***
Самое странное заключается в том, что мой соперник, в итоге получивший титул чемпиона, после этого исчез с радаров — отчасти благодаря этому мне оказалось легче забыть тот позорный последний фрейм. И, возможно, я продолжал бы упорно избегать этих воспоминаний, если бы судьбе не было угодно вновь столкнуть нас восемнадцать лет спустя, в первом раунде квалификации на очередной чемпионат мира — на сей раз профессиональный. Я узнаю обо всём из онлайн-трансляции жеребьёвки — это самый простой и быстрый способ узнать, чего ожидать от первого квалификационного матча. Процесс это довольно долгий и не всегда увлекательный, поэтому я вооружаюсь большой чашкой кофе; если повезёт, меня вытянут в самом начале, а если нет, с кофе я хотя бы не засну. В итоге гость в студии вытаскивает из мешочка шарик с моим номером, когда почти половина пар уже распределена. Пока второй ведущий озвучивает моё имя, его рука ныряет в другой мешочек и устанавливает рядом с первым шариком второй, после чего он называет имя соперника, и я едва не выплёвываю кофе на клавиатуру. «Может, послышалось?» — проносится в голове, но появившаяся на экране строка с именами развеивает всякие сомнения. Нам снова предстоит сыграть друг против друга. Через восемнадцать лет после первого матча. И я задумываюсь, смотрел ли он эту жеребьёвку тоже.***
Чемпионат мира — это всегда марафон, и всегда утомительный, но тогда, в 1998-м, мы были совсем ещё мальчишками, и внушительное количество отыгранных до финала матчей (примерно миллион в групповом этапе и ещё четыре после его завершения) ничуть не остудило нашего пыла. Это сейчас, отыграв три раунда квалификации перед чемпионатом мира, я выхожу на первый матч основного этапа выжатым, как лимон. А тогда я не ощущал никакой усталости. Только азарт, и ещё, пожалуй, любопытство: получится ли у меня добиться успеха? Куда в итоге уедет кубок чемпиона, в Уэльс или всё-таки в Англию? Не знаю, конечно, что чувствовал перед матчем мой соперник, но, полагаю, примерно то же. И финал получился под стать нам, двум амбициозным восемнадцатилетним пацанам: мы рвали друг друга так, словно речь шла не о любительском титуле, а о самом что ни на есть профессиональном. Первые фреймы мы упорно брали по очереди: чётные — он, нечётные — я. Для победы нужно было выигрывать одиннадцать партий, и такими темпами игра грозила сильно затянуться. А потом что-то произошло, и я посыпался. Иногда такое случается: вроде бы делаешь всё как всегда, но игра просто не клеится. Атаки не проходят, отыгрыши не удаются, выходы не получаются. И в такие моменты, если даже соперник играет не идеально, он всё равно с лёгкостью умудряется усадить тебя в кресло и не давать подойти к столу, просто потому, что ты сам не можешь ему противостоять. Счёт на табло менялся с угрожающей скоростью, и совсем не так, как мне бы того хотелось, но я продолжал выходить к столу лишь затем, чтобы выполнить очередной невразумительный удар и уйти на место. В эти мгновения я себя почти ненавидел. Во время перерыва я ушёл в туалет, включил воду и долго, до одури смотрел в зеркало над раковиной, мучительно пытаясь настроить себя на нужный лад. Мысли путались; я то подбадривал себя, то ругал последними словами. И ещё - вспоминал все свои прошлые достижения. Все победы на любительских чемпионатах Уэльса, на чемпионатах для юношей в разных возрастных категориях, эпичный максимум в Лланелли в прошлом году, когда про меня даже в газете написали... в общем, всё то, чего я добился к своим восемнадцати годам, и всё то, чем по праву мог бы гордиться. — Ты же хочешь ещё и кубок чемпиона мира в свою коллекцию? — вслух спросил я сам себя, прижавшись лбом к зеркалу. И, не дождавшись никакого ответа от собственного отражения, вернулся на арену. И тут мы с соперником поменялись ролями. Теперь он сидел в своём углу, мрачно наблюдая, как я кружу вокруг стола, выстраивая серии. И разрыв между нами постепенно сокращался; вскоре я и вовсе сумел вырваться вперёд, но так и остановился в шаге от победы, потому что соперник вдруг проснулся, взял первый после долгого перерыва фрейм и сравнял счёт. И теперь от победы уже нас обоих отделяла одна-единственная партия. Выйдя к столу после перерыва, мы по традиции пожали друг другу руки, и мне не понравилось то, с какой силой, практически до боли, он сжал мою ладонь. Как ни странно, время бездействия не слишком повлияло на игру моего конкурента, и в решающем фрейме он ринулся в атаку, как будто от этого зависела его жизнь. Я сидел на своём месте, напряжённо вытянувшись, и в любой момент ожидал ошибки и возможности выйти к столу, но в глубине души уже начинал понемногу готовиться к проигрышу. Было обидно: стоило ли так рваться, отыгрывать несколько фреймов подряд, сравнивать счёт, чтобы так бездарно, всухую проиграть в последней партии? А потом он просто не забил очередной красный. Вставая и выходя к столу, я переводил взгляд то на позицию, то на табло со счётом, судорожно считая, сколько очков мне нужно для победы и хватает ли их сейчас, чтобы победить без снукера. По всему выходило, что очков хватало, но впритык, то есть забивать нужно было все оставшиеся шары без исключения. А значит, права на ошибку я не имел. И всё шло гладко, и под конец, когда на столе остались лишь цветные, стоящие на собственных отметках, я расслабился. Забив розовый шар, я украдкой покосился на соперника. Он сидел в своём кресле с таким видом, словно ему было наплевать, что он сейчас проиграет, и это почему-то ужасно меня разозлило. «Выпендривается он мне тут, — сердито подумал я. — Ну, я тебе покажу». Чёрный шар был совсем простым, и забить его мог бы даже начинающий, но время от времени на простых шарах ошибаются даже опытные игроки. А что уж говорить о восемнадцатилетнем любителе, впервые играющем в финале чемпионата мира... Отвлёкшись на посторонние мысли, я не совсем точно рассчитал угол выполнения удара. И, к сожалению, понял свою ошибку слишком поздно — когда шар уже катился к лузе, лишь для того, чтобы зависнуть у самого её края. Я множество раз наблюдал за реакцией игроков на какие-то фатальные промахи — и по телевизору, и в тех матчах, участником которых был сам. Все ведут себя по-разному: кто-то от души хлопает себя по лбу, кто-то в отчаянии вцепляется в волосы, кто-то бьёт кием по полу или рукой по бортику стола. Я не помню, что сделал, когда последний шар, который мог принести мне победу и титул чемпиона, не упал в лузу. Может быть, всё и сразу. И когда всё было кончено, и соперник наконец сбросил с себя маску равнодушия и заулыбался во весь рот, а невесть откуда взявшиеся фотографы защёлкали камерами, я так и остался стоять в тёмном углу, наблюдая, как новому чемпиону вручают кубок, и надеясь, что по моему лицу не очень заметно, что я чувствую. Мне, конечно, тоже дали приз. Стеклянную штуку с надписью «Финалист». Это в спорте самое обидное, потому что, когда ты получаешь стеклянную штуку с надписью «Финалист», это означает, что ты просто в чём-то недостаточно хорош, чтобы обладать кубком с гравировкой «Победитель». И уже позднее, будучи профессионалом, будучи на десять лет старше тогдашнего себя, я всякий раз, получая свой стеклянный приз после проигрыша в очередном финале, думал именно об этом. И ещё об упущенных возможностях. Но не о финале чемпионата мира среди любителей.***
Мы с Люком Симмондсом не играли друг против друга восемнадцать лет — ровно полжизни. И теперь, выходя на матч, я испытываю целую гамму чувств: с одной стороны, просто любопытно посмотреть на чемпиона мира среди любителей, в чьей карьере та победа так пока и осталась самым внушительным достижением; с другой стороны, немного пугает крутящаяся где-то в подсознании мысль о том, что он может взять и снова меня обыграть (ну а вдруг?). Но желание взять реванш, безусловно, сильнее. И кого волнует, что в этот раз мы с ним отнюдь не в финале встречаемся. Проиграть в квалификации и пропустить чемпионат мира тоже было бы обидно. До начала матча я его нигде не вижу, а когда нас выпускают к столу, не могу удержаться и смотрю на него во все глаза. В голове при этом вертится единственная мысль: «Чёрт, а он постарел!» И, поскольку Люк не остаётся в долгу и тоже внимательно изучает меня, я задаюсь вопросом, какое впечатление произвожу сам. Всё-таки восемнадцать лет — это много. Манера игры у него, впрочем, ничуть не изменилась за эти годы: он всё так же хмурится, целясь, и плавно двигает рукой, выполняя удар. Я нервничаю, не могу взять себя в руки и сдаю первый фрейм. Люк приободряется. «Мне плевать, что ты входишь в мировую элиту, а я всё ещё любитель», — говорит его взгляд. Он меня злит, а злость всегда была неплохим катализатором. Мне вдруг вспоминается, как тогда, в том злополучном финале, он поймал мой взгляд и широко улыбнулся мне - замкнутому, нервному, сосредоточенному, словно говоря: «Сейчас я тебя сделаю». И как именно после этого у меня разладилась игра. Глупо, конечно, но тогда меня это почему-то задело. И вот теперь я отдаю ему долг - поймав его взгляд, улыбаюсь и даже подмигиваю. Сейчас, Люк Симмондс, я покажу тебе класс. Понимаешь ли, я не зря тут восемнадцать сезонов бился, чтобы закрепиться в мейнтуре и постепенно двигаться в рейтинге вверх. Чему-то, должно быть, меня всё-таки научили. И я показываю. Временами страшно, что удача может отвернуться от меня, и что игра вновь не пойдёт — такое случается со мной до сих пор, и всегда неожиданно. Но, похоже, я был прав, и восемнадцать лет в мейнтуре мне прошли даром. Он проигрывает с двумя взятыми партиями против моих десяти, пожимает мне руку, сухо поздравляет и уходит. Я отчасти могу понять, что он чувствует: эта квалификация была его последним шансом закрепиться в статусе профессионала. В этом сезоне он никаких выдающихся успехов не добился и на следующий год вернётся в категорию любителей. А я останусь, если даже и проиграю следующий матч. Потому что сейчас, чтобы потерять статус профессионала, мне, пожалуй, нужно год-другой не играть в снукер совсем, а это в мои планы совсем не входит.***
Проиграв Люку в финале чемпионата мира среди любителей, я временами думал о том, как бы всё сложилось, если бы победителем всё-таки стал я, а не он. Как бы развивалась моя карьера, если бы я перешёл в профессионалы чемпионом, а не каким-то несчастным финалистом. И мне всегда представлялось, что я был бы более успешным, чем сейчас - может быть, начал бы выигрывать турниры раньше (потому что, если начистоту, я до сих пор так и не начал), раньше сделал бы максимум, побил бы парочку рекордов. А теперь, посмотрев на того, кому долгие годы завидовал, я вдруг понял: а ведь титул чемпиона среди любителей совсем не гарантирует успеха в профессиональной карьере. Мне вдруг пришло в голову, что, перейди я в профессионалы в статусе чемпиона мира, возможно, я и вовсе ничего не стал бы делать, а сидел бы и ждал, пока кубки сами посыплются мне в руки. А что? Я же чемпион, я же достоин, заслужил. А когда я получил возможность стать профессионалом после того проигранного финала, у меня был стимул бороться, цепляться за каждый фрейм, каждый матч, чтобы больше не возвращаться в статус любителя; это был пройденный этап. И это было нужно хотя бы для того, чтобы доказать всем вокруг — да и, что греха таить, самому себе тоже, — что я могу добиться успеха. Что я всё-таки достоин, пусть я и не чемпион мира. И, хотя не всё складывалось и до сих пор временами складывается так, как мне бы хотелось, я всё равно буду продолжать бороться. Я не отступлюсь, потому что, хоть я так до сих пор и не чемпион, мне никогда не будет поздно когда-нибудь всё-таки им стать. Надо только продолжать верить.