимаг. Нелегальный. Я спокоен по-прежнему, но если она сейчас спросит, откуда я это знаю, мне придется ответить честно. И тогда - прощай, Бродяга. Меня переведут в одну из тех специальных камер, где превращение невозможно. И тогда... Профессор Дамблдор снимает очки, устало потирает переносицу. - Что ж, Милисента, если у тебя вопросов больше нет... - Я в очередной раз убедительно прошу вас, господин председатель, в присутствии посторонних обращаться ко мне по всей форме. Тот с преувеличенным удивлением взирает на министерскую мантию, словно видит ее впервые. Женщина хмурится. Я улыбаюсь. Уже у двери, сопровождаемый охраной и взглядом профессора, который я буду хранить на себе, как оберег, еще долго, я оборачиваюсь. - Вы найдете Питера Петтигрю, если захотите. Отныне вся моя жизнь зависит от этого «если». Если бы я провел в Азкабане меньше года, она бы поверила, что я еще адекватен и не выдумал эту историю. Если бы я не славился умением искренне верить в собственные фантазии, она бы поверила, что применение веритасерума действительно имело смысл. Если бы не моя фамилия, она бы поверила, что я вступил в Орден не для того, чтобы угодить Волдеморту. Если бы мой брат не состоял в рядах Пожирателей, если бы он не был убит, если бы в том же году не умер мой отец, она бы поверила, что я не выслуживаюсь перед Лордом, пытаясь оградить свою мать от той же печальной участи. Если бы она только могла представить себе, как глубока моя неприязнь к матери, она бы поверила, что никогда в жизни я не предал бы ради этой черной вдовы тех, кого считал своей настоящей семьей. Она верила в то, что каждый ребенок, каким бы он ни был, как бы ни вел себя, что бы ни говорил, на самом деле истинно любит свою мать, даже если сам этого не понимает. Добрая душа эта Милисента Багнолд. И эта добрая душа, не выходя из комнаты, прямо там, на глазах у секретаря и профессора, уничтожила единственный документ, в котором была изложена моя правда, только правда и ничего, кроме правды. Она верила, что черное - это черное, а Блэк - это Блэк. Как ни отмазывай, светлее не станет. Это даже не цвет, это отсутствие цвета. Такому не место в радужном мире безоговорочного доверия и безусловной любви. Министерство поставило крест. Визенгамот склонил голову. На третьи сутки председатель вновь прибывает в Азкабан, чтобы поставить меня в известность и по возможности утешить. На этот раз меня не выводят - его впускают ко мне. Я не могу подняться. Говорю с трудом. Еле дышу. Легкая простуда превратилась в воспаление легких. Надеюсь, эта боль ненадолго. Он обещает прислать медика. - Вы... не поняли... - Я все понял, Сириус. Не здесь. Я усмехаюсь. Вот уж на что у меня всегда находятся силы. - Тебе будет знак. Ты сразу его распознаешь. Он направит тебя, укажет тебе дорогу, место и время. Если ты веришь... Я болезненно морщусь. - Без «если»… - Хорошо. Ты веришь. - Вам - да. - Я говорю не о себе. Я устало прикрываю глаза. - Не надо... медика... Он отечески гладит меня по щеке, откидывает со лба взмокшие волосы, склоняется к моему уху и шепчет: - Ты свободен, пока ты жив. До этой минуты я не знал, что не только фениксы способны так плакать. Так, чтобы душа расставалась с телом, а возвращаясь, несла с собой столько света, столько тепла, что дементоры за дверью всполошатся, но не посмеют сунуться. Я чувствовал, как воскресаю - как тот Лазарус, которого Бог-полукровка вызволил из пещеры, - пока слезы мои, fideles lacrimae, наконец не иссякли и не явился обещанный медик. Тогда я принялся хохотать и раздирать на себе казенную робу - эти погребальные путы, обвившие меня по рукам и ногам. Медик решил, что один не справится, да и квалификация у него не та. Просидев на цепи до утра, я становлюсь смирен и задумчив. Узкий солнечный луч - такая редкость - тихо крадется ко мне по полу, ложится рядом, как верный пес, лижет мне руки. Я глажу его - он меня греет. Он исцеляет меня... Как это непросто - положиться на волю Всевышнего, который однажды жестоко обошелся с тобой, даже если ты знаешь, что Он милостив. Как непросто сохранить доверие к парню, который однажды зло подшутил над ровесником, даже если ты знаешь, что он твой лучший друг, даже если он - крестный твоего сына. Это непросто... Но есть ситуации, когда поверить - абсолютно и безоговорочно - это единственное, что ты должен сделать, чтобы спастись. -------------------- Fideles lacrimae - искренние слезы (лат.)