Спасибо, Папа

Саундчек окончен. Папа покидает своих Упырей и направляется в гримерную. Прежде, чем выйти к многотысячной толпе счастливых фанатов и разделить с ней полтора часа своей жизни, он предпочитает побыть один. Лицо уже скрыто под черно-белым гримом, тиара с перевернутым крестом величественно возвышается над головой, подол красивой атласной черно-фиолетовой рясы поспешно летит вслед за хозяином. До заветной комнаты, где он наконец может погрузиться в свои мысли, — считанные метры, вот уже замаячила белая дверь, а рядом с ней девушка, опершаяся на холодную, выкрашенную в небесно-голубой цвет, бетонную стену. — Вы кто? — Папа со смесью равнодушия, раздражения и досады, но достаточно вежливо обращается к незваной гостье. — Меня зовут Элизабет Кроули, я журналист и мне необходимо взять у Вас интервью. — Если бы Вы были Элизабет Батори — я бы еще подумал. А так, какое к черту интервью? Я крайне редко соглашаюсь отвечать на занудные вопросы. И сегодня не тот случай. И какого хрена Вас вообще сюда пустили? Вежливость сдает свои позиции и Эмеритусом овладевает гнев. — Пожалуйста, я умоляю Вас! Двадцать минут, не более, — девушка хватает его за руку и вонзает взгляд, полный мольбы и отчаяния. Папа выдергивает руку. — Хоть один тупой и примитивный вопрос — и Вы убираетесь прочь из моей гримерной. С этими словами он открывает дверь и входит вовнутрь, за ним неуверенно семенит девушка, он проворачивает ключ в замке. — А это зачем? — Затем, что мне так комфортнее. Вы задали первый вопрос, и он мне уже не нравится. Шансов у Вас, прямо скажем, мало. Эмеритус выключает длинные люминисцентные лампы и комната, освещаемая лишь зеленой светодиодной лентой, спрятанной в нише под потолком, погружается в полумрак. — Присаживайтесь, — Он указывает Элизабет на черный кожаный диван, а сам, сняв тиару и взмахнув копной черных волос, плюхается в кресло напротив. — А где диктофон, список вопросов? — С-сейчас, — девушка лезет в сумочку, и достает телефон. — Мда, я смотрю, Вы непрофессионал. Давайте уже свои вопросы и закончим на этом. — Скажите, какой посыл несет песня «Mummy dust»? — Я не намерен объяснять посылы, закладываемые нами в песни. Скажу лишь для тех, кто не понял, что эта песня о том, в чем современное человечество узрело величайшее благо. — О деньгах? — Вы уже немного меньше меня раздражаете. О них самых. Давайте провокационные вопросы. Мне скучно. Журналисты все скучные? — Ваши жесты с микрофоном, микрофонной стойкой, пошлые шутки… Это все сценический образ, либо в повседневной жизни Вы так же раскрепощены сексуально? — В повседневной жизни я еще хуже, крошка. Думаешь, я просто так запер дверь и безвозмездно даю тебе интервью?— Папа бесцеремонно переходит на «ты», гадковато хихикает и внимательно изучает реакцию девушки. В плохо освещенной комнате едва было видно, как щеки ее розовятся, а коленки плотнее прижимаются друг к другу. — I am the one, lascivious… And I am the son who comes into the daughters of men. — То есть Вы спокойно можете отвечать на щекотливые вопросы? — Преспокойно. — У Вас был секс с фанатками? — Среди них попадаются хорошенькие сучки, но ни одна из них не смогла заинтересовать меня настолько, чтобы быть удостоенной ласки от Папы. — А с членами группы? — Я могу отвечать на щекотливые вопросы, касающиеся только меня, а не моих Безымянных, — Папа ухмыляется и подмигивает, окидывая Элизабет похотливым взглядом. — Как считаете, ваша музыка возбуждает? Люди занимаются любовью под ваши песни? — Не знаю, как там у людей, но я бы трахал красивых женщин под наши красивые песни. — Вы бы устроили оргию с Безымянными и красивыми женщинами? — Хочешь поучаствовать? — Нет. — Зря. Я уверен, мы бы тебя осчастливили. — Не сомневаюсь. — Ладно, сделаю тебе комплимент. Из всех вопросов, которые мне задавали во время интервью, твои были более-менее нескучными. Но тайм из овер. Пора прощаться. Я сегодня и так был небывало благосклонен и щедр на ответы. — Постой… Постойте. Можно еще просьбу? — голос девушки дрожит. — Ну чего еще? Автограф? Фото? — Папа цокает языком и картинно закатывает глаза. Элизабет мнется и утыкается взглядом в старый узорчатый ковер, мирно покоящийся на холодном полу. — Я хочу… — Чего ты хочешь? Говори быстрее или прошу на выход. — Хочу кончить под аккомпанемент Вашего голоса. Спойте мне, пожалуйста. Я буду мастурбировать, а Вы мне петь при этом. Я получу оргазм и уйду. Вы больше не увидите меня никогда, обещаю, — девушка сумбурно выпаливает свою, без преувеличения, странную просьбу и, наконец, может перевести дыхание. Папа вздергивает окрашенную белой краской бровь. Комнату разрывает кричащая тишина. Кажется, слышно, как течет ток по проводам к этой несчастной светодиодной ленте. В голове Элизабет роятся мысли. Что будет сейчас? Как ее вообще угораздило обратиться к нему с таким прошением? Как он отреагирует? Прогонит? Посмеется в лицо? Назовет чокнутой? Позовет охрану, врачей? Почему эта тварь молчит? Отвечай уже хоть что-то. — I feel your presence amongst us, — волшебный, завораживающий Папин голос содрогает воздух. Элизабет на мгновение замирает. Ей не верится, что он выполняет то, о чем она просила. Немного неуверенно, подавляя в себе смущение, девушка полуложится на диван, ставит на него согнутую в колене ногу, обутую в высокий кожаный сапог, вторая остается стоять на полу. Темные локоны змеями рассыпаются по подлокотнику. — You cannot hide in the darkness. Can you hear the rumble? Can you hear the rumble thatʼs calling? Приподняв подол темно-зеленого платья, она обнажает кружева черных чулок и подвязки. «Небось, надела лучшее белье сегодня», — проносится в голове у Эмеритуса. — I know your soul is not tainted, even though youʼve been told so. Отодвинув трусики, девушка касается клитора холодными пальцами и вздрагивает. — Can you hear the rumble? Can you hear the rumble thatʼs calling? Папа смотрит на нее с интересом и, возможно, даже тенью восхищения. Ему импонируют люди, которые не стесняются своих желаний. «Делай, что изволишь — таков Закон». Может, она телемитка? Элизабет Кроули. Фамилия кричащая. — I can feel the thunder thatʼs breaking in your heart. I can see through the scars inside you. Дышится тяжело, голову окутывает туман. Обволакивающий голос мужчины в устрашающих черных одеждах действует невероятным образом. Волнует, будоражит. — A candle casting a faint glow. You and I see eye to eye, — даже в зеленой светотени видно, как в этот момент пересекается пронзительный, проникновенный взгляд разноцветных Папиных глаз с затуманенным, полным желания взглядом серых глаз Элизабет. — Can you hear the thunder? Can you hear the thunder thatʼs breaking? Девушка испускает стон и тут же зажимает рот рукой, закусив указательный палец. — Now there is nothing between us. From now our merge is eternal, — Папа встает с кресла подходит к Бэт и опускается перед ней на колени. Тыльной стороной ладони, облаченной в черную кожаную перчатку, проводит по ее волосам, щеке, шее. Тонкую фарфоровую кожу щекочут золотистые кружева рукавов. Затем опускается к груди, чертит пальцем дорожку к месту, где скомкано платье. — Canʼt you see that youʼre lost? — гладит внутреннюю поверхность бедра, руку, которой она себя ласкает. Мгновение спустя, Элизабет чувствует в себе грубую кожу перчаток. Но Папа нежен. Указательным и средним пальцем он делает поступательные движения, задевая все нужные нервные окончания, а большим теребит набухший клитор.  — Canʼt you see that youʼre lost without me? — обжигающе шепчет ей на ухо и кусает мочку. В этот момент с ее уст срывается громкий томный стон, глаза закатываются, она прогибается в спине навстречу ему и судорожно сжимает его руку между ног. Затем обмякает, в уголках глаз едва заметны слезы, но она улыбается. Папа вытаскивает пальцы, на перчатке обилие смазки. Он проводит ими по губам Элизабет и целует их, оставляя едва заметный черно-белый след. Она смачно облизывается, как отведавшая свежего мясца львица. Сбивчиво и тяжело дыша, целует ему руку. — Спасибо, Папа. — Satan bless you, my child. А насчет оргии ты все-таки подумай.