Танец

Музыканты закончили играть традиционные придворные танцы, и темп ускорился. Глаза Джойи сверкали от любви — к нему, да, — но также из-за игры, соревнования, мелькания изящных рук и вихря вращающихся юбок, которые очаровывали и опьяняли. В ее глазах были отблески того самого огня, который заставил его преклонить колени с первого взгляда. «Пасо Лиати» — так его звал Урза. И это прозвище он получил не только за свирепость в бою, но и за способность двигаться бесшумно, подобно крадущемуся хищнику. Она была светом в его руках, он даже не почувствовал ее веса, когда обхватил за талию одной рукой и поймал в плавном движении. Сердца его будто налились свинцовой тяжестью, а она, наоборот, была легкой, как перышко. Он споткнулся, но тут же восстановил равновесие, сделав еще полшага. Они всегда двигались слаженно, как будто были рождены друг для друга, идеальные партнеры, повторяющие друг за другом каждый шаг, будто тени. Его легкая заминка могла закончиться падением; когда они снова сблизились, она посмотрела ему в глаза, чуть сдвинув брови. Он взмахнул рукой и закружил ее, прежде чем она смогла увидеть слова, которые наверняка были написаны у него на лице. Время текло странно, то ускоряясь, то замедляясь, и было наполнено болезненной сладостью скорого расставания, но сейчас она была здесь, и будь он проклят, если потратит бесценные мгновения этого вечера на ненависть к себе и к своим мелочным невзгодам. Пока она вращалась, время замедлилось в протяжном легато на одной плачущей ноте, а потом она отошла от него. Дыхание его прервалось, а сердца почти замерли в груди, когда он смотрел на ее удаляющуюся фигурку. Он знал, что перестал танцевать и остановился, застыв, как оглушенный дурак, посреди зала, все еще держа руку на весу. В видении, поглотившем его, эта рука парила, его пальцы согнулись и медленно, как всегда бывает во сне, потянулись вперед, хватая и стирая ее образ из памяти. Он отпрянул назад, придушенно захрипев, взглянул на свою ладонь, и обручальное кольцо сверкнуло на свету. А потом почувствовал, как кто-то слегка сжал его руку. Джойя уже была рядом. Другие танцоры кружились вокруг них в разноцветном вихре из платьев и мундиров, но они двое замерли на месте. — Лондо… — сказала она. Ее голос был мягким. Много лет спустя он скажет своему другу, человеку, переживавшему нелегкое время, что ее голос был пронзительным. Но это будет лишь одним из многих предательств. Она была безродной танцовщицей, но вовсе не дурочкой. — Что-то не так. Она не спрашивала, а утверждала. Ее глаза, полные жизни, помрачнели, и он увидел, как в них зреет этот вопрос. Она размышляла, не ошибалась ли, думая, что была ошибкой. Он взял ее за руку, пытаясь вернуть сон, в котором поток и движение звука становились нотами, музыкой. Он знал, чего хочет: чтобы можно было вернуться обратно в этот сон. Но видение рассеялось, отступая, рассыпаясь мертвыми листьями на ветру. И, как и во сне, стоило открыть глаза, воспоминание исчезло, мгновение за мгновением. Он в последний раз обнял ее за талию. Она поймала его руку, удерживая ладонь между своими длинными пальцами. Танец кончился. Последняя нота прозвенела, подобно колоколу, прокатилась, золотистая и яркая, запечатлев это мгновение в янтаре. Он поступал неправильно и совершит еще больше ошибок потом, но в первый раз сгорал от стыда. Джойя уже знала, знала с того момента, как он взял ее за руку этой ночью. Опытная танцовщица и партнерша, она чувствовала это по его рукам, когда он обнимал ее. Но, в отличие от него, она была слишком мудра, чтобы поддаться надежде, и вырвала ее еще до того, как та успела пустить глубокие корни. В ее темных глазах не было предчувствия. Она просто ждала неизбежного. Он открыл рот, зная, что слова предадут его, и это будет еще одно действие, которое он совершит в первый раз в той новой жизни, что рождалась с каждым его неровным шагом в их танце-объяснении. Здесь некого было очаровывать, задабривать или подкупать. Не было никого из Дома Моллари, чтобы вложить слова в нужные уши, облегчить путь их старшему сыну, наследнику бесконечных возможностей. Впервые он увидел былую славу его великого имени и узнал о цепях, которые сковывали его, заставляя подчиниться власти Дома больше, чем любого раба. Слова отца все еще звенели в его памяти. «Кто ты такой без своего титула? Ничто. Неужели ты думаешь, что она захочет жить с тобой без твоего Дома?» Он не знал. Его мужество дрогнуло перед ее молчанием, и, когда он закрыл глаза, чтобы перевести дыхание, то увидел себя как в зеркале, покрытого трещинами, будто сделанного из стекла. Он видел юношу, сражавшегося на дуэли с Урзой, того, кто возглавил рейд на Фраллис XII, видел, как этот юноша рассыпается на части. Его называли дерзким, и он дерзко выбрал безвестную танцовщицу, сделал своей невестой, в тот же день надев ей на голову оранжевую свадебную вуаль. Разве этот мужчина смог бы отказаться от своей жены ради титула? Нет, не смог бы, но Лондо знал, что того мужчины уже нет. Он был молод и напуган, и мир его пошатнулся, как будто его ударили под колени. И тогда он испугался, что больше никогда не сможет ходить. Он уже знал, что больше никогда не сможет танцевать. Но было ли это лучше? Лучше никогда не знать, был ли его отец прав, лучше пусть она ненавидит его, чем гадать, что заденет ее больше: потеря его титула или расставание с ним. Он возвел свою первую стену, ограждая себя от вины, и решил идти дальше, не оглядываясь. Его голос сорвался, когда он отпустил ее руку. — Мне очень жаль, моя голубка. Он заставил себя смотреть на то, как умирал в ее глазах. Это была первая из множества маленьких смертей: от страха, от обстоятельств, от оправданий и сомнений. В ту ночь ему впервые приснилась его последняя смерть, как будто окончательно высеченная в камне.