Круг

ПРОИГРЫШ Вероятно, он был сумасшедшим. Возможно, сейчас было не лучшее время, чтобы размышлять об этом, но нельзя было выполнять следующий удар, не зная точного ответа. Он глотнул воды и осторожно посмотрел поверх стакана. Грэм продолжал забивать всё подряд. «А ведь не скажешь, что Грэм был так уж хорош сегодня (Или вчера. — Заткнись.), — припомнил Ронни. — В утренней сессии у него не было никаких шансов». Ронни знал, что в финале ему придётся играть с Эбдоном. Ладно, итоговый счёт его не интересовал; когда он в последний раз спрашивал об этом, Фу был на пять фреймов впереди, но Ронни знал, что, если выиграет этот матч, то встретится в финале с Эбдоном. Судьба не позволит ему играть финале против Фу. В этом случае у него были бы шансы, он мог бы просто играть. Нет, это будет Эбдон. Грэм забил последний остававшийся на столе красный шар, и Ронни немного сполз в своём кресле. Ему придётся играть с Эбдоном. Кошмар какой. В перерыве между фреймами он даже не встаёт с места. Стол, который обслуживает Ян Верхаас, не пуст: цветные шары не на своих местах, и красных всего восемь. Матч продолжается, кто-то выполняет дальний удар, и красный шар падает в лузу. Однако следующий ход не наступает, его соперник ходит вокруг стола с сосредоточенным видом, однако Ронни уверен, что это лишь видимость, потому что следующим шаром будет розовый, других вариантов нет. Но соперник смотрит на синий шар, и Ронни хочется закричать. Ему хочется встать и сыграть эти шары самому, он готов даже проиграть самому себе, лишь бы это закончилось. Он встряхивает головой, моргает, и Дотт идёт к своему месту — очередь Ронни выйти к столу. Он играет не лучшим образом. Шары не хотят падать в лузы, он всё время выбирает неправильные углы, и ему слышно, как перешёптываются зрители в зале. Биток постоянно оказывается не там, где Ронни его оставляет, но это, возможно, потому, что он играет два матча одновременно: один против Грэма — и в этой игре он как будто отсутствует, — и один против Эбдона — и там он проигрывает. Он проигрывает оба матча. Грэм берёт фрейм за фреймом. И с каждым фреймом выглядит всё более злым. Немногие замечают это, но он хмурится, даже несмотря на то, что побеждает. Грэм кажется сосредоточенным, его взгляд сфокусирован на столе, но выражение его лица не соответствует счёту. Ронни спрашивает о счёте в матче между Эбдоном и Фу, и когда ему говорят, что Эбдон выиграл, только кивает, потому что он знал — в конце концов, ему придётся играть с ним в финале. Финал — это ночной кошмар, Эбдон играет так медленно, что Ронни готов поклясться, что засыпает. Или просто теряет энергию, как эти дешёвые mp3-плееры, которые выключаются, когда у них разряжается батарея. Он ёрзает в кресле, он хочет играть, хочет выиграть, но Эбдон ему не позволяет. И когда Эбдон наконец не забивает шар и Ронни наконец получает возможность выйти к столу, шары стоят иначе, а в кресле Питера сидит Грэм. Ронни готов поклясться, что смотрел на этот стол очень долго, но теперь ощущение такое, будто он видит его впервые. Он выбирает для игры стоящий в нижней части стола красный и даже забивает его, но выхода на чёрный шар нет, и розовый с этой позиции забить невозможно. Позиционный удар не срабатывает — вот и этот фрейм проигран, — и это кошмар, потому что теперь Эбдон выглядит очень довольным собой. При счёте 16—8 ему наконец удаётся совладать с собой и выиграть фрейм. И ещё один. Эбдон перестал пытать его — перестал забивать всё подряд, он просто моргнул и сел в кресло, как какой-то грёбаный робот, ожидающий подзарядки. Это шанс — Ронни может играть, он снова может забивать шары. Когда счёт становится 16—12, он обретает уверенность в том, что кошмар закончился, что Эбдон сдался и предоставил стол в распоряжение Ронни. Он не забивает розовый, но это не имеет значения, потому что фрейм уже выигран. И когда Грэм забивает розовый и чёрный шары, и мрачное выражение исчезает с его лица, Ронни удивляется: Всё закончилось? Грэм выиграл? — но затем улыбается: значит, с Эбдоном играть не придётся. Кошмар отменяется. Ронни откладывает кий в сторону — всё равно удачи он ему не принёс. Поэтому он не понимает, зачем Грэм чуть позднее находит его и загоняет в угол — маленький, хрупкий Грэм — и требует ответа, объяснения. Требует (своим тоненьким голоском) рассказать ему, почему у Ронни был такой отсутствующий вид во время матча, почему он не проявил никакого уважения к сопернику. Ронни в замешательстве. С одной стороны, он рад, что ему не придётся играть с Эбдоном, а с другой — он зол, потому что проиграл Грэму Дотту. А может быть, он проиграл самому себе или заставил себя проиграть, но об этом задумываться ему не хочется, потому что он и так сомневается в своём психическом здоровье. Когда Грэм прижимает его к стене, первый инстинкт Ронни — отточенный десятками драк в пабах — оттолкнуть обидчика. Но они не в пабе, они едва покинули зону, находящуюся под прицелами телекамер, и Грэм всё равно ограничился тем, что просто прислонил Ронни к стене. «Наверно, со стороны это выглядит нелепо», — думает Ронни: субтильный Грэм схватил его и выглядит таким разъярённым, а Ронни ничего не делает, просто стоит — это забавно, в самом деле. А потом соперник внезапно целует его. Он замирает, а Грэм грубо хватает его за подбородок и прижимается своим ртом к его рту, кусая его губу. Почти причиняя ему боль. Однако прежде, чем Ронни успевает среагировать и действительно оттолкнуть Грэма, тот отступает сам и говорит: — Ты вообще видишь хоть кого-нибудь рядом с собой? И исчезает. Ронни вытирает рот и смотрит ему вслед. Он точно сошёл с ума. И Ему не хочется оставаться на финал, но Мэттью удаётся его уговорить. Тебе не обязательно смотреть на это, Рон. Просто останься с нами, мы куда-нибудь сходим и повеселимся. «Мы» — это были Мэттью и Пол, а может быть, и нечто большее, например, «мы, любовники», и Ронни испытывает смутный стыд из-за того, что он даже не подумал о своих товарищах, а ведь ни о чём большем он не позволяет себе размышлять. Они договорились встретиться в пабе возле отеля, и Ронни знает, что пришёл слишком рано, но он едва не сошёл с ума от скуки, а когда ты один, неизбежно начинаешь думать — о полуфинале, о… — а это последнее, чего ему хотелось бы в данный момент. Он хочет выпить пару бокалов пива и обменяться несколькими шутками со своими друзьями — любовниками — не твоими! — и насладиться вечером, не обращая внимания на сумятицу, царящую в голове. Он входит в паб, начинает расстёгивать пуговицы на своём пальто и замирает. Мэтт и Пол пришли даже раньше него. Один из пьяных у стойки бара громко хохочет, и Мэттью оборачивается и замечает Ронни. Какая-то крошечная часть сознания Рона поражается тому, как быстро Мэттью умудряется покраснеть, и гордится своей интуицией. Пол продолжает возиться у плеча Мэтта, вытворяя языком что-то неприличное. И Ронни чувствует, как кровь приливает к его члену — Господи, нет — но Мэтт смотрит на него, и на его лице целая смесь чувств: «что за хрень», и «нет, не может быть, только не я», и «как такое могло произойти?». Пол наконец прекращает, и Ронни подходит к ним, присаживаясь на стул рядом с Мэттью. Тот отчаянно краснеет, и его большие голубые щенячьи глаза смотрят умоляюще. Ронни не стал бы делать ничего плохого — он не зол, и ему не противно, но Пол бросает на него оценивающий взгляд, и он торопится избавиться от мыслей, бродящих в его голове. Это первое воспоминание о Стивене, и тот вечер, когда Пол был одет в узкие обтягивающие джинсы, и вечер накануне… их становится всё больше. Это место, где живут воспоминания, опасно — как зоопарк с дикими животными, где решётки постепенно становятся всё тоньше. За ним охотятся, но теперь он не может сбежать — он может только бороться, только вытеснять это всё из своего сознания. — Привет, Рон, — слабым голосом говорит Мэтт. — Слушай, извини, мы тебе не сказали… — И начинает рассыпаться в извинениях. Они убеждают друг друга, что всё в порядке, и что Ронни это совсем не смущает: «Я рад за вас»; Мэттью чувствует себя виноватым из-за того, что не сказал ему раньше («Но я… мы не знали…»), и всё на самом деле хорошо. А где-то у него внутри хохочет гиена, и воображаемый Пол виляет бёдрами, а Ронни молится, чтобы всё это тоже закончилось. Он пьёт быстро, опрокидывая в себя один бокал пива, второй, третий, притворяясь, что слушает своих собеседников. Он использует приём, который освоил раньше, в то время, когда большинство людей казались ему скучными: говорит «о, да» или «да ну, нет» и смеётся над всем, что может оказаться хоть немного смешным. Вернувшись в отель — «Ты пойдёшь с нами завтра, чтобы посмотреть, как грохнут Эбдона?» — он пытается уснуть, забыть. Закрыв окно и бросив ключи на кровать, Ронни раздевается и ложится, но ему холодно, и он вновь надевает рубашку. Вставая, больно задевает ногой прикроватную тумбочку. Ронни отскакивает, балансируя на одной ноге, спотыкается о собственные джинсы и падает на пол, ударившись головой о край кровати. «Да, спасибо, — думает он. — Я понял. Прекрасный день». Он вздрагивает и встаёт, потирая ногу. Где-то внизу есть кофейный автомат — если уж заснуть не получается, можно хотя бы попытаться протрезветь. ЭТО УЖ СЛИШКОМ Вот только в фойе отнюдь не пусто, и это Ронни действительно не нужно. В этот день и так произошло слишком много вещей, способных вынести мозг. — А-а, здравствуй, — приветствует его Грэм, и теперь нельзя просто повернуться и уйти — это было бы грубо, а он так старался быть милым. Хотя подождите-ка, нет, он может повернуться и уйти. Этот парень на него напал, так что теперь Ронни волен делать всё, что хочет. Он негромко стонет, но в подсознании упорно вертится: «всё, что хочешь, всё, что хочешь», и злиться почему-то становится труднее. — Привет, — кивает он и проходит мимо Грэма. Здесь у него есть преимущество. — Скажи, — медленно произносит он, глядя через плечо на собеседника, чтобы видеть, какой эффект произведут его слова, — что это было? Вчера? — Он прислоняется к стене рядом с кофейным аппаратом, чуть слышно напевая себе под нос: «Не нервничай». Грэм выглядит смущённым и краснеет, и, Господи, это даже хуже, чем Пол в джинсах. Звери в голове Ронни рычат, для них он — жертва, они питаются его слабостями. — Ты должен знать… Я следил за тобой… — заикаясь, выдавливает Грэм. Ронни в ужасе делает шаг в его сторону. «Следил за мной?» — Ты за мной следил? — переспрашивает он, несмотря на то, что ему по-прежнему не хочется заострять на этом внимание. Он готов, он хочет забыть о том, что всё это вообще происходило. Потому что… На мгновение между ним и Грэмом повисает полная тишина, а затем всё переворачивается с ног на голову, меняется за какую-то долю секунды. Он смотрит в глаза Грэма, ожидая увидеть в них какой-то отблеск желания или гнев, но внезапно отшатывается и едва не спотыкаясь бежит к лестнице, потому что в реальности в этих глазах отчаяние, жажда, такая сильная, что это его пугает. «Как я мог этого не замечать? — думает он в панике. — Что произошло, мать вашу?» Он провалился в какой-то параллельный мир, и здесь не за что уцепиться. Грэм делает шаг в его сторону; он закусил губу и выглядит испуганным — хотя он и наполовину не так напуган, как Ронни, — в то же время вид у него по-прежнему голодный. Ронни хочется развернуться и убежать или совладать с собой и просто уйти, но он обнаруживает, что не может пошевелиться. Почему это? Это не имеет смысла, всё это просто не имеет смысла. Его лучшие друзья встречаются прямо перед носом у собственных девушек, а Грэм превратился в какого-то сумасшедшего хищника или сталкера. Как это могло произойти? Он вспоминает кошмарный полуфинал, и поцелуй ему пока так и не удалось вытеснить из памяти, но ведь причина не в этом, правда? Возможно, он ударился головой сильнее, чем ему казалось. — Рон, — шепчет Грэм. — Рон. Он поднимает руку и проводит кончиками пальцев по щеке Ронни — разумеется, мягко, чертовски мягко, — и Ронни и в самом деле начинает чувствовать себя жертвой, однако прежде, чем Грэм успевает коснуться его нижней губы, он хватает шотландца за руку и отталкивает её. — Какого хрена, по-твоему, ты делаешь? — шипит он. Если бы места было больше, он был отошёл, но Грэм умудрился загнать его в ловушку — снова. Его спина прижата к стене, Грэм заслоняет путь к лестнице, и его невозможно оттолкнуть или отстранить. Ронни слышит стук собственного сердца, чувствует всплеск адреналина. Драться или бежать? Ему совсем не хочется драться, но он не может убежать, не причинив боли Грэму, а о том, чтобы сделать Грэму больно, не может быть и речи. Он пытается перестать трястись — ты не слаб, мать твою, ты не слабый, не нервничай — но… — Твою мать, Рон, знаешь… — Грэм практически умоляет, ему хочется, чтобы Ронни понял всё без слов. — Ты знаешь, что я… — и он оставляет попытки объясниться, морщится, как от боли, и качает головой. Теперь Ронни действительно хочется уйти, не столько потому, что ему неудобно — неудобно было вчера, когда Грэм зажал его в углу, а теперь всё намного хуже, — сейчас он проклинает тот день, когда вышел в полуфинал, и мечтает, чтобы прежняя вселенная вернулась на своё место. Но он продолжает держать Грэма за руку, он забыл выпустить её, и теперь чувствует, как бьются сердца у них обоих, и это уж слишком, это больше, чем он мог бы вынести. В голову приходит шальная идея — это могло бы сработать — нечто противоположное тому, что ему следовало бы сделать — и чего же ты хочешь? Он подходит ближе и небрежно обнимает Грэма — не останавливайся, нет, продолжай, уходи — и, прежде чем шотландец успевает среагировать, поворачивается, так, что теперь в ловушке оказывается Грэм. Отпустить его оказывается сложнее, чем это должно было быть — не останавливайся, не думай, просто уходи. Он чувствует тепло прижимающегося к нему тела, чувствует, как двигаются мышцы под рубашкой — но всё получается, ему удаётся даже сформулировать чёткую мысль и вытеснить её на первый план: не надо. Конечно, это не так много — но, по крайней мере, правильно. ОТРИЦАНИЕ — Что происходит между тобой и Грэмом? — интересуется Мэттью вечером следующего дня, после того, как они перекусили, и валлиец и его возлюбленный объявили, что собираются пойти посмотреть последнюю сессию матча. Услышав это, Ронни в отчаянии застонал и бросил затравленный взгляд в сторону вестибюля. — Ничего, — отвечает он. — Абсолютно ничего. Мэтт приподнимает бровь, и они с Полом обмениваются многозначительными взглядами. — Конечно, — говорит старший из них. — Тебе пришлось с ним играть, и ты решил дать своему разуму отдохнуть, проиграл и улыбался, как будто выиграл. Ты пришёл на пресс-конференцию с таким лицом, как будто увидел какое-то грёбаное привидение, и вот теперь… — он глубоко вздыхает и смотрит Ронни прямо в глаза, — теперь я задаюсь вопросом, кто и что с тобой сделал. Но я уверен, что ничего. «Наверно, это первый раз, когда я вижу его таким саркастичным», — думает Ронни. — Вы не поймёте, — говорит он и тут же жалеет об этом, потому что теперь оба собеседника смотрят на него удивлённо. — О-о, — выдыхает Пол, — теперь это… — Не твоё дело, — перебивает его Ронни. Его взгляд не пугает Мэтта и Пола: они слишком хорошо его знают, но уважают его желания. — Как скажешь, — кивает Мэтт. — Но позволь сообщить тебе: ты одержим. Не знаю, что Грэм с тобой сделал и зачем, но постарайся с этим справиться, иначе будет ужасно. Я ещё никогда не видел тебя таким, — завершает он. — И, должен сказать, мне страшно. За тебя. Ронни лишь отворачивается, избегая взгляда Мэттью. Пол пожимает плечами и тянет Мэтта за собой, в их номер, в их личную маленькую вселенную. Звери молчат. Они знают, что долго он не продержится. НАПИТКИ Он думает о том, чтобы покинуть отель — и Шеффилд — на следующее утро. Если бы Мэттью и Пол не уговорили его остаться и повеселиться, он уже был бы дома. А здесь совсем не весело, по крайней мере, ему. Но остался всего день, и к тому же он слышал, что на юге начались жуткие ливни. Всего один день, и вряд ли он увидит Гр… кого-нибудь кроме Мэтта и Пола. Почему эти двое всё ещё здесь, рядом с ним? Возможно, избегают своих девушек. «Почему бы и нет? — сказал Мэтт. — Тут хорошо». И он остаётся, и сидит, съёжившись, на диване в своём номере с большой бутылкой сока — я не пью, ещё не вечер — и отстранённо играет со стаканом. «Должно быть, это месть», — думает Ронни. Потому что он побеждал Грэма, а теперь тот хочет показать, что чего-то стоит, что он так же хорош, как Ронни. Потому что, конечно, может быть, когда-то он и был высокомерным, и он сам первым готов признать, что он немного сумасшедший, но «ты вообще видишь хоть кого-нибудь рядом с собой?» — это вообще не похоже на правду. А теперь Грэм пошёл дальше, от «Я хочу выиграть» до «Я хочу тебя», и это… то, о чём Ронни совсем не хочет думать. Ему не хотелось думать об этом вчера и не хочется думать сейчас, после ужасной ночи, когда ему снились трусы, волки и невыполнимые удары. Если бы только он мог уехать отсюда, отправиться домой или… Я могу пойти в паб. Он садится и берётся за ручку двери, а потом вспоминает. Ты покончил с этим. Ты обещал, что больше никогда не будешь этого делать. Да, возражает он, но это — особые обстоятельства. Я схожу с ума, мне необходимо выпить. «Особые обстоятельства? — ухмыляется кто-то у него внутри. — Что тебя пугает до такой степени, что трезвым ты справиться не можешь?» Он падает обратно на диван и обхватывает голову руками. Разговоры с самим собой — первый признак помешательства. А уж если ты проигрываешь в споре голосам в своей голове… Он наполняет стакан и укоризненно на него смотрит. Полезный напиток. Говорят, что Ронни немного одержим соком, и на сей раз он готов согласиться. Телевизионный пульт затерялся между диванными подушками, и Ронни приходится залезть на спинку дивана, прежде чем ему удаётся включить телевизор — и тут же снова выключить. Там показывают снукер. Он вздыхает, думает, не сходить ли к Мэтту и Полу, но ему не хочется их беспокоить — только представь, что ты можешь увидеть, если зайдёшь без стука! — и потом, может быть, они тоже смотрят матч. Ронни снова включает телевизор и поворачивается, чтобы можно было закинуть ноги на подушки дивана. Грэм ходит вокруг стола и ищет хорошую позицию. Ронни сразу видно, что у него нет никаких шансов на успешный удар, но Грэм натирает мелом кий и всё равно пытается играть — и мажет. Впрочем, всё не так плохо, у Эбдона снукер. Ронни потягивает сок, время от времени вновь наполняя свой стакан, пока на экране разворачивается позиционная борьба. Затем Эбдон ошибается на чёрном шаре, и Грэм зачищает стол, и Ронни качает головой и бормочет: «Это можно было сделать быстрее». Эбдон выигрывает следующий фрейм с сотенным брейком, и Ронни усмехается, отмечая, что сделанная им самим сотня — по-прежнему высший брейк турнира Следующая партия такая длинная, что кажется бесконечной. Ронни скучно, его взгляд блуждает по комнате, но в то же время он ловит себя на том, что не может заставить себя не смотреть на экран больше времени, чем требуется кому-то из игроков, чтобы выполнить удар. Грэм выигрывает — у него 55 очков — но допускает ошибку, и Ронни позволяет себе выругаться, расплёскивая сок себе на рубашку. Он вытирает рот. «Я бы сыграл это. Как он мог промазать?» — а затем снова ругается, потому что Грэм продолжает играть. Ему не хочется, чтобы Грэм победил. Но и чтобы Питер победил, не хочется. И в любом случае он не умеет изменять события силой мысли. И на арене сейчас не он. Он хмурится, глядя на экран, и проливает ещё немного сока на ковёр, когда Эбдон забивает зелёный шар и делает пируэт. Кошмар. Ронни не знает, смеяться ему или содрогаться, но публике, похоже, всё нравится. Эбдон берёт этот фрейм, и следующий тоже, и Ронни начинает беспокоиться. Он не верит в происходящее. «Ну же! — мысленно восклицает он. — Ты можешь забить этот шар. Ударь по битку сильнее, немного… чёрт». Он со стоном ставит стакан на стол и поворачивается к телевизору. Это был единственный шанс переломить ход партии… — Как ты мог это промазать? Он напрягается, поняв, что произнёс это вслух. Оглядывается по сторонам — но в комнате никого, никто не видит, как он сходит с ума. И как тебя характеризует тот факт, что тебе приходится проверять это? Питер выигрывает и последний фрейм сессии, и Ронни встаёт, чтобы сменить рубашку. Ему противно, что он позволил себе увлечься происходящим. Розовая — единственная оставшаяся чистая рубашка в его чемодане, он никогда её не носит, потому что этот цвет отвратителен, а рубашка слишком тесная, но его всё равно никто не увидит. Ещё он надевает шорты и, дрожа от холода, включает отопление. На улице дождь, и он улыбается: всё не так плохо, как могло бы быть, и на самом деле здесь довольно комфортно. Может быть, ему удастся успокоиться и хорошо провести вечер. ЕДА У Грэма всё не слишком хорошо. Счёт 15—11, да, но он проиграл последние четыре фрейма. Должно быть, какая-то мысль не даёт ему сосредоточиться, что-то не позволяет ему играть так, как он хотел бы, так, как он может играть. Потому что он хорош. Он победил Ронни и заслужил этого, он по праву оказался в финале, и он способен отправить Эбдона домой плачущим. Оставшись в одиночестве в раздевалке, он кладёт кий на стол, расстёгивает жилетку и делает глубокий вдох. Проводит рукой по голове — надо бы отрастить волосы — и вздыхает. Уверенность. Я могу это сделать. Жена ждёт его выхода и улыбается ему — только на камеру, он знает… — Как ты? — вымученно улыбается он и целует её в щёку. — Прекрасно. Пойдём съедим что-нибудь. Они берут друг друга под руку — прекрасная пара, по крайней мере, на людях, и Грэм не представляет, как сможет выдержать это. Пойти куда-то и провести с ней целый час, притворяясь счастливым мужем. Проходит полчаса ужина, он вяло ковыряет вилкой свою еду и смотрит на стол. Рядом с вилкой маленькое чёрное пятнышко, и можно представить, что стакан — это луза, а солонка — биток… он пытается понять, как сыграть… — Может быть, ты хотя бы поговоришь со мной? — говорит жена. Он раздражённо смотрит на неё. Поговорить? И что ты хочешь от меня услышать? — Извини. — Он двигает вилку немного левее: это кий, и сейчас он как будто играет тот последний фрейм, тот шар, который промазал. — Который час? Она фыркает и качает головой. — Думаю, мне пора. Удачи вечером. «Стоит ли мне полагаться на удачу?» — думает он, глядя ей вслед. КРУГ Вернувшись в Крусибл и принявшись за тренировку, он прокручивает в голове последние фреймы. Ударь вот так и сделай выход на чёрный, да. Он выполняет удар, смотрит туда, где должен сидеть его соперник, и почти ожидает увидеть там Ронни, наблюдающего за ним или смотрящего на стол. Однако перед ним лишь голая стена, и он вздыхает. Пора с этим заканчивать. Ему нужно сосредоточиться на игре, но мысли беспорядочно сменяют друг друга: «Я должен это выиграть, я обязан» и «А он смотрел? Смотрел ли он последнюю сессию? Где он?» Это мешает сконцентрироваться. На несколько секунд ему удаётся сосредоточиться на ударе, выстроить стратегию, продумать геометрию, но затем он мысленно ставит самому себе снукер, и его мысли ходят кругами, образуют странные фигуры с невероятными углами, и от этого никак нельзя избавиться. Он в отчаянии бросает кий на стол и тут же оглядывается по сторонам — не видел ли этого кто-нибудь. В комнате пусто, и Грэм с облегчением вздыхает. Так нельзя. Нужно оставаться сосредоточенным, оставаться спокойным, нельзя выдавать своего беспокойства. В конце концов, на него будут смотреть люди, и у него не будет шансов против Эбдона — и против него, — если он будет нервничать. Он вновь берёт кий, проверяет наклейку и бросает взгляд на стол. Быстро, пока им вновь не овладели разные мысли, он выполняет дальний удар, забивает красный шар, затем чёрный, затем снова красный, и удовлетворённо кивает. Если у Эбдона не очень идут дальние удары, он выиграет. Он обязан. По пути к арене он повторяет эти слова, как мантру: «Ты можешь это сделать. Ты хорош, ты выиграешь». Когда в голове звучит «Тебе нужно сосредоточиться», он видит Ронни, который стоит в коридоре и разговаривает с Мэттью Стивенсом и Полом Хантером. Грэм замедляет шаг и бросает взгляд на компанию, затем поворачивается, чтобы пойти другой дорогой — ему не хочется, чтобы сейчас Ронни его видел, — и замечает, как тот смотрит на задницу Пола. Что? Он останавливается, смотрит внимательнее — и действительно, Ронни прислонился к стене слева, Мэттью стоит посреди коридора, а Пол прижимается к противоположной стене лицом к Мэтту. И Ронни пялится на задницу Пола Хантера. Ненавязчиво. Мэттью ничего не замечает — должно быть, он рассказывает какой-то анекдот, потому что все смеются, Пол берёт Мэттью за руку… Они что?.. Мэттью смотрит на Пола, а Ронни внезапно вздрагивает и встряхивает головой, а потом поднимает взгляд на Мэтта и улыбается ему. Осталось не так много времени, сессия вот-вот начнётся, поэтому Грэм торопливо поворачивается и бежит по коридору. А его мантра «Ты можешь это сделать» сменяется внезапным «Что за хрень?» ПРОЗРЕНИЕ Они снова занялись позиционной борьбой, и Ронни проклинает их обоих (особенно Эбдона: наблюдать за ним — всё равно что смотреть, как сохнет краска, и Ронни лениво играет своими волосами, то приглаживая их, то снова ероша), и проклинает себя за то, что смотрит этот матч. Но его друзья снова ушли, а ему не хочется смотреть, как они флиртуют друг с другом. Ему хватает уже того, что он видел, как Пол лизал шею Мэтта, не говоря уж о мыслях о том, что делают эти двое, оставшись в одиночестве. И ещё это воспоминание, как он разглядывал задницу Пола в момент помешательства, подумав: «Слушай, всё равно никто не смотрит, а его зад такой круглый и упругий, тебе же не хочется…» И последнее, что ему сейчас нужно — смотреть на игру Эбдона и чувствовать эрекцию. Он смотрит на часы. Фрейм такой длинный, и Эбдон умудрился промазать коричневый дважды — но теперь он забивает зелёный, и наконец партия завершается, Эбдон её выигрывает. На столе стоит холодный бананово-вишнёвый сок, отопление включено, диван удобный. На улице дождь, серое английское небо нависает над серыми английскими улицами, но здесь, в комнате, он может представить, что находится на Карибских островах, и отдыхать. Однако что-то по-прежнему не так, что-то тревожит его мысли и заставляет их возвращаться к Грэму и к тому месту, где хранится всё, что он хочет забыть, всё, что он упорно отрицает. Он меняет позу и бранит себя: он никогда не видел Пола в джинсах наклонившимся, никогда не встречался с молодым Стивеном Хендри и не представлял, каковы на ощупь его волосы, и ему никогда не хотелось прикоснуться к Майклу, когда тот потягивался, и его рубашка задиралась. Он загнал эти воспоминания в самый дальний уголок сознания, и знает, что они всегда возвращаются, когда он нервничает, но сейчас он спокоен, и нет никаких причин думать об этом. Но всё равно — к чёрту это, я не сдамся, не сдамся! — он чувствует себя в ловушке, эти мысли овладевают им, притягивают его внимание. Из-за Грэма, из-за того полуфинала, из-за того, что он так часто притворялся, что чего-то не видит — пока не оказалось, что он действительно не видит, и это не застало его врасплох. И снова Эбдон, у него серия в 84 очка, и Ронни видит, как Грэм обмяк в своём кресле, явно расстроенный из-за того, что проирал и этот фрейм тоже. И Ронни сочувствует ему — он представлял, каково это, играть с Эбдоном и проиграть ему в финале, в конце концов, именно поэтому сейчас он здесь, а Грэм там — смотрит, хмурясь, на стол. В следующем фрейме Ронни внимательно наблюдает за Грэмом, просчитывает удары и углы: да, вот так… хорошо, а теперь дальний — и оказывается, что у него всё-таки есть волшебная способность управлять другими силой мысли. Грэму удаётся набрать 66 очков, а потом он ошибается — нет! Нет, чёрт возьми, сосредоточься! — и Эбдон тоже ошибается и сдаётся. Ронни чувствует облегчение: теперь всё не так плохо, ещё два фрейма, и всё закончится. Забыв про сок, он смотрит на экран, полностью сконцентрировавшись на матче. Эбдон ведёт, имея в активе 66 очков, и Ронни смотрит, как Грэм смотрит на Эбдона, который смотрит на стол — но удара не выполняет, воистину, трава растёт быстрее, чем играет Питер. Эбдон мажет, и у Грэма есть шанс. «Играй вон тот шар, — приказывает ему Ронни. — Только не слишком резко», но Грэм бьёт слишком сильно, и красный отскакивает от губки, и они оба разочарованно вздыхают. «Он проиграет», — думает Ронни. И впадает в панику. «Он действительно проиграет». Счёт 16—14, но по Грэму видно, как он рассеян. Эбдон выиграет. И теперь он действительно паникует, потому что Эбдон? Выигрывающий чемпионат мира? Он не может позволить этому случиться. Но ничего нельзя сделать, ведь это не он там, у стола, а Грэм. Потому что Грэм хочет кому-то что-то доказать — возможно, что он хороший игрок, и что он достоин, что он способен контролировать своих демонов — или использовать их… И всё вдруг обретает смысл. Это как математика в снукере: всё встаёт на свои места. Ронни встаёт, хватает испорченную рубашку и бежит в раздевалку. Он всё ещё одет в шорты и розовую сорочку — у него нет времени переодеваться. ПАМЯТЬ По пути он пытается привести мысли в порядок, формулирует речь — у тебя всего несколько минут! — и тут же от неё отказывается. Раздевалка уже близко, а бегает он быстро, но его мысли ещё быстрее, и он призывает своих демонов, всё то, что его преследовало и в конце концов привело сюда. Они возвращаются. Ментальные решётки, не дававшие им выйти на свободу, исчезают. Дикие звери, которые преследовали его, а он запирал их в клетки, снова здесь — только теперь он бежит вместе с ними, присоединившись к их стае. Сворачивая за угол, он замедляет шаг и вспоминает, как несколько лет назад видел здесь Майкла. Он расстёгивал рубашку после проигранного матча, и тогда Ронни торопливо отвёл глаза и сосредоточился на собственной игре. Вспоминая, как его пробрала дрожь, Ронни вновь ускоряется и врывается в раздевалку Грэма, даже не подумав постучать. НАХОДКА — Какого хрена? — приветствует его Грэм. Он стоит, прислонившись к стене, кий лежит на столе, и выглядит Грэм плохо — примерно так же плохо, как чувствовал себя Ронни несколько минут назад. Но он не торопится отвечать, входя в комнату и закрывая за собой дверь. Внутри есть камера, и Ронни набрасывает на неё свою залитую соком рубашку. Один краткий миг ясности — он не уверен, что это хорошая идея — но теперь кто-то контролирует его, кто-то, кто делает всё, что хочет, а не то, что, по его мнению, должен. Он подходит к Грэму, который смотрит на него, как на сумасшедшего (а может быть, так оно и есть) — и теперь ему на всё наплевать. Это должно было произойти, по крайней мере, в его воображении. Сейчас в его голове что-то вроде снукерного стола, траектории шаров постоянно пересекаются и изгибаются под разными углами, и он хочет разобраться во всём этом и расставить всё на свои места. Он берёт Грэма за подбородок, и прежде, чем тот успевает его оттолкнуть или повторить «Какого хрена?», нежно его целует. Грэм не двигается, не отвечает, и в желудке Ронни появляется неприятное тянущее чувство — приходит осознание происходящего — а затем он чувствует, как кто-то запускает пальцы в его волосы, и Грэм вздыхает и наконец двигается. В этом нет ничего логичного, но наконец появляется ощущение, что всё правильно. Они двигаются в унисон, Ронни прижимает его к себе крепче, а Грэм буквально тает в его руках. Он вцепляется пальцами в бёдра Ронни и тянет его за волосы — отчаянно, не желая отпускать, к чёрту этот матч, он получил то, за что боролся — и целует его страстно, вновь кусая его губу. На этот раз Ронни вздрагивает и судорожно вздыхает, откидывает голову назад и стонет, когда Грэм прижимается губами к его шее. — Твою мать, — тяжело дыша, произносит он. — Подожди… о, твою ж мать. — И Грэм отпускает его и делает шаг назад. — Что? — удивлённо спрашивает он. — Ты… ты не… Его глаза сужаются, и Ронни буквально видит, о чём он думает. — Нет, — перебивает он Грэма, кладя руку ему на плечо. — Нет. — Он пытается убедить их обоих. — Тебе нужно идти. — Это чудо, что он ещё может думать о матче. — Твой матч ещё не окончен. Грэм смотрит на него в упор, он забыл, но кивает и тянется к своему кию. И неожиданно всё снова становится нормальным — «Ну, по крайней мере таким, каким было вчера», — думает Ронни. А вслух — всё-таки уже не вчера, а сегодня, понедельник, и мир теперь совсем другой — произносит: — Иди. Иди играй и отправь Эбдона домой в слезах, и возьми этот грёбаный кубок… — он видит страх в глазах Грэма. — А потом возвращайся. Быстро. И он снова целует Грэма — на удачу и просто потому, что может. Потому что он больше не станет убегать, не в этом мире, не в тот момент, когда они цепляются друг за друга, и он хватает Грэма за задницу. Нет, нужно уходить. Ему приходится сдерживать себя, чтобы не трахнуть Грэма прямо тут, в раздевалке, пока Эбдон ожидает начала следующего фрейма. Они уходят из комнаты вместе. Ронни отправляется наверх, дрожа, чувствуя, как кровь циркулирует по телу. Он включает телевизор и наблюдает, как Грэм врывается на арену. Первые несколько секунд Ронни уверен, что это было плохой идеей, что он наконец окончательно сошёл с ума и сделал самую большую ошибку в своей жизни. Но в двадцать минут первого Грэм забивает чёрный шар и кричит, а Ронни шепчет: да, да, это то, что должно было произойти, это правильно. Ему хочется спуститься вниз и посмотреть матч, но ему нельзя притягивать к себе внимание, поэтому он остаётся в номере, ёрзая на диване. Когда Грэм забивает последние цветные шары и — всего на мгновение — поворачивается и смотрит в камеру, Ронни подскакивает и несётся назад в раздевалку. Это сродни ощущению полёта: головоломка сложилась, ему не хватало нескольких деталей, а теперь они встали на свои места. В коридоре журналисты и камеры, они ждут Грэма, следуют за ним после того, как он даёт интервью, и его жена им улыбается, но Грэм смотрит на Ронни и улыбается ему, обнимает его — и Ронни передаёт ему свои поздравления, очень формально, под прицелом камер, лишь мысленно улыбаясь, как дурак. Несколько минут спустя репортёры и жена Грэма уходят — последняя выглядит несколько обеспокоенной — и Грэм тащит Ронни в раздевалку, где очень аккуратно ставит кубок и свой кий на стол. А потом берёт Ронни за руки, обнимает его, и, продолжая улыбаться, целует его, пока оба не начинают задыхаться.