Буря в глубине шторма.

      Возвращаться домой совсем не хочется, поэтому Максим идёт медленно, петляя по кварталам и парковым дорожкам. Останавливается, подкидывая носком кроссовка округлый камешек. Быстро перескакивает с ноги на ногу, успевая подхватить другим мыском кусочек отвердевшей почвы, пока он не коснулся земли. И так снова и снова, пока...       Рёбра простреливает болью. Парень раздраженно цыкает в ответ и пытается придумать, как объяснить матери новые повреждения. Что сказать? Я вышел за хлебушком и на меня напали гопники? Ага, как же. Даже внутренний голос продирает на смех. В голову ничего не лезет. Гулкий выдох слетает с раненых губ, а влажный язык прочерчивает дорожку по запёкшимся корочкам, размягчая их. Машинально пробует губы, затем сами ранки на острый зуб. Раздражение вспыхивает и гаснет. Детская, дурацкая привычка, подцепленная так глубоко в детстве, что уже и не вспомнить когда - не даёт покоя. Спустя столько лет и множества попыток прекратить, стоит признать, безуспешных, усталое засторелое негодование прорывается. Хоть он даже не помнит у кого подсмотрел этот жест. Какие же глупости крутятся в голове, когда разгребаешь навалившиеся и закрутившие снежным комом проблемы. Тем более после такого эмоционального всплеска.       И только дома, в тишине и темноте ванной комнаты он позволил себе прикоснуться к отрихтованному могучими кулаками боку. Тихо загудела лампа накаливания под потолком, повинуясь щелчку выключателя. Развернувшись к зеркалу ноющей стороной и задрав руку, локтём к голове, глазами проследил желтовато-сиреневый наливающийся цвет, скользящий по рёбрам, косым мышцам крыльев и жилам живота. Свободная рука проследила по коже исковерканную опухшей раной ветвь рисунка. Татуировка занимающая одну из лопаток полностью, спускалась вниз и, расширяясь, занимала всю левую часть спины до самых ягодиц, перекрещивая мелкие вертикальные строки букв с завитками морского существа.       Следуя расслабленному и даже немного ленивому движению мыслей, перед внутренним взором проявляются картины прошлого. Эскизы. Он рисовал его сам, изводя десятки листов, оттачивая морское чудовище до совершенства. Вписывал слова, подгоняя шрифт, чтобы картинка и слова стали едины, чтобы зверь ожил и заблестел мелкой зелено-синей чешуёй, вписанной в чёрную графику. Узкая морда с угольными провалами глаз строго смотрела с острой лопатки и части плеча на по-змеиному изогнутой шее. Тело вилось внутри и в тоже время вместе с прутьями теневых завитков и будто щупальцы они свивались узлами слов на рёбрах, бёдрах и спине.       Светловолосая юношеская голова дергано наклоняется к плечу, в задумчивости прижимаясь щекой к мышцам плеча, тревожа надплечье, которое сегодня тоже получило свою порцию. Глаза в этот момент продолжили следить изменение рисунка, его плавное мышечное движение и мнимое подкожное глубинное ворчание с тихим плеском. Да, он сделал его таким…собой. Наполнил мыслями, постулатами своего мира и воспоминаниями, тем что нельзя забыть никогда. Знанием. Собой. И поэтому нарисованное чудовище будто ожило, накрепко вросло в кожу и настороженно замерло, притворившись одним из множества копированных существ, что люди размещают на теле в угоду красоте или ассоциациям. Довольно забавно.       Тихий тревожный стук вмешивается в тишину, что до этого момента была разбавлена лишь шипением воды. Максим даёт себе ещё минуту, прикрыв темень провалов глаз веками, опушенными длинными намокшими ресницами и выступает из душа на мягкий коврик, а следом на кафель. Пара шагов и резковатый отстук открывшейся щеколды, позволяют Магдалене приоткрыть дверь, потянув на себя за изогнутую латунную ручку.       Яркие цветом глаза не подведённые сейчас макияжем быстро окидывают взглядом тело брата, испещренное отметинами: дневными и добавившимися за те несколько часов, что они не виделись. Полуподавленные слёзы окрашивают слизистую девичьих глаз, но так там и остаются, в этот раз не прочерчивая солёные дорожки в отличии от тех, что были смыты водой не так давно, лишь когда показалось, что поток иссяк совсем.       - Если ты собираешься добавить сырости, то лучше сделай это внутри, – через некоторое время тихо произносит парень, наблюдая за сестрой в отражении нависного зеркала, продолжая размеренно наносить гель на поврежденные участки кожи, втирая в сизоватые пятна охлождающую массу.       Магдалена заторможено кивает, делая шаг в световой луч из темноты коридора и, тихонько прикрыв дверь, присаживается на бортик советской ванны с немного облупленной и пожелтевшей эмалью. Неловко подвигает намокшую шторку, чтобы не касаться ёё плечом, обёрнутым рукавом длиной футболки Родоманта, привезённой с их первого концерта на двоих.       Максим меланхолично отмечает это и то, что сестра находится в крайне подавленном состоянии. Внутренняя опустошенность, даже отрешенность совершенно не свойственная ей, и звучит, как накинутый сверху обтрепанный плащ с чужого плеча. Совершенно несуразно.       Тяжковатый выдох срывается с израненных губ, обдавая прохладой медленно, однако неумолимо запотевающую в пропаренном помещении зеркальную поверхность: - Далли, - зовет негромко, лишь бы обратить внимание и вырвать из безрадостных раздумий, - я решил вопрос с ним. – запутанные девичьи кудри взмывают в воздух от резко вскинутой головы, когда звук произнесённой фразы ещё не растаял в пространстве. Магдалена дергано открывает рот и, не отыскав в хаотично проносящихся и обрывистых мыслях, что именно ответить, потеряно сжимает губы, напряженно сведя локти за спиной, практически соединив острые углы лопаток.       Они оба прекрасно понимают, какой ценой сейчас будет добываться спокойствие и чуть улучшенное благосостояние их семьи. Только…       Пусть и ненадолго, но горьковатая радость бурлит в крови. Для Максима это ещё одна раскрывшаяся грань свободы. И от себя тоже, пусть и признавать это не так приятно, как всё остальное, что сопутствует выигранному сегодня бою. Победа, стоит отметить, которой явно не рады, однако стараются не подавать вид.       Для Магдалены – вопрос спорный. Нервный и пугающий. Тиски, сжимающие рёбра, чуть и проломят, всё же смогли сжаться сильнее, не повредив влажное мягкое нутро.       - И что дальше, Макс? – дрогнувшим жестом соскальзывающая на лоб прядь волос заправлена за ухо. – Как же дальше?       Юноша шумно втягивает воздух через нос и медленно выпускает, опираясь руками о края раковины. Стоит так несколько секунд, задержав дыхание, а потом с новым набором воздуха разворачивается и опускается на колени перед сестрой, потеряно опустившей голову и невидяще смотрящей в пол.       - Далли, солнце, всё наладится, – тихо и уверенно произносит парень, обхватывая своими ладонями хрупкие женские запястья и чуть пожимая для привлечения внимания. – милая. Маленькое солнышко, не расстраивайся, всё будет хорошо и только так, как нам нужно. – говорит медленно с расстановкой и очень уверенно, попутно корректируя, хотя… выстраивая новый план дальнейшей жизни. Возможностей стало больше, защиты немногим меньше для его семьи на время установившегося противостояния. Банда бандой, как говорится, но сегодня он достаточно пошатнул моральный образ непогрешимого вершителя судеб и сам вырвался из под цепкого надзора, дезориентировав тем самым всю правящую верхушку и взволновав низы. Теперь наступит время наблюдения.       Внутри будто гулким эхом прокатился отстук сердца так, как оно звучало на ринге. Глухо и мощно. До дрожи проникновенно и опустошающее от суеты. Только ясность. Только цель.       - Я силён. Слушай меня, Далли. Я защищу нас, как делал раньше, - сестра поднимает голову, глаза в глаза, – ты знаешь это. И то, что только сейчас у нас есть всё, чтобы не зависеть ни от кого. И сделать так, чтобы и впредь с нами считались, а не помыкали…Нет, Далли. НЕТ. – жестко звучит, в ответ на возмущенно приоткрытый рот сестры, не давая словам сорваться с губ. – Он придёт сам. И спросит не как главарь, а как человек, пришедший к мужчине семьи просить за тебя. За вас. И ни как иначе.       Напряженное молчание повисает в воздухе.       Натужно скрипит запущенная стиральная машина в соседней квартире и мерно гудит лампа. Обычные звуки жизни, что сейчас так громко и явно вторгаются в их маленький мир.       Кивок.       Мужские плечи расслабляются и голова едва заметно несколько раз кивает в ответ, пока юноша поднимается на ноги, подхватывает футболку с настенного крючка и перекидывая через шею словно полотенце, собирающие капли с мокрых волос. Помогает подняться Магдалене и, придерживая её за хрупкие плечи, выводит из ванной комнаты, попутно гася свет, в сторону их спальни.       Там приглушенно светит ночная лампа и на двух кроватях уже убраны дневные покрывала заботливой материнской рукой.       Тихий вечер так и завершается. Мягкий убаюкивающий шепот Максима, напевающего снайперскую лирику под гитару уложенную поверх одеяла. Тихое посапывание Магдалены, свернувшейся калачиком под одеялом. Задумчивый материнский взгляд направленный в темноту комнаты, изредка прослеживающий скользящие по стенам блики фар от проезжающих мимо дома машин.        Через некоторое время гитара съезжает по простыне и с глухим стуком соприкасается с полом. Задремавший Максим переворачивается лицом к стене и забывается крепким сном. Тихо вздрагивают девичьи плечи, плотнее кутаясь в тепло одеяла.       А на кухне закипает чайник с раствором ромашки для беспокоящейся за детей уже не молодой женщины, что стоит у окна кухни не зажигая свет.