Ты не забудешь

Закрываешь глаза - и видишь кладбище разлагающихся трупов, смотрящих укоризненно тебе в глаза. Сколько же их? Уж и не счесть. Красные плащи тысяч римлян сливаются с кровью на их телах, лица братьев, покрытые той же кровью, руки женщин, что были некогда нежны, навсегда оставшиеся сжатыми в кулаки, перебарывая боль предсмертной агонии. И ты, первый раз видя кого-то из них, уже знаешь, чем все завершится, потому что всегда заканчивается одним и тем же - их кровью на твоих руках, их улыбками, когда они смотрят на тебя в последний раз, или же ужасом в глазах. Когда ты впервые видишь Мелитту - даже не представляешь, что способен полюбить. Она служанка, молодая и прекрасная, и кажется, что невозможно не желать ее. Ухмыляешься, а она совершенно нагло ухмыляется в ответ, и тут же отводит глаза в сторону мужа. Ты понимаешь. Эта женщина - запретный плод. Эта женщина - лишь подруга, от которой нечего ждать. Но ты ждешь, каждый раз, когда смотришь на ее, ловишь себя на мысли о том, что жаждешь ее так же сильно, как не желал никого. И от этого становится мерзко. И мерзко становится после той злополучной ночи на вилле Батиата, мерзко и горько от того, что видишь боль в ее глазах, и слезы, которые не стереть, и это ужасное осуждение на ее лице, которое ты, конечно же, заслужил. "Не было выбора," - шепчешь себе каждую ночь, но только вот выбор всегда есть. Умереть, пасть от меча господина, понести наказание за непослушание - но не опорочить любимую, не предать друга, не очернить себя перед смертью. Признать трусость сложнее, чем совершить. Когда впервые видишь Эномая, в душе поселяется зависть. Потому что где-то в глубине живет понимание того, что столь блестящим воином тебе не стать никогда. Но вскоре зависть уходит, а на смену стремится восхищение и безграничная преданность. Преданность и вина, потому как невозможно не смотреть на Мелитту без чувства, с которым нет сил бороться. Потому что нет сил сказать, что сражаешься на арене лишь для того, чтобы она видела, чтобы она прикрывала ладонями распахнутые в немом крике губы, чтобы она вздыхала с облегчением и так радостно улыбалась, когда кровь очередного раба оказывалась на твоих ладонях. И эту вину не вырезать из сердца ни выпивкой, ни тупым ножом. Поэтому приходится смотреть на то, как они счастливы, смотреть, как твоя любовь льнет к груди лучшего друга, брата и самого достойного человека из всех и понимать: твое предательство ранит сильнее меча, оставившего шрамы на его теле. И молчать, не смея надеяться на прощение. Первая встреча с Криксом - воспоминание о полной обреченности. Видишь измученного, слабого и неспособного юнца, не умеющего ничего, не имеющего ничего. Кроме этой обреченности. Но вскоре замечаешь безграничную силу. Вскоре осознаешь, что вот он - истинный бог арены, тот, кто достоин стоять рядом, в рядах тех, кого хочется называть братьями. И не чувствуешь даже горечи поражения, когда поднимаешь вверх два пальца - мольба о помиловании, не чувствуешь, потому как хочешь, чтобы Крикс знал: он достоин быть чемпионом Капуи. Только он и достоин. А когда видишь Спартака впервые - слишком сложно даже улыбаться, потому как мир вокруг пылает, и от огня этого не скрыться. Горит мир, которым жил, горит арена, на которой столько раз проливал кровь братьев, которая впитала в себя столько жестокости и невыносимой боли, столько слез, криков и лицемерия. Арена пылала, а ты все смотрел на человека, именуемого убийцей Смертной тени, на того, кого с трепетом называли Приносящим дождь. Но не дождь он принес, а огонь, и не спасение он нес людям, как заявлял громко и, как казалось тогда, надменно. Не спасение, не свободу - смерть. Лишь она шла по пятам. Лишь она поджидала, пока кто-нибудь из этой многочисленной армии глупцов оступится. Лишь один - и все потеряно. Но ты ступал с ним. И становился одним из этих глупцов, хоть и не верил. Не верил, но надеялся где-то в глубине убитой души. А истории кончаются. И на руках каждый раз - кровь, которую не смыть. И они каждый раз смотрят в глаза, отчаянно, с надеждой и болью, с легким укором и жаждой жить. Мелитта задыхалась, умирая в твоих объятиях, а ты не мог сделать ничего. И осознание этой беспомощности приходило постепенно, осознание, что ее больше нет, приходило еще медленнее. Бог арены не смог защитить даже любимую. Что дает это безупречное владение мечом, если она умирает, глядя с мольбой тебе в глаза? Что дает сила, если ты сам вину чувствуешь за то, что в тот день она пришла к тебе? Выбрала ли тебя? Нет. Поддалась слабости - только и всего. Ведь она не любила. Ты и сам знаешь. И вина за это преследовать будет до конца. И лицо ее окровавленное будет сниться вечно. Кровь Эномая с ладоней смыть оказалось еще труднее. - Мы ждем тебя. Последние слова - как будто бы отпущение грехов, прощение, которого не заслужить. Но знаешь, слышишь, что он прощает, хоть и сложно это, хоть и разъедает душу этот гнусный ком предательства. Но они будут ждать, где-то там, за чертой, вместе. Чтобы принять к себе, когда время настает, чтобы снова, как прежде, пить вино и смеяться над твоими глупыми шутками. Чтобы свободными быть. Уже навеки. Смерти Крикса не видишь. Но отражает ее немая скорбь в глазах Невии, слезы ее и печаль. Видишь ее смерть - хоть и жива еще, дышит и ступает по земле. Но лишь тень той девушки, что некогда жила. И когда над ареной звучат голоса, ты гордишься. Потому что Крикс в бою умер, в бою, как и мечтал всегда, как подобает гладиатору, как подобает тому, кто за свободу сражается, до конца стоит, не отступая. Словно волк, что до конца дерется, даже если его окружили, даже если изранен и слаб. Но последнего вздоха, до последнего воя. - Вспомним Крикса. - Суру, Варрона и Миру. - Эномая. - Диотима. - Раскаса. - Дорана. - Дюрона. - Барку. - Немета. - Лиска. - Крикса, Крикса, Крикса! Голоса эхом разносятся и действительно перерастают в волчий, протяжный вой. Будто стая скорбит о вожаке, будто это последний их плач о нем. Голоса раздаются, и ты смотришь на Невию, будто бы говоря ей - ты сильная. Будто бы стираешь с нее эти воспоминания. Будто бы смываешь кровь с ее ладоней. Забирая себе. Не привыкать. Умираешь сам. И знаешь, что все потеряно. Умираешь, точно зная, что где-то в горах они, те, кто спастись сумел, оставят тело своего предводителя, пронзенное мечами и копьями. Потому как проиграна уже не битва - война проиграна. И знаешь, Спартак не сдался бы им, сражался бы и умер за веру в свободу, за глупые свои идеи и за людей, что осмелились верить. За тех, кого не довел до рассветного зарева, там, за Альпами, за тех, кто лежал на залитой кровью траве, широко раскинув руки и глядя невидящими глазами в небеса. Умираешь, и видишь каждого из них. Мелитту и Эномая, зовущих к себе, Крикса и Невию, счастливых и беззаботных. Видишь их там, где они заслужили быть. В мире, где нет слез. В мире, где нет войны и крови. И Спартака, который, наконец, обрел покой. Обрети его и ты. Арена гудит. В последний раз. И этот гул - для ее бога, этот гул - во славу всех, кто умер, во славу тех, кто жил.