«Придётся завязать с актёрством».
Если бы Зен мог воткнуть иглу от капельницы в шею, то сделал бы это без раздумий. Если бы мог быть честным, то сказал бы всем в RFA, как ему хочется умереть, и как он рад, что все они — без исключения — слишком заняты и никак не могут навестить его, и не узнают о том, как Зен пудрит медсёстрам мозги. А они пудрят Лиен. Она не должна его видеть. «Лиен очень волнуется. Она каждый день приходит, а ей говорят, что к тебе нельзя». Юсон по-детски недоумевает, делая опечатки и присылая грустные смайлики. Зену даже чуть-чуть смешно за этим наблюдать, набирая перебинтованными пальцами текст. Этого мальчика легко обмануть. «Я сам не знаю, почему так. Очень хочу увидеть её». Врёт и улыбается, чувствуя, как тянет разрыдаться. Он не отвечает на её сообщения и звонки и целыми днями смотрит, как водяные шарики в капельнице срываются вниз и втекают ему в вены. Забыть Лиен невозможно. Её фиолетовые глаза, слишком пронзительные, для которых ты как кусок стекла, ласковую улыбку и забавные шутки, которые всегда, даже в самые отвратные времена поднимали настроение. Изящные руки и плавный изгиб плеча, которое он всегда целовал, подкрадываясь со спины, и распустившиеся на лопатках радужные крылья бабочки. Зен не может выбросить её из головы, но вот она его должна.«У меня самый красивый парень на свете! Прекрасный рыцарь в сияющих доспехах, хехе~».
Её Зен — красавец, крадущий женские сердца. Уродливый ей не нужен, она не полюбит его, только испугается. Он, потерявший возможность играть в театре, станет лишь бесполезной обузой, зачем он Лиен?.. Её Зен был идеален. А кто он сейчас? Всего лишь обрывок себя прошлого. Хён рыдает, сжимая подушку зубами, и ему кажется, что сердце вот-вот остановится. Появление медсестры не слишком его радует. Она заглядывает в щель между косяком и дверью, нервно переминаясь с ноги на ногу. Видела, что рыдал, или нет? Видела или нет? Зен приходит к выводу, что ему плевать на это. Он человек, чья жизнь кончена и он может делать всё, что взбредёт в голову. Медсестра протискивается боком в палату, растягивая глупую улыбку. — К вам… Девушка. Она уже в четвертый раз приходит, может, пусть уже зайдёт?.. — Нет, скажите ей, чтобы уходила. — Но… Она постоянно ждёт. Она, что, издевается?.. — Я же говорю, что… — Она выглядит такой несчастной… — Пусть убирается! Я не хочу её видеть, что тут непонятного! Медсестра испуганно пятится, и следующая секунда растягивается в болезненную вечность. За одетой в белый халат спиной — фиолетовые глаза. Лиен хлопает ресницами, широко-широко распахивает аметистовые лужицы, будто не верит, но дверь захлопывается прямо перед её носом. Зен вздрагивает от грохота всем телом. Она видела его. И слышала. Слышала каждое его слово. И Хёна душит истерический смех. Глухой, царапающий горло, от которого дрожат руки и губы рассекает кривая ухмылка, хохот на грани слёз, Зен дербанит зубами бинты, глушит смешки и рыдания в обрывках белых ниток, и почему-то чувствует, как ему стало легче. Слишком много боли за раз — так много, что Рю не ощущает уже ничего, как будто всё то, что удерживало его на земле, вмиг оборвалось. Лиен к нему больше не придёт. Та, кого он любил больше жизни, точно его оставит. То, как вбегают медсёстры и вкалывают ему успокоительное, Зен уже не помнит.***
Он просыпается глубокой ночью. Это понятно по синей тягучей темноте, тишине, густой и мягкой, как вата, и плывущим по потолку огням фар от редких полуночных машин. Зен чувствует себя спокойным — слишком спокойным для человека, который не так давно рыдал и пытался сгрызть собственные руки. А недавно ли?.. Сколько он спал?.. Хён поворачивает голову, чтобы взглянуть на часы, но натыкается на… О господи. Лиен. Сидит на табуретке у его кровати, уткнувшись носом в одеяло и спокойно дышит, потому что спит. И во сне сжимает его руку. Боль от резких движений слишком ясно даёт понять, что ему это не снится. Зен в одно мгновение забывает, как дышать. Лиен тихо вздыхает, поёжившись, как вдруг резко вскидывает голову, ероша копну каштановых волос. — О, Зен… — Это… Что? У неё под глазом фингал. Большой, тёмный, как вспухшая сливовая клякса, Лиен странно щурится, не в силах раскрыть синюшные веки правого глаза. И почему-то хихикает, растягивая губы в хитрой улыбке. — Джехи ударила меня. — Что?! Как она… Она же… — Я сама её попросила, — Лиен передёргивает плечами и смеётся. — Она, конечно, отказалась сначала, но… В общем, я ей наговорила всякого, и она меня стукнула. Потом, правда, извинялась много… — Ч-чего ты ей наговорила?.. — Не скажу, — заявляет с непривычной серьёзностью, но потом снова весело фыркает. — Жаль только, что она на фингале остановилась, было бы лучше, если бы она… Не знаю, нос бы мне сломала. — Ты в порядке?.. Зачем тебе это вообще? — Я подумала, что если у меня будет что-то с лицом, то ты, наконец, дашь мне с тобой поговорить. Она не шутит. Она серьёзна как никогда, Зен впервые вспоминает о том, что ему не перебинтовали только глаза и рот. И о том, что он не хотел, чтобы Лиен это видела. — Не нужно было… — Хён. Так непривычно слышать от неё своё родное имя; Зена прошибает холодная дрожь, фиолетовые глаза смотрят внимательно, пронизывающе, превращая его просто в прозрачный обломок стекла. Тонкие пальцы аккуратно касаются ладони. — Неужели ты думаешь, что после всего, что было, я могу просто так уйти?.. — Я же никто теперь. Жалкий, ничтожный… — Зену такие слова даются с зубовным скрежетом. — Такой я тебе не нужен. — Какой «такой»? Я вижу Зена, который знает, что он хорош, который всегда кидает мне свои селфи и зовёт принцессой. Ты не изменился, кто тебе это сказал? — С остальными в RFA тебе… — К кому я ездила домой и с кем смотрела на звёзды, а?! — её лицо вдруг оказывается до непозволительного близко. — Когда я наглоталась таблеток, я позвонила не Юсону, не Севену, а тебе, и спас меня тоже ты. И тем, кто бежал со мной от похитителя, был ты. Я живу в одной квартире не с Джехи или Джумином, а с тобой! — она поджимает губы, по щеке скатывается блестящая капля. — Я люблю не кого-то там, а тебя. У меня нет никого, кроме тебя. И никому тебя не заменить. — Я… — Даже если ты вдруг станешь немного не похож лицом на себя прежнего, я не смогу уйти. Ведь что бы ни случилось, ты всё равно останешься тем самым замечательным Зеном, которого я люблю. Почему ты не можешь просто поверить, что всё будет хорошо? — Лиен… Её ладонь касается щеки едва ощутимо, совсем робко, Лиен поджимает губы и молчит. Она и без того сказала много, но её глаза продолжают кричать так громко, что Зен не ощущает тишины. — Прости меня, я… — Просто не бросай меня. Без тебя мне незачем жить. Губы Лиен оказываются солёными на вкус, но Зен так и не поймёт потом, его или её это были слёзы.***
— А-а-а, это было так прекрасно! Как я рада, что Зен наконец вышел на сцену! — Он так долго восстанавливался после аварии… Я уже боялась, что он никогда не вернётся в театр! — Я тоже! Но этот шрам… Знаешь, он, кажется, стал ещё красивее. Шрам на скуле — та-а-ак мужественно! — Согласна! Зен, надрывно пыхтя, сражается с внушительной горой букетов, которая всё никак не желает помещаться в руках. Шуршат лепестки, блестящие обёртки и ленточки, листья и мелкая труха осыпаются на пол и трескают под подошвами. С такой горой благоухающих красавцев вышло бы неплохое селфи, но Зену нечем брать телефон — руки заняты свёртками, от запаха которых уже хочется чихать. И куда всё это добро потом девать?.. — Помочь? Лиен стоит у входа в гримёрную, прислонившись виском к дверному косяку. Она словно сонный кот: лениво моргает и пространно улыбается, наблюдая за Хёном, который воюет с цветами. — Нет, справлюсь сам. Тем более, что они все для тебя, — Зен почти поёт, с улыбкой наблюдая за тем, как Лиен тихо фыркает и отводит взгляд, нещадно вспыхивая. Но, как только у Хёна пустеют руки, а цветы укладываются ровными рядами на стол, она оказывается неожиданно близко; уголки губ дёргаются в улыбке. — Тогда постарайся донести их в сохранности, прекрасный Зен, — она чуть ли не мурлычет, ероша ладонью белую чёлку. Под ней — то, о чём никто, кроме неё и Хёна, не знает. Их общая маленькая тайна. Лиен легко целует шрам на лбу и отстраняется. — Ты сегодня великолепно выступил. И Зен сам невольно краснеет, понимая, что он его любовь к этой девушке, спасшей его от отчаяния, невозможно измерить. Что он готов хоть ежедневно таскать огромные горы букетов, если она будет этому рада и улыбнётся так, как сейчас, подобная спустившемуся на землю ангелу. И что давно пора сделать ей предложение.