And Iʼd die anytime for you Would you die for me? © Biffy Clyro — Victory Over The Sun
Не стоит смотреть на солнце — ослепнешь. Хантер не привык слушать чужих, кажущихся глупыми, советов: смотрит, хоть чувствует, как по радужке расползается вязь трещин. Солнце скалится, зажимается в угол, смотрит в ответ широко распахнутыми от ужаса глазами. Хантер старается улыбаться, как будто не привык убивать и прятать лицо за маской. Хантер старается внушать доверие. Получается отвратительно. Кейтлин кусает губы, напряженно следит за каждым движением и совершенно точно не собирается сдаваться. — Однажды ты посмотришь на меня иначе, — его голос — горячий сироп, раскаленным металлом затекающий в глотку, оседающий на внутренностях. Кейтлин им давится, становится труднее дышать, а он продолжает улыбаться и смотреть, даже не щурясь. Хантер сам себе бог, а еще бог целого мира. Ему не привыкать внушать ужас, заставлять трепетать от одного упоминания имени, дергаться от резких порывов ветра и синего цвета молний. Ему сложно заставить в себя верить, но ему не занимать терпения. Кейтлин уперта не меньше. — Ты же знаешь, что я не причиню тебе вреда, — он увещевает, почти гипнотизирует чуть безумным взглядом светлых глаз, бархатными переливами голоса. — А что насчет остальных? — у нее голос дрожит, хоть она храбрится, вгоняет ногти в ладони и старается расправить плечи. — Остальные будут жить, если подчинятся, — это непреложная истина, немой закон его мира: «Подчинись или умри». Только она выбивается из принятой парадигмы. — А если я не подчинюсь, то тоже умру? — закономерность вопроса бьет наотмашь логичностью и не наигранным равнодушием: констатация факта с завидным хладнокровием. — Я не хочу, чтобы ты мне подчинялась, — мягко поправляет он, придвигается чуть ближе, — я хочу, чтобы ты любила меня, — он касается ее волос, но она дергается, отодвигается, смотрит с брезгливым ужасом. — Никогда, — шепчет Кейтлин, вздергивает подбородок. — Никогда, — повторяет она, убеждая себя или его — неясно. — Я подожду, теперь у меня есть время, благодаря одному нашему общему знакомому, — у него убежденность зацикленного человека, привыкшего получать свое. Кейтлин понимает: не врет. Ей остается лишь верить в то, что однажды удастся сбежать. Кейтлин понимает: из ада выхода нет. Хантер смотрит на ее лицо и улыбается. Персефона, в конце концов, тоже смирилась и, попробовав гранатовых зерен, не смогла не вернуться назад к Аиду. Кейтлин тоже вернется к нему однажды.---
Не стоит подлетать близко к солнцу — сгоришь. Хантер чувствует себя Икаром, у которого плавится воск, склеивающий перья на самодельных крыльях. Солнце жжется, опаляет жаром кожи, которой он касается, потому что не может сдержаться: она дремлет, а волосы прилипают к губам, и слишком велик соблазн прикоснуться. У нее все такая же нежная кожа и все такое же беззащитное выражение лица во сне, как он помнит. — Прости, — ему не жаль, на самом деле; она медленно открывает глаза, что-то сонно стонет, а после резко подскакивает, напрягается, вытягивается в струну, кажется, даже каждый мускул звенит от напряжения. Его пальцы все еще слишком близко к ней и начинают мелко вибрировать от нетерпения. — Не смей, — грозно шипит она, прижимает руки к груди, натягивая цепи. Хантер садится на край кровати, и она подтягивает к груди и колени. Он мягко ухмыляется: она запугана, но отчаянно храбрится, и это вызывает в нем обиду. — Не смей меня трогать. — Как пожелаешь, — слова даются с трудом, потому что он до одурения хочет сжать тонкие пальчики в своей ладони. Вместо этого только улыбается, отступает, напоминая себе о терпении. Пропадает на несколько мгновений, чтобы принести очередной обед, к которому она откажется даже прикоснуться. — Я прошу тебя, ты должна поесть, — он ставит поднос перед ней, Кейтлин сталкивает его движением ноги на пол. Металл пронзительно звучит при ударе. — Я ничего не буду есть, Хантер, пока ты не отпустишь меня, — цедит сквозь зубы, а у него в висках свербят воспоминания: отец, заставляющий смотреть на то, как умирает мать; мать, которая тоже умоляла ее отпустить. Отпускать совершенно не хочется, все внутри него протестует против такого решения, наполняет мысли гневом и какой-то звериной яростью. — Нет, — выходит слишком грубо, почти зло, и она сжимается. — Я не могу этого сделать, — он выдыхает, старается быть мягче; Кейтлин нельзя винить за то, что она боится и считает его монстром. Солнце ведь нельзя винить за то, что светит ярко.---
Солнце — бог, а богам нужны жертвоприношения. Хантер жертвует солнцу целый мир, Землю, поставленную на колени, готовую возносить молитву три раза в день и благоговейно падать ниц, едва завидев вдалеке золотой отблеск на каштановых волосах. Кейтлин принесенных жертв не ценит, наоборот. Сжимает губы, сжимает руки в кулаки и молчит, хмурясь. — Ты сумасшедший, — она шепчет панически, прижимает пальцы ко рту, когда видит перед собой поставленного на колени полицейского — совсем молодого паренька. У него испарина на лбу, и трясутся руки. Кейтлин прижимает ледяные пальцы ко рту сильнее, и трясется сама, похожая на высохшую тростиночку, колышущуюся на ветру; она худеет быстро, тает на глазах, но сдаваться, как и есть, не собирается. — Это все ради тебя, — Хантер улыбается самодовольно, жаждет одобрения, готовый завилять хвостом. Он пинает полицейского, кивает в сторону девушки. Полицейский сглатывает и бьется лбом о пол. — Прошу, пощадите, у меня семья, — у полицейского дрожит голос, — только Вы можете меня спасти, он так сказал, прошу, пощадите. Кейтлин бросается к нему, чтобы помочь подняться, но Хантер не дает. Качает головой, неодобрительно цокает языком. Его божество не смеет касаться других; особенно когда не желает касаться его. — Ты неубедителен, — слова — вынесенный приговор; занесенная, вибрирующая рука — топор палача. Он хочет снести полицейскому голову за то, что к нему его солнце прикоснуться было не прочь. Кейтлин хватает его за запястье, тянет на себя, и Зум останавливается, но не потому, что отощавшая девушка смогла перебороть его, совсем нет, а потому что она впервые за все время, проведенное с ним, первой пошла на физический контакт. — Отпусти его, — то ли молит, то ли приказывает Кейтлин, и он не может перечить. Полицейский пропадает из виду, как и появляется: внезапно, с порывом ветра и легким покалыванием от синих молний на щеках — слишком много энергии, электризующей все вокруг. Когда Хантер возвращается, то преклоняет колени сам. — Неужели тебе не нравится всеобщее поклонение? — он все же решается взять ее руки. Кейтлин не вырывается — слишком устала, покорно стоит и отмечает про себя, что пальцы у него теплые. — Мне не нравится находиться здесь, с тобой, — тихо отвечает она и едва заметно вздыхает: повторять эти слова приходится неприлично часто. — Я уже сказал, что не отпущу тебя, — Хантер трется губами о ее ладони и млеет, как кот, греющийся на солнце. — Но я не хочу здесь находиться! Я хочу домой! — в голосе звенят слезы. — Нет, — ласково возражает он, перебираясь поцелуями на запястья. — А если ты попытаешься сбежать, я убью каждого на этой Земле. А после убью всех, кого ты знаешь, на твоей Земле. Кейтлин дергается, как от удара, широко распахивает глаза, но молчит. Хантер целует ее руки, довольный тем, что нашел способ утихомирить ее. В этот вечер солнце позволяет целовать не только руки.---
Солнце постепенно привыкает к ненавистным поцелуям, еде, драгоценностям и всеобщему роптанию. Хантер делает из нее королеву своего мира, строит для нее дворец, окружает роскошью и своим прилипчивым, как смола, обожанием, граничащим с помешательством безумца. Кейтлин слишком хорошо помнит о цене неповиновения, а потому старается не удивляться поклонам, наполненным первобытным ужасом взглядам и поцелуям человека, которого она когда-то любила. Считала, что любит. Кейтлин казнит почти столько же, сколько милует: Хантер играется с ней, дает иллюзию выбора и, кажется, наслаждается тщетными попытками спасти того, кого он заведомо записал в мертвецы. Хантер превращает ее в непредсказуемую, опасную королеву в золотом, но с ледяным сердцем. Кейтлин никогда не улыбается, что лишь помогает укреплению такого образа в умах людей. Спустя месяцы Кейтлин не может вспомнить, каково это: желать чего-то. Она послушно подставляет шею под чужие поцелуи, послушно раздвигает ноги, комкая между пальцами дорогой леденящий кожу шелк. Кейтлин все чаще думает о смерти, но боится, что из-за этого Хантер взбесится еще больше. — Я тебя люблю, — как заведенный твердит Зум. Кейтлин отстраненно кивает и оставляет равнодушный поцелуй на щеке. Хантеру достаточно и этого; Хантеру кажется, что он наконец победил, покорил солнце.---
Солнцу нужна своя армия, и Хантер ее создает — множество мета-людей, озлобленных, готовых на все ради него, а теперь и ради нее. Кейтлин может мановением запястья объявлять войны, разрушать города, покорять Земли, но она лишь равнодушно присутствует на тренировках, да иногда проводит тесты, вспоминая о своем былом увлечении биохимией. Хантеру надоедает абсолютная власть быстрее, чем ей. Хантеру кажется, что Кейтлин достойна большего, чем одна Земля. Хантеру хочется, чтобы его солнцу поклонялись все. — Хватит оправдывать мною свое стремление к власти, — смотря ему в глаза, произносит Кейтлин, медленно расстегивая молнию на платье. Хантеру на мгновение кажется, что он сейчас ее ударит, но вот его взору открываются ее лопатки, плавная линия спины, округлые ягодицы. Он целует ямочку на ее пояснице и улыбается. — Я просто хочу, чтобы у тебя было все. — Я никогда не хотела всего, — устало поправляет его она, рассыпая по плечам волосы. Хантер смотрит на нее: усталую, апатичную, стоящую перед ним равнодушной статуей и готовую ко всему, и впервые не решается прикоснуться. — Ты прекрасно знаешь, что мне всегда было нужно, — Кейтлин бьет словами наотмашь, а после разворачивается и пытается улыбнуться — получается лишь оскалиться. Кейтлин целует его первая, как сглаживает острые углы своих слов, оставляет маслянистые отпечатки помады на губах и языке. Хантер впервые чувствует фальшь: в поцелуях, в разлитом вокруг зрачков шоколаде, в прикосновениях. У помады привкус воска, и он удивляется, как раньше этого не замечал. Кейтлин театрально стонет, облизывая мочку его уха, и его начинает затоплять ярость — красное марево, застилающее глаза. — Разве не этого ты хотел, когда угрожал моим друзьям, чтобы я осталась с тобой? — Кейтлин отлично разыгрывает удивление, а после смеется чуть истерично. — Ты же всегда хотел моей покорности, так получай ее! — Я хотел, чтобы ты любила меня! — Никогда, — твердо повторяет он свои собственные слова, сказанные когда-то с такой же непоколебимостью в голосе. — Ты получил меня, но моей любви ты не получишь, — она накидывает себе на плечи шелковый халат и идет к мини-бару. Виски приятно обжигает гортань, и Кейтлин жмурится, когда залпом выпивает содержимое стакана. Солнце когда-нибудь погаснет, и оно гаснет сейчас в ее волосах. Хантер смотрит на потухшее солнце, теперь напоминающее остывающий уголь, и не может понять, почему не замечал очевидного столько времени: его солнце погасло уже давно, он лишь пытался зажечь его снова. Безуспешно.