farewell, stars

      Динамики трещат как живые, скрипящие помехи раздирают слух, словно чья-то рука скручивала потрескавшийся металл, и Юнги почти взволнован, почти окрылён, ожидает пробуждения надежды, пока монотонный роботизированный голос не вливается в уши.       «Двигатели отключены. Ядро разогрето до семидесяти градусов по Цельсию. Корабль пересечёт атмосферу Солнца через семь земных дней.»       Юнги вздыхает, опустив голову на главную консоль, потягивает на себя рычаг, который не работает, не помогает им бесцельно плыть в правильном направлении.       Он удивится, если Сокджин тоже слушал сообщение, находясь в любой части их корабля, но не потрудившись зайти на мостик и всё проверить, не потрудившись даже связаться по интеркому.       Их разговор состоял бы из повторений давно сказанных слов или «может, на этот раз они услышат нас, и знаешь, Сокджин-хён, по крайней мере вблизи Солнце выглядит намного красивее. Они никогда не лгали.»       Юнги не знал, оценит ли Сокджин второсортную, плосковатую шутку, брошенную в воздух, пока они оба борются за возможность дышать, прекрасно понимая: конец близок. А Сокджин пытался всё исправить, хоть он не механик, но и его ограниченных знаний достаточно, чтобы понять — пилотированию уже никак не помочь.       Ещё Юнги знает, что, вероятно, Сокджин, сейчас в инженерном отсеке пытается исправить поломку двигателя, соединить кусочки и осколки механизма после того, как они потеряли штатного механика, как потеряли всю команду. Юнги надеется, у него ещё осталась мотивация возобновлять попытки вновь и вновь, но ещё он верит, что толку от этого мало; нет смысла чинить то, что точно не заработает.       Они не прекрасная падающая звезда, взрывающаяся в ключевой для мироздания момент, чтобы изменить жизнь — они кусок безжизненного металла, стремящегося к безобразному концу.       Они давно летают на этом корабле, минимум два года, хотя сейчас Юнги забывает точно, забывает, когда они покинули Землю. Он задаётся вопросом, каково ступить на твёрдую поверхность, спрашивает, какая на вкус не штампованная по нормам и расфасованная по тюбикам пища, а настоящая, домашняя горячая еда и тёплое питьё.       Сначала это был обычный запланированный полёт. Пересечь снежный регион, доставить груз, вернуться — четыре месяца в пути. Но потом они сбились с курса — первая неполадка в полетевшей навигационной системе.       Теряться в пространстве — это не гламурное, романтизированное путешествие, это не кино. Были и приятные воспоминания, и хорошие моменты, но у Юнги было одно самое любимое, относящееся к тому периоду, когда они с Сокджином только покинули лётную академию.       А теперь они здесь только вдвоём, на разбитом при столкновении с астероидом корабле, совершают последний курс к солнцу. Юнги часто представлял подобные ситуации; не в смысле он желал такого, скорее задумывался, а «что если бы». И в каждой из подобных воозбражаемых ситуаций он не был столь бесполезным, как сейчас.       Во многих из них он всегда настоящий герой, и, пожалуй, это было бы отлично, но мечты никак не влияют на реальную жизнь, потому что если Юнги чего-то и не умеет, так это быть героем.       ---       — Есть новости? — окликает Сокджин, появляясь в комнате управления; он выглядит отдохнувшим, но напряжённым; царапает ногтями руки, и глаза сосредоточенные, немного дикие.       — Ты бы услышал, если б появились, — устало отвечает Юнги. Не двигаясь, навалился на консоль и растянулся, как дремлющий кот, положив голову на руки. — И я бы счастливо разбудил тебя.       — Надежда всегда есть, — отвечает Сокджин, садясь рядом, слегка толкает парня в плечо, вздыхает, и, наверно, его ресницы легко подрагивают, как он обычно делает это. — Это же не пустой сектор, сам знаешь, планета, на которой мы…       — Там было много прилетающих и уходящих кораблей, я знаю, — Юнги выдыхает прямо в руку, потому голос глухой, а ещё и хриплый от вечного недосыпа. — И много из них идут так близко к Солнцу? Сомневаюсь, что хоть один решится.       — Они могут пройти мимо орбиты, но наш сигнал достаточно мощный, — не сдаётся Сокджин, и его мягкость успокаивает, обволакивает. — И двигатель, он вчера шумел.       — Он вероятно вот-вот взорвётся, — опять бормочет Юнги. Он не может помочь, но… может быть собой, когда теряет надежду с каждой секундой. — Что лучше: Солнце или мы, ничтожная мелочь, дрейфующая пыль в безграничном космосе?       — Как поэтично, — говорит Сокджин, и его тонкий голос — признак слабости. Он всё ещё упорно старается, и это ранит, потому что Юнги просто улыбается и делает странные мордашки, чтобы улучшить положение.       Но, конечно, в их ситуации ничто уже не станет лучше.       А Юнги, он чувствует себя виноватым, когда наконец поднимает взгляд и видит залегшие под глазами у Джина тени, и его руки вздрагивают, когда монотонный роботизированный голос вливается в уши резко и неприятно, как утренний будильник.       «Двигатели отключены. Ядро разогрето до восьмидесяти градусов по Цельсию. Корабль разобьётся, достигнув атмосферы Солнца в течение шести земных дней.»       — Я хочу… — Сокджин пытается говорить поверх визга интеркома, когда он периодически выключается, изо всех сил пытается работать с остальной частью их корабля, который словно подпалённая бабочка, совершающая последний путь к свету, источающему огонь и означающему смерть. — Я хочу отправить нашу команду сегодня.       — Это безопасно? — спрашивает Юнги, и ему сложно оставаться деликатным, когда обычно он ведёт себя совершенно по-иному. — Большая часть кислорода уйдёт без восстановления.       — Какая разница, если он всё равно кончится, — Сокджин угрюм, и Юнги страшно и больно, потому что он пытался всё это время, он был оптимистичен ещё мгновение назад. — Мы всё равно умрём.       — Нет, не умрём, — хрипит Юнги, и это совсем иначе — стать верующим в удачу. Но он вынужден поддерживать этот огонёк, крепко стоять на ногах за двоих. Если Сокджин потеряет надежду, значит и нет никакой надежды вовсе, и Юнги не знает, сможет ли справиться, если в глазах лучшего друга потухнет дрожащий огонёк. — Мы не можем погибнуть, мы ещё не видели Алкеру, а это твоя мечта.       — Точно, — задумчиво улыбается Сокджин, и Юнги рад видеть эту улыбку, настоящую улыбку Джина. — Я хотел увидеть, как «Солнце сияет розовым, касаясь кромки снежного горизонта». Учитель постоянно говорил об этом.       — Вот и увидишь, — уверяет Юнги, игриво тыкает в руку Сокджина, и сам едва улыбается, измучено и слабо. — Как только выберемся из этой передряги.       — Мы сделаем это, правда? — тихонько мурчит Сокджин, и есть что-то знакомо игривое и мягкое в том, как он ухмыляется Юнги, словно они одни во всём мире, только они. Ему спокойно, что они только вдвоём, когда всё подходит к концу и всё же, может и нет.       ---       «Двигатели отключены. Ядро разогрето до восьмидесяти пяти градусов по Цельсию. Корабль пересечёт атмосферу Солнца через пять земных дней.»       Шлюзы закрыты.       Всё проходит безопасно и быстро: они просто складывают своё прошлое в герметичные капсулы и отпускают, смотрят, как они плывут, переворачиваются и медленно крутятся; космические похороны вызывают у Юнги боли в желудке. Руки Джина трясутся, и Юнги до чёртиков хочется сжать их и успокоить дрожь, но сейчас не тот момент и не то место для подобных вещей: он упрям даже перед лицом смерти, полон упрямых и твёрдых линий характера, которые не могут быть пересечены.       Всему своё время, думает Юнги, но он искренне удивится, если теперь сумеет найти подходящее время и место для укромных моментов вместе; что, если из этого ничего не получится, что, если собственноручно привитая надежда, за которую он так усердно цепляется, исчезнет.       И Сокджин, он всё ещё дрожит, но улыбается, направляясь на нижнюю палубу в инженерный отсек. Может, Юнги присоединится к нему завтра; они всё чаще бывают порознь и совсем не проводят время вместе после всего случившегося, после того, как всё началось.       Юнги скучает по нему, и в какой-то степени это странно: он словно онемевший дурак, потому что Сокджин совсем рядом, и в то же время нет, потому что он напряжён, отдалён и слишком погружён в своих стараниях. А Юнги не мастер в понимании чувств, и всегда был неловок, когда дело касалось выражения собственных мыслей; Сокджин и в этом лучше, он не такой неловкий, несуразный и нелепый, он ласковый и искренний в своей подразнивающей натуре, и собой представляет истинную уверенность.       А пока консоль — лучшее место для отдыха.       ---       Юнги не идёт в инженерный отсек.       Вместо этого он бродит по коридорам неповреждённой части корабля, скользит пальцами вдоль стен и подушечками чувствует металл — прохладный и гладкий. Он видел Сокджина чуть раньше, передал ему контейнер: он всё же решил создать репликатор, альтернатива давно сломанному.       Это было неловко, напряжённо, и Юнги до сих пор не уверен, что произошло; почему Сокджин из всех людей ведёт себя подобным образом только с ним? Юнги обеспокоен, потому что им стоит держаться друг друга, необходимо прожить последние моменты без сожалений и страха, даже если их спасут. Когда их спасут.       Но Сокджин прячется. Юнги не может сказать, может, это произошло из-за него или из-за сложившейся ситуации в целом, может, он напуган или одинок. Это вселяет страх в Юнги, сбивает, нервирует. Он больше не может сказать, сколько времени, да это и неважно после бесконечных дней космического дрейфа с неработающими системами.       Динамик трещит над головой, и это неплохо отвлекает от мыслей: он отскакивает в сторону, снова жмётся к стене, когда визжит металл, но вспоминает, ждёт вкрадчивый алюминиевый женский голос.       «Двигатели отключены. Ядро разогрето до восьмидесяти пяти градусов по Цельсию. Корабль пересечёт атмосферу Солнца через четыре земных дня». Юнги ненавидит её. ----       В инженерном отсеке холодно.       Непроглядно темно, спасает лишь тонкий пучок света от самодельного фонарика, освещающий Сокджина: он стоит у двигателя, хмурится и пытается разобрать инструкцию от Ченука — грязные каракули с поправками и долей полезной информации. Сначала он не замечает Юнги, продолжает щурить остекленелыми глазами, едва приоткрыв губы.       — Пялясь, ничего не починишь, — мягко говорит Юнги, и он сам чуть вздрагивает, когда Джин дёргается от испуга, поворачивает голову к нему, будто только пробудился ото сна. Возможно, он как раз уснул сидя, но сейчас нервно моргал, и дыхание было быстрым.       — Отказ двигателя — это поправимо, — настаивает Сокджин. В его взгляде решительность, а ещё усталость, отчаяние и психологическое истощение. Юнги знает, что это непоправимо. Всё зашло слишком далеко. Сокджин продолжает стараться, неспособный смириться; безрассудство, отчаяние проявляются в нескончаемой трясучке.       — Нам надо поговорить, — говорит Юнги и съёживается, настолько охрип его голос из-за недостатка сна, недостатка общения. Тускло ощутимый во мраке, умирает свет дрожащей лампочки в фонаре. — Не унывай, пока не пришёл сигнал, пока корабль не найдёт нас.       — У нас осталось четыре дня, — глухо говорит Сокджин и по-настоящему улыбается, съезжает с консоли на пол, скрестив ноги и внезапно в упор смотрит на Юнги. — О чём ты хочешь поговорить?       Юнги медлит, пристально оценивает неуверенность Джина, что-то в его осанке говорит «я хочу побыть в одиночестве».       — Ты не хочешь, чтобы я был тут? — выпаливает Юнги и проклинает свою прямолинейность, привычку говорить то, что вертится на уме — честно, слишком честно.       — Я… я хочу, — убеждает Сокджин, и в его взгляде вспышка, в голосе — подъём. У него ещё есть силы продолжать борьбу, его личный вызов, а ещё проступает знакомая нежность. Это успокаивает Юнги. — Это было сложно, — признаёт Сокджин, одёргивая рукава формы.       Юнги спрашивает себя, когда в последний раз их форма была чистой. Дни сливаются в один, даже если под потолком скрипит голос, отсчитывающий дни до их смерти.       Сокджин, он прекрасен, напоминает Юнги пахучие сосны, хруст снега под ногами и уют дома.       — Джин, ты помнишь старую баскетбольную площадку? В одном корпусе от тренировочной базы? — спрашивает Юнги, и это неожиданно, мысли проникают в сознание, всплывают смутные образы, яркий солнечный свет.       — Хмм… — Сокджин кивает, спокойно и внимательно, смотрит сосредоточено на Юнги, словно он не уверен, о чём речь, почему он поднял эту тему именно здесь, именно сейчас.       — И что я ненавидел одного парня, который хотел тусить с нами и был лучше меня? — сейчас Юнги смеётся, и он видит прошлое яснее, видит Сокджина в сторонке — тоже смеющегося — и сам безуспешно пытается сдержаться. — Ты помнишь, как мы ходили в то кафе? Милое такое, там ещё были твои любимые молочные коктейли.       — Когда ты попробовал мокко, то закашлялся и пролил весь напиток на землю. Сокджин помнит и смеётся. Смеётся по-настоящему, искренне, и это на мгновение поражает Юнги, его глаза блестят. А потом улыбается, щурится и знает, что так он выглядит очень мило.       Отвлечение.       — Какое твоё любимое воспоминание? — говорит Юнги без привычной в голосе ровной ноты; это не голос капитана, не с Джином.       — Прямо перед тем как мы уехали, — с грустной улыбкой. — Когда шёл снег, и ты сказал не скучать по снегопаду, потому что мы увидим его снова в миссии.       — День, когда я играл для того громкого ребёнка, который всё хотел танцевать, — Юнги улыбается воспоминаниям, помнит возбужденного мальчика с розовыми щёчками и широкой улыбкой, желающего танцевать под музыку Юнги, ведь он редко играл для кого-то, хотя испытывал невероятное наслаждение от игры. — Ты принёс горячий шоколад, я помню.       — И ты упрямился и жаловался, что он очень горячий, — засмеялся Джин. — Помню, как я завёл речь о достоинствах горячих напитков, а ты сказал, что вытолкаешь меня на улицу и засунешь в сугроб.       — Хорошо, что я был слишком ленив, — ухмыляется Юнги и тянется, ощущая, как от жара ядра начинают болеть кости.       — Или слишком хороший, — усмехается Джин, и голос его звучит и слишком мягко, и слишком серьёзно.       — Я? — переспрашивает Юнги, он внезапно чувствует дикую усталость, невероятное бессилие и заваливается Сокджину на колени, как и всегда раньше, прежде чем они отдалились.       — Ты самый лучший человек, какого я знаю, — кивает Джин, и снизу это выглядит очень смешно.       — Ты не можешь знать много хороших людей, — серьёзно заключает Юнги. Он знает, что может быть слишком грубым, слишком спесивым и «я сам по себе».       Он и близко не бывает хорошим.       — Я знаю много хороших людей, — Сокджин кладёт ладонь на волосы Юнги, потому что такое позволено только ему, потому что это Сокджин, его лучший друг. — Но я не знаю их так хорошо, как тебя.       — Что это должно значить, — вяло тянет Юнги, и он невероятно близок, чтобы провалиться в сон, потерять сознание прямо на Джине, но парень ласково приподнимает его, чтобы поднять на ноги.       — Нам надо поесть, — в ответ говорит он, и он опять где-то далеко, смотрит вглубь, и кажется, словно ничего не говорил.       И он ничего не говорит, по крайней мере до конца дня.       ---       «Двигатели отключены. Ядро разогрето до девяноста градусов по Цельсию. Корабль пересечёт атмосферу Солнца через три земных дня».       Юнги просыпается от знакомого скрипа металла внутри динамиков, когда динамик оживает, дрожит, потеет.       Кошмары: крики, пламя, корабль, разрывающий сам себя изнутри пополам, исчезает в просторах космоса. Он недостаточно выспался, веки потяжелели, а ладони вспотели больше, чем просто от испуга.       Три дня.       Теперь они совсем близко к солнцу, и Юнги ощущает жар, словно только зашёл в сауну. Хорошо, что репликаторы ещё могут перерабатывать воду.       — У тебя волосы потускнели, — голос доносится слева, вкрадчивый, осторожный, но заставляет Юнги встряхнуться и выпрямиться. Сокджин никогда до этого не заходил на командную палубу.       — Конечно они обесцвечиваются, — Юнги раздражён и спихивает руку Джина с головы, где он провёл пальцами. — Не хватило времени перекраситься перед смертью.       — У нас ещё осталось три дня.       Юнги оборачивается, чтобы нормально посмотреть на него, и в тот момент его брови поднимаются, а глаза становятся влажными: Джин выглядит расстроенным, руки снова дрожат, и Юнги безумно хочет их сжать.       — Кто-нибудь придёт, — упрямится Юнги. — Придёт.       — Если мы выберемся отсюда, — его голос звучит едва обнадёживающим, и он снова кладёт ладонь на выцветшие волосы, — покрасишься в зеленый?       — Это ужасный цвет, — бурчит Юнги, но Джин хихикает, и Юнги весь подбирается, заслышав этот нервозный смешок, один из тех, словно ты упорно стараешься не заплакать. — Ты в порядке? — он пытается звучать понимающе и заботливо, мягко, но получается неуверенно.       — Нет, — признаётся он и опускает голову. — И уже давно не в порядке.       — Прости, — искренне и нервно. — Я попытаюсь развеселить тебя, как только ситуация поправится…       — Погоди, я не об этом, — прерывает Джин, облизывает губы и бросает взгляд на панель управления, рассматривает, словно никогда и не видел её, и взгляд слишком нацелен на каждый рычаг, каждую кнопку. — Я должен кое-что сказать, если мы собираемся умереть.       — Всё хорошо, — успокаивает Юнги. — Я знаю, что ты списывал у меня на вступительных экзаменах. Становится едва больно в груди, когда Джин всё же слабо улыбается.       — Юнги, ты мне нравишься, — выпаливает Джин. Он сам держит руки парня, и теперь Мин точно чувствует, как сильно они дрожат. Ему это совсем не по душе.       — Ты мне тоже нравишься, — в замешательстве и хлопая глазами, говорит он. Ему казалось, это всегда было очевидным.       — Нет, я не это имел в виду, — Джин заикается, и Юнги ненавидит это, задаваясь вопросом куда подевалась привычная уверенность.       — А я имею в виду это, — буднично говорит Юнги и вовсе не сходит с ума. Возможно, потому что больше нечего терять или потому что это просто Юнги. — Ты поэтому избегаешь меня?       Джин кивает, и кажется, что он потерял несколько лет: жмурит глаза, чтобы сдержать слёзы, но не помогает. — Я не был уверен, что ты знаешь, — дрожащим голосом. Юнги еще сильнее ощущает трясучку в руках, потому делает то, о чём так желал: успокаивает их. — Независимо от того, возненавидел бы ты меня или обиделся, я всё равно признался сейчас, потому что у нас осталось три дня и нас не спасут. Ты сам это знаешь.       — Всегда есть надежда, — говорит Юнги и наконец пользуется шансом: легко целует Джина в щёку. — Нас найдут.       ----       В действительности ничего не меняется. Они всё те же: уставшие, напуганные, беспомощные. Но Сокджин больше не отдалён, а когда он не отдалён, то цепляется. Так что неудивительно, что он засыпает с Юнги, а голова его странным образом покоится прямо на консоли.       Треск динамика не пугает Юнги, он просто таращится в пространство, прежде чем в каюту, тяжело дыша, влетает Джин. Юнги не помнит, когда тот ушёл, но он наконец просыпается, сонно моргая.       — Мы спасены, — выдыхает Джин, и он на самом деле начинает плакать, усаживаясь на колени Юнги. Он хочет спросить почему, пытается что-то выдавить, хоть и немало сконфужен, когда динамики чихают снова, и это что-то новое; повторение сообщения.       — Это Намджун, капитан корабля SS «Сноупоинт», мы получили ваш сигнал бедствия, ваш корабль в пределах поля зрения. Мы можем прибыть в течение часа. Сколько пассажиров живо?       И Юнги изо всех карабкается к управлению, нажимает кнопки отправляет номер: 2. И прибавляет «спасибо».       Он не плачет, пока не смотрит в шлюз и не видит вдалеке большой серый фрегат, гладкий и новенький: осторожно отклоняется, вблизи обходит солнце и держит курс к их печальному, разрушенному кораблю Земли.       — Сокджин, — скрипит Юнги. — Они с Алкеры. Мы сможем завершить миссию.       — Я смогу увидеть снег? — в голосе что-то живое и детское, с нескрываемой надеждой.       Динамики снова щёлкают, трещит металл, но резкий звук уставшей машины не долго беспокоит Юнги: он падает спиной на консоль, придавленный Сокджином — тот хочет полюбоваться на корабль и наклонился. И совсем не волнуется, что он слишком горячий, что тяжесть его тела и тепло заставляют чувствовать себя внезапно плохо и смущённо.       «Двигатели отключены. Ядро разогрето до ста градусов по Цельсию. Корабль разобьётся, достигнув атмосферы Солнца в течение двух земных дней.»       Они возвращаются домой.       Это не будет их родным домом, но там будет твёрдая поверхность, тепло и настоящая еда. Скорее всего, руки Сокджина больше не будут дрожать, обещание Юнги «не пропусти снег, хён, совсем скоро увидим» не будет нарушено.       Он улыбается капитану Сноупоинта и старшему офицеру, когда они состыковываются с кораблём, когда их усаживают в поддерживающие капсулы, когда они уходят прочь, прочь от звезды, их разрушенного прошлого, навстречу безопасности.       ---       В любой другой ситуации на Юнги нашла бы тоска, забрала темнота и тишина Алкеры. Однако сегодня он наблюдает за Джином, радостно носящемуся по снегу, как маленький ребёнок в снежный день, и он может слышать тишину, может слышать скрип под ногами, смех Сокджина — не нервное хихиканье, а настоящий, звонкий смех.       — Я не знаю, как долго мы будем искать корабль до Земли, но вы можете чувствовать себя как дома и оставаться здесь, сколько захочется, — говорит Намджун, когда они сидят снаружи; прохладно, но не холодно, атмосфера благоприятствует, успокаивает.       — Нас не было два года, — с какой-то грустной улыбкой говорит Юнги. — Что нам ещё несколько месяцев?       Юнги позволяет себе заиграться, бежать рядом с Джином, мчаться подальше от остальных, от команды Сноупоинта, к которой успели привязаться за короткое время.       — Нам надо поговорить об этом? — спрашивает Джин у подходящего Юнги — тот смотрит удивлённо.       — Хочешь?       — Не очень.       — Тогда не будем, — соглашается он, улыбается и толкает Джина в снег. — Вот, — говорит он задорно, ухмыляясь неуклюжим попыткам выбраться из сугроба. — Не так приятно, правда?       И Сокджин просто загадочно улыбается.