Не плачь, чудовище

Вереницей белых восковых фигур тянется ночь. Мраморные глаза с грустью взывают к небу; в бессилии и отчаянии кисти в терновнике цепляются за красный плащ чудовища. Постой, не уходи. Куда же ты? Забери! Забери! Черные сапоги идут по сырой земле после дождя. Полы красного плаща взметаются при ходьбе. Она снова свежа, эта земля, черная перина, под которой спит не один будущий живой мертвец. Но не такой, как он. Он только один такой. Он один. Сапоги не останавливаются. Что живому мертвецу до страждущих душ? Стоит звонкий гул и шепот - проклятые души грешников, извиваясь змеями, то склеиваясь в одно целое, то быстро разбегаясь, словно ошпаренные, умоляют забрать их в Ад, бестелесные губы обволакивают ухо живого мертвеца – даже оно способно ощутить этот морозный холод. Они больше не могут терпеть одиночества. Этого мнимого бессмертия. Он даже понимает их. Как же он понимает их… только он все еще жив. Он мечтает о том, чтоб рука Смерти коснулась его холодной щеки в последний раз, чтобы никогда не видеть сны – смех, да, мертвецы иногда видят сны, но какие это сны. Какой ужасный сплошной этот кошмар – прошлое. Смазанные тени, какой-то свет, топот ног, мужской крик, удары, он еще не до конца проснулся и не может сообразить, что происходит, его хватают ночью вместе с младшим братом прямо из кроватей, он от ужаса брыкается и ранит руку ножом, его бьют, сажают в темницу. Потом… все эти турки… их приходило по двое. Они сдирали с него одежду и отдавались похоти. Он задыхался, кричал… ему было всего двенадцать лет. Потом ему начало нравится вешать людей, протыкать их колами, наблюдать, как кровь сочится из трупов. Чем болезненней, тем лучше. Он изобретал методы «посадки на кол» все изощреннее и изощреннее. Грудь, живот, глазницы… лучше всего было насадить слугу на кол через анус – так, чтобы кол вышел через рот. Человек испытывал адские муки… Кошмарные сны – прошлое. Они навсегда останутся с ним. Но сегодня он не помнит его. Сегодня он плывет в кровавым забытье этой чарующей ночи. Она пьянит и будоражит все чувства. Широкая нечеловеческая ухмылка во тьме. Только ухмылка, и больше ничего. Все остальное черно. Густой теплый ветер, словно парное мясо. И эта оранжевая, почти кровавая луна. Он вышел на след. Что-то неутолимо вело его сюда. Вдали возвышается ангел: его поставили над могилой умершей десятилетней девочки. Красивое полночное создание, создание Бога, не Дьявола, охраняет ее сон, накрыв своими огромными пушистыми крыльями. Спи, спокойно, моя девочка. Спи, спокойно. Под ангелом стоит человек, он резко разворачивается, увидев вампира, достает длинные освященные лезвия, скрещивает их и скалится по-звериному. Кто из нас еще зверь ты узнаешь потом, танцор с мечами. Мраморные руки жадно хватаются и рвут красный плащ. Вампир мгновенно достает пистолеты и оборачивается. Сзади – он чувствует – на него уже несется падре. В воздухе пахнет священным серебром. Есть всего несколько секунд. Это придает ситуации ту особую пикантность, которую он так любит. Искушение. Жажда. Риск. Живому мертвецу это трудно вновь познать, но Искариот дает ему это право. Вампир оборачивается – но его хватали лишь тени, призраки прошлого. Белые руки их покрыты терновником. Шипы въелись в бестелесную плоть. Из них стекает божественная кровь и развевается теплым паром, поднимаясь ввысь. По их венам течет проклятое серебро. Запах предательства уже близко. Вампир резко разворачивается… Лязг металла: пистолеты сдерживают два меча. Вампир и человек оскалились, их глаза пылают ненавистью, мышцы напряглись. - Хочешь станцевать сегодня со мной на мечах, вампир? Танцуй, вампир. Танец твой недолгий, - с прежним оскалом говорит Андерсон. Рывок – вампир проскальзывает мимо, тут же оборачиваясь, паря назад и стреляя, кажется, бесконечным залпом пуль. Священник успевает метнуть пару лезвий вампиру в грудь. Потом он, конечно, упадет, и смех его будет содрогать безмолвную пустошь умерших. - Тридцать сребреников, ты продал его за тридцать сребреников, Иуда, - вампир подходит ближе, вынимая из себя священные лезвия; кровь брызжет на землю ливнем, яд распространяется по телу; боль – это то, что напоминает ему о том, что он все еще жив. - Не стой у меня на пути, Искариот. В такие ночи я жажду крови. Не стой на пути у зверя, иначе – грудь разрывает дьявольский смех, из колотых ран на лицо падре летит дьявольский дождь из крови зверя, смешанной с кровью всех тех, кого он успел выпить за сотни лет; его глаза горят красным, вампир резко выставляет пистолеты вперед – ты станешь моим искушением. Жажда чудовища сильнее оков печати, запомни это, Искариот. Чудовище Дьявола играется в слугу Господа до поры до времени. Нельзя быть слугой того, от кого ты отрекся. Это смешно. Вампир стреляет падре в лоб, в живот, в руки – сутану разрывает в решето, из дырок льется кровь. - Ты отправишься в Ад, чудовище, силою Господа нашего! – в лицо вампиру летят сотни листов Священного Писания. Вампир закрывается руками. Падре со злобой втыкает в вампира еще три штыка, вскакивая на ноги – единственное, что не зацепило – и регенерируя собственное тело. Вампир пошатнулся, вынимая из себя штыки и отбрасывая в сторону. Кровью залило землю под ним. Кровь быстро растекается дальше, питая собой будущих мертвецов. Почему они не встают? Что держит их? Может, они боятся двух чудовищ, сошедшихся в равном бою? Двух монстров этой ночи? Да, эта ночь только их. Она принадлежит им: дрожите, мертвецы, я чувствую ваш гнилой страх под землей. Даже и не думайте вставать в эту ночь. Дьявольский смех чудовища, из могил вылезают прогнившие белесые души, словно черви, болтающиеся на ветру – те, кто чудом укрылся от Ада, но Ад их все равно найдет, как бы они ни прятались за своими надгробиями, обманывая Посланника Смерти, Ад настигает всех. Через глотку Адской Гончей они пройдут все, все эти души, что во мне. Они стали частью меня. Ты - не исключение. Я покажу тебе Ад. Я – твой Цербер, Бегемот и Левиафан. Ты заплатишь за тридцать сребреников, Искариот. "Не упадешь ли от одного взгляда его? Нет столь отважного, который осмелился бы потревожить его; кто же может устоять перед Моим лицем?" Нет, танцующий с мечами не боится Ада и тварей его. Его босые ноги бегут по окровавленному стеклу их мерзкой плоти, его тело сливается с ними в танце Смерти. Его мечи – их Смерть. "Я - твоя Смерть, чудовище!" - Прах к праху! – скрестив мечи, Искариот несется навстречу плотоядной ухмылке вампира. В черноте ночи лишь светятся алые глаза вампира. Его плечи содрогаются от тихого безумного смеха. Он как будто не замечает несущегося на него падре. Он любуется полной луной. Андерсон замахивается штыками, и тут резко лезвия падают на землю, так и не долетев до нужной цели. Нечеловечески длинная рука, выставленная на локоть другой, такой же длинной кровавой руки – на него смотрит дуло пистолета, над ним возвышается один, широко раскрытый глаз Алукарда. Шипение и свист серебряных пуль разрывают мясо регенератора на куски – вампир бьет только в одну точку, ткани рвутся на уровне локтя – и обе руки священника падают на землю. Вампир открывает и другой, показывая падре длинный язык. Издевается. Грудь переполняет ненависть. Он сейчас срегенирирует эти чертовы руки, и тогда… Что это? Холодный ветер? Где вампир? В черноте ночи, в тусклом свете луны серого ангела щедро оросило кровью предателя. Падре не сразу понял, что произошло. Он думал, ему отведено танцевать вечно. Но кукушка его часов пробила смертный час. Тело не послушалось и вместо того, чтоб пойти в атаку, стало падать вниз – вампир вгрызся мертвой хваткой в его горло. Голова с характерным стуком в висках и легким головокружением ударилась о черный мрамор каменной надгробной плиты, перед глазами огромная пасть вампира, этот кроваво-черный цветок, обрамленный почти хрустальными острыми лепестками. Лик смерти? Это ли лик смерти, который суждено ему увидеть в последний свой час? Чудовище? Это его последний провожатый в Чистилище? Падре, вы грешник, покайтесь… Не дай страху овладеть тобой, падре. Ты регенератор Тринадцатого Отдела Искариот, ты танцующий с мечами, ты убил стольких кровососов. Как будто этот чем-то от них отличается. Не дай себя сгубить этому дьявольскому монстру. В сердце храни мужество всегда. С тобой Господь. Ты танцуешь для него, ты танцуешь для Максвелла вечно и во веки веков, пока смерть не заберет тебя. Нет, не в эту ночь. Регенерируй, падре! Что ты скажешь Максвеллу?! Кто еще будет исполнять твою грязную работу по колено в чужой и своей крови? Нет, Максвелл на такое не пойдет, ты расстроишь своего мальчика, того, кого вырастил, и он сделает вид, что так должно быть на войне, и не проронит ни единой слезы, но ты ведь знаешь, что сердце его не так черство, как кажется. Не подводи его, не вгоняй в печаль, не нужно! Не заставляй его выбирать себе нового танцора с мечами! Шершавый длинный темно-красный, почти черный от крови язык прошелся по все еще горячей коже падре. Его тело все еще находится в танце. Его душа все еще танцует, она не может осознать того, что прикована к этому холодному камню. - Запах пота священника… - заискивающе-металлический звон в ушах священника, напротив красные, ухмыляющиеся глаза, рот вампира растянут в какой-то невообразимой гротескной улыбке. - Изыди из моей головы, проклятое чудовище! - шипел падре в ответ, все еще пытаясь собраться с силами и скашивая взгляд на отброшенные вампиром штыки: если бы только быстрее срегенерировать и поднять их. Быстрее же, быстрее! Как больно чинить это тело… каждый раз все та же боль. - Мой язык танцевал на продажных телах шлюх, на невинных телах младенцев, брошенных у ступеней церкви, он пробовал плоть актеров бродячих цирков, графинь и графов… но священник… это в первый раз. - Интегра врала нам, - тяжело хрипел священник, регенерируя. – Распускала лживые слухи о том, что ты пьешь кровь типа А, медицинскую кровь. Укрывала за своей протестантской спиной чудовище. Лгала самой Королеве… - Королева в курсе, - ответил вампир, и глаза падре широко открылись в изумлении. Неужели его предали в ответ? Ему врали. Без конца? Он – слуга, танцующий для своего господина, - был обманут? Максвелл не мог не знать. Сердце слуги сдавливает какая-то накатившая горечь. Язык ходил кругами вокруг сосков падре, затем губы наклонились близко и стали вытягивать соски, кусать, слизывать кровь. Кровь попадала на стенки глотки и стекала внутрь, смешиваясь с остальными душами, становясь частью вампира. – Твой пот отдает сильным ароматом ладана и воска, чуть уловим запахом пыли священных молитвенников и еле заметным сатина, - вампир провел острым ногтем по телу падре, раскраивая его от грудной клетки до желудка. Падре застонал от боли, сцепив зубы после. Регенератор чувствует боль дважды: сначала при атаке врага, потом при регенерации. Все эти ухмылки и смех – чистая ложь, это чтобы отвлечь врага, маска непобедимого сильного падре Андерсона, который как будто бы плевал на эту всю боль, ведь сегодня удастся опять потанцевать, закружить адских тварей в воронке Смерти. Это лишь отчасти так, полуправда. Длинный ненасытный язык вампира бродил во внутренностях падре, в этой горячей колыбели из алых тканей и разорванных сосудов с оборками из стекающей крови, как будто выбирая, где лучше присосаться. Наконец он раскрыл свою огромную пасть и впился в стенки. Падре отчаянно застонал от боли. - Твоя кровь терпкая, как итальянские специи, - нашептывал раздражающий голос в голове, - горячая, кровь танцующего со смертью. Она всегда бурлит, никогда не прекращает кипеть. По языку вампира стекала кровь и капала на лицо падре. - Живым не дамся! – злобно процедил падре и со всех сил вонзил в лоб вампира штык срегенерированной рукой. Еще осталось дорегенерировать другую… Вампир отпрянул от кровавого коктейля из тела падре, резко подняв голову – пара бешеных демонических глаз уставились на священника. В ответ янтарные глаза, ошпаренные ненавистью и желанием убить – даже большим, чем желание выжить. Затем перед одним глазом вампира хлынула красная липкая жидкость. Алукард вытащил из себя штык со звериным оскалом, терпя боль – и кровь хлынула сильнее, стекая на тело падре, в его раскрытую рану, смешиваясь с его кровью и плотью. Вампир с жестокой ухмылкой вновь отстрелил руку падре. Затем он нагнулся к самому уху Андерсона, его глаза горели звериной жаждой. - Хочешь достаться мне мертвым? – вампир прошипел в ухо падре, затем раскрыл пасть и откусил ухо, отбросив его на землю. Звериный инстинкт сильнее всяческих печатей, истинное «я» могущественнее земного облика слуги. Ты столько ждал, чтобы вновь попробовать живую кровь - не тот медицинский мертвый яд, тлеющий медленной смертью, убивающий в тебе истинного, а сам красный эликсир жизни - выпить саму жизнь. Ты столько этого ждал… Острые зубы вонзаются в мягкую плоть низа живота. Но она уже не такая горячая, как раньше. Он теперь теплый, остывающий падре. Забвение смерти пришло за ним, склонившись над этой каменной постелью. Мутным взглядом падре Андерсон наблюдает, как одежда вампира рассеивается кроваво-черным туманом, словно мазки художников. Он так и не успел сходить на ту выставку. Танцующий с мечами, у него никогда нет времени для подобного. Он еле успевает прочитать наставление детям. Ах, дети… не увидеть вам больше падре Андерсона. Его танец закончен. Бешеный зверь раздирает когтями сутану и брюки. Он жаждет его тела, его всего. Какой грех… - Я хочу выпить тебя всего, ты станешь частью меня, - сказал он. Вампир резко вошел в падре – священник издал хриплый стон. Резкие, сильные толчки, теперь раздирающие его изнутри. Кровь и адская боль. "Ты умрешь мучеником, падре. Пресвятая Дева, храни всех нас. Храни…" - падре не успевает помолиться за детей, которых он растит, и за Максвелла – его тело раздирает стон, полный муки и страданий. - Хочешь, я покажу тебе то, чего ты так боишься? - говорит голос вампира. – Я покажу тебе Ад! – вампир чрезмерным усилием и со стоном боли снимает один шар печатей. Взору священника открывается кровавый ковер, полный тысячи красных глаз. Языки черного пламени лижут его тело. Священник дрожащими губами, собрав последние силы, начинает молиться. - У Агнца Божьего семь глаз. У Дьявола их тысячи, - длинные черные волосы щекочут тело падре, но он не чувствует этого, боль начинает пульсировать там, где вампир разрывает его изнутри. – У меня их тысячи! Вампир двигается, но с каждым резким движением и волной экстаза ему невыносимо больно. Его внутренности горят, словно костры Инквизиции. Чем… - Чем ты отравил меня? – Страх? Это страх в его беспощадных алых глазах? – Ты пил святую воду? – А это отчаянье? - Мы умрем вместе, вампир, - злорадствующая улыбка падре в ответ. Со стоном вампир кончает – его кровь льется в кишки падре и вытекает наружу, когда он вытаскивает член. Затем вампира резко выворачивает вбок кровью. И еще раз. Много крови растеклось по все еще влажной земле. Горло жжет, внутренности жжет. Но стало немного легче. Вампир утирает кровь с губ тыльной стороной перчатки и поворачивается к падре. Священника оставляют последние силы. У него больше нет сил регенерировать – он отдал их все этому долгому танцу смерти. Он был почти идеальным соперником. Он был почти достойным человеком, чтобы убить его, дать холодной руке Смерти прикоснуться к его щекам, не заставлять больше идти с ней по руку… Вампиру стало грустно. Он склонился над падре, наблюдая его умирающее лицо. Кровавые слезы текли из глаз и падали на грудь падре. Не плачь, чудовище. Это был твой выбор. Ты отлично станцевал наш танец Смерти. Теперь не плачь…