Ночное бдение

Ленньер сидел у постели Вира и молча смотрел, как тяжело поднимается и опускается его грудь. Мятая рубашка свободно облегала тело его друга, и стало заметно, как сильно он похудел. Это был еще один признак эмоционального напряжения, в котором Вир жил последние два года, напряжения, достигшего своего предела этой ночью. Ленньер обнаружил Вира сидящим на полу в его каюте рядом с открытой сумкой и предположил, что между ним и послом Моллари стряслось что-то ужасное, причинившее Виру сильнейшую обиду. Он был пьян и находился на грани физического и эмоционального изнеможения. Несмотря на все попытки Ленньера его успокоить, Вир начал рыдать, роняя слезы на пол и прижимая руку ко рту, как будто стыдился своей слабости. Ленньер всегда был крайне сдержанным, когда дело доходило до физического контакта. Он все еще помнил ту неловкость, когда год назад Вир, ликуя, обнял его. Он тогда спросил, можно ли ему прокатиться на мотоцикле мистера Гарибальди, и Ленньер, посоветовавшись с начальником службы безопасности, согласился составить ему компанию. Пока они неслись по коридору, Вир крепко сжимал его руку, чувствуя одновременно страх и возбуждение. А потом, когда они слезли с мотоцикла, Вир, раскрасневшийся и смеющийся, чуть не задушил Ленньера в объятиях, удивив и смутив его этим всплеском эмоций. Правда, Вир тут же осознал, что его естественный порыв вызывает у Ленньера неловкость, и принялся сконфуженно извиняться. И после этого он всегда старался уважать личное пространство Ленньера. Но иногда бывали моменты, когда Вир не мог сдерживать свои порывы, и постепенно Ленньер привык к тому, что ему нужны прикосновения. Это радовало и успокаивало его, и Ленньер с радостью доставлял ему это удовольствие, потому что ему действительно нравилось находиться в обществе Вира. Глядя на беззвучно рыдающего центаврианина, Ленньер вспомнил об этом, наклонился к нему, осторожно обнял и удерживал до тех пор, пока тот не перестал содрогаться и всхлипывать. — Ты можешь встать? — спросил Ленньер, когда Вир, наконец, отодвинулся от него. Тот попытался, но быстро проиграл этот бой. Снова рухнув на пол, он обхватил голову руками и прошептал: — Нет. — Тогда я тебе помогу, — сказал Ленньер. — Тебе нужно поспать. Он отодвинул в сторону бокал и пустую бутылку из-под бривари, обхватил Вира, поставил на ноги, и тот тяжело повис на нем. Ленньер отвел его к постели и усадил на нее. Пока он снимал с него сюртук и жилет, Вир упорно смотрел в пол, покраснев от унижения. Ленньер уже расстегивал последние пуговицы на его жилете, когда Вир произнес: — Ленньер? — Да? — Прости меня. Вир покачнулся и навалился на него, пока тот стаскивал с него жилет. — Тебе не за что извиняться, — ответил Ленньер. После недолгой паузы Вир издал судорожный вздох и медленно поднял голову. — Ничего не могу с собой поделать, — сказал он заплетающимся языком. — Я… тебе не стоило… видеть меня таким. Таким… — Вир взмахнул рукой, — это ведь мои проблемы… — И ты действительно полагаешь, что друзья должны видеть друг друга только в лучшие минуты? — спросил Ленньер. — Полагаю, что нет, иначе бы ты не оставался рядом с послом Моллари. Я твой друг и помогу тебе нести твое бремя, так же как ты помогаешь ему нести свое. Во взгляде Вира смешались благодарность и стыд. — Ленньер, я… — он снова покачнулся, и Ленньер его поймал. Его лицо оказалось совсем близко от лица Вира, и у него перехватило дыхание, когда прежняя неловкость от такой близости снова вернулась. Ленньер не понимал, не мог прочесть это намерение в затуманенных глазах Вира до тех пор, пока тот не поцеловал его. Этот поцелуй не был ужасно долгим или глубоким. Нет, то было мягкое касание губ с привкусом соли и бривари, заставшее его врасплох и завершившееся до того, как он успел отреагировать. Ленньер провел рукой по губам, вспоминая об этом. Такого он не ожидал. Когда Вир наконец погрузился в беспокойный сон, Ленньер зашел с его терминала в базу данных по антропологии в поисках хоть какого-нибудь объяснения, но ничего не нашел. Тогда он принялся вспоминать все их прошлые встречи, задумавшись о том, не пропустил ли чего-то важного в каком-нибудь прикосновении, разговоре или улыбке. Ленньер вспомнил, как много месяцев назад в один из вечеров, как раз перед тем, как отбыть на свое новое место назначения на Минбаре, Вир пришел к нему в каюту и попросил присмотреть за послом Моллари в его отсутствие. Его синяки еще не зажили, поврежденная рука висела на перевязи, и он даже один раз замолчал на середине фразы, жмурясь от боли, но говорил с искренней страстью. — Пожалуйста. Пройди мимо его каюты этой ночью или завтра, убедись, что с ним все в порядке. Я… я не хочу оставлять его одного. Ленньер слышал лишь обрывочные слухи о том, что случилось между центаврианином и гражданином ГʼКаром: знал, что Вира нашли избитым, окровавленным и оглушенным на полу в каюте посла Моллари, и что он тогда в ужасе звал посла и ГʼКара. Капитан Шеридан и мистер Гарибальди приказали обыскать всю станцию, но прекратили поиски, когда ГʼКар сам пришел к ним с избитым и бесчувственным телом Моллари на руках. И потом нарн сидел в тюрьме, озадачив всех тем, что полностью согласился со своим наказанием. Из уважения к Виру Ленньер не стал спрашивать, что же там произошло, и все эти месяцы продолжал хранить молчание, но по глазам друга понял, что случилось что-то ужасное, гораздо ужаснее обычного нападения. Но, по правде говоря, когда Вир попросил его об этом одолжении, Ленньер почувствовал смутную неловкость. Он понимал, что забота о после Моллари была призванием души Вира, и уважал его за эту любовь и веру. Но то была вера, которую Ленньер не мог с ним разделить, столкнувшись с той тьмой, что запятнала душу посла. — Но я не уверен в том, что я — именно тот, кто тебе нужен, — ответил он тогда, и лицо Вира вытянулось. — Возможно, помощь доктора Франклина и его медицинские познания будут для посла более уместны… И тогда Вир схватил его здоровой рукой за плечо. — Нет, пожалуйста. В его глазах появилась глубочайшая грусть. — Я знаю… знаю, что ты чувствуешь… и я… тебя не виню. Не имею права. Но он вовсе не такой, как ты думаешь… я знаю, что это так… и я… — он замолчал. А потом добавил напряженным голосом: — Как бы мне хотелось показать тебе это. Вир уже заслужил уважение Ленньера. И он уже постарался рассказать ему правду. Но после нападения ГʼКара Вира как будто отчаянно тянуло поделиться с Ленньером чем-то большим, нежели простое взаимоуважение двух хороших друзей. Казалось, ему хотелось, чтобы Ленньер понял, почувствовал то, что чувствует он сам. Возможно, подумал Ленньер, ему надо было понять это еще тогда. Он посмотрел на тело, неподвижно лежащее перед ним, и почувствовал себя виноватым, потому что знал, что не сможет ответить на чувства Вира. Его сердце и душа были отданы другой. И теперь, на короткое мгновение, он поддался навязчивому и тоскливому настроению, которое преследовало его, постоянно нашептывая что-то в голове. Этот призрак-тень обладал ее голосом, ее улыбкой, ее прикосновением. Ленньер сказал Маркусу, что его любовь была чистой, совершенной и не запятнанной желанием, но, оставаясь наедине с собой, знал, что это было ложью. Звук, донесшийся от постели, прервал его размышления. Вир дрожал и тихо плакал во сне. Ленньеру было жаль, что столь добрая душа находится в таком отчаянии. Но странное дело: он все же завидовал Виру. Потому что был уверен: даже если его друг упадет, он сможет подняться снова. Он поднимется и сможет простить, будет любить и жить так, как живет тот, кто не сломается под напором любви или чувств. Ленньер же боялся, что если перед ним откроется такая же дверь, если он позволит своей потаенной страсти выплеснуться наружу, то это его погубит. Он положил руку на плечо Вира и не убирал ее, пока его кошмар не прошел. — Успокойся, друг мой, — мягко сказал он. — Я рядом. И он был рядом до утра, ибо знал: его друг будет совершенно разбит и болен, когда проснется. И ему придется остаться и разделить с ним его страдания, потому что, как сказал однажды Вален, никто не должен нести свое бремя в одиночестве.