Вершины, которые мы покоряем

Все думали, дело в той драке и полугодовом запрете. Одни старались подбодрить: — Ты же не виноват! Другие мотивировать: — Не расслабляйся, всего-то полгода. Не успеешь оглянуться, и снова можно будет играть. Он не спорил, не пытался объяснить. Ведь когда ты подошел так близко к цели, буквально держал ее в руках, и она выскальзывает из пальцев, щелкает тебя по носу и исчезает, как не начать злиться? А если ты еще и ни в чем не виноват — проклятый Энацу, чтоб тебе самому кто-нибудь проломил твою тупую башку — тут и правда на стенку полезть можно, не то что начать прогуливать уроки, курить и драться. И все же это была только одна причина, и не самая серьезная, если уж честно. Он даже мог бы с кем-нибудь ее обсудить, если бы такое желание возникло — у него не возникало. И признаться в этом было не стыдно. «Я больше не хочу больше слушать про ваш идиотский бейсбол, потому что один мудак украл мою мечту о Кошиене, а кучка взрослых мудаков решила, что я должен быть наказан за то, чего не делал. Так что подавитесь вашим бейсболом!» Ну что-то вроде этого. Но ведь была еще одна причина. Та, в которой он и самому себе признавался через раз. И о которой уж точно не желал ни с кем говорить, никогда и ни при каких обстоятельствах. Но именно по этой причине он не мог вновь выйти на поле, не мог снова начать играть. И Энацу с дракой и запретом не имели к ней никакого отношения. Этой причиной был страх. Он боялся проиграть. *** С тех пор, как Ания начал играть в бейсбол, то есть с самой младшей школы, он был твердо уверен в одном: старайся, и у тебя все получится. Так говорил тренер в их секции, и он старался изо всех сил — число похвальных листов и кубков росло год от года. Отец, раздуваясь от гордости, выставлял их прямо в магазине, и покупатели уважительно качали головами. «Старайся», — так говорил тренер в средней школе, и уже на первом году Ания играл в основном составе, ну и плевать, что ростом он был меньше всех в команде, зато мощно отбивал, и его бросок точно влетал в перчатку базового или кэтчера с самой дальней границы аутфилда. А потом пришла старшая школа, а с ней и то, что составляет весь ее смысл для любого, кто действительно играет в бейсбол. Кошиен. Все, что было до этого, — лишь подготовка. Настоящая жизнь начиналась здесь, в старшей школе. Два с половиной года, три лета — одна цель, которой ты добьешься, если постараешься. И он верил. Старался. Он был таким дураком. Запрет на клубную деятельность, отстранение от игр хотя и потрясли Анию, но совсем не так, как остальных. Ведь это было всего полгода. Никто не отнимал у них следующего лета. Когда первый шок и первая злость прошли, когда решение было озвучено и когда все разошлись, молчаливые и потрясенные или разозленные и переругивающиеся между собой, он просто остановился перед календарем и, разгибая пальцы, отсчитал шесть месяцев: август, сентябрь, октябрь, ноябрь, декабрь, январь. Всего-то. Если они постараются, то следующим летом обязательно попадут на национальные. И он продолжал бегать по утрам и отрабатывать замахи битой и делать все, что делал до этого. А потом случилась та игра. Он долго не мог забыть свой проигрыш в средней школе. И питчера, чьи подачи ни разу не смог отбить. Каваками и его форкбол. Ну скажите, кто в средней школе бросает форкбол? Ания закрывал глаза и видел снова и снова: мяч, в третий раз пролетающий под его битой, мяч, отскакивающий от кэтчера и катящийся к ограде. Помнил и то оцепенение, с которым продолжал стоять в боксе, чужой самодовольный взгляд из-под козырька и крики сокомандников, доносящиеся словно сквозь вату: — Мяч отскочил! — Ания, беги! — Беги! После игры в дагауте тренер похлопал его по плечу и сказал: — Не переживай, что не смог отбить, все же это был форкбол. Тренер не ругал его, и команда не обвиняла в проигрыше, и хотя сам он готов был прибить себя за то, что не отбил и что стоял потом как дурак и не побежал, еще больше ему, конечно, хотелось стереть с лица проклятого Каваками эту самодовольную ухмылку, забыть победный, гордый взгляд, которым тот его окинул. Ания хотел только одного — мести, реванша. И у него была впереди целая старшая школа. Закрывая глаза, он видел поле Кошиена, поверженного Каваками и собственную победу. Поле Кошиена и правда было, и Каваками стоял на нем — поверженный и раздавленный. Каваками попал туда в свой первый же год в старшей школе. На его спине гордо красовалась единица — номер аса, и газеты взахлеб писали об одном из лучших питчеров страны: всего лишь первогодка, но какой талант, он непременно приведет свою команду к титулу национальных чемпионов. Сасазаки вылетела во втором круге — все подачи Каваками были отбиты, и он стоял на горке, еще не до конца понимая, что произошло. Операторы то и дело показывали его лицо — бледное, залитое потом, с остановившимся взглядом; комментатор, надрываясь, орал что-то про то, какая это неожиданность, кто бы подумал, но это и есть Кошиен. Но Ания запомнил другое — в его памяти осталась спина с огромной единицей, опущенные плечи, безвольно повисшие руки. Каваками был сильнее его, и с этим Ания мог смириться. В конце концов — если кто-то сильнее тебя, то это значит лишь то, что ты должен стараться еще больше, чтобы догнать его и превзойти. Но если тот, кто сильнее, тоже терпит неудачу, то что остается тебе самому? Именно в тот момент, глядя на сгорбившуюся спину Каваками, Ания понял одну простую вещь: твои старания ничего не стоят. Как бы талантлив ты ни был, всегда найдется тот, кто лучше, и ты проиграешь. Сколько бы пота и слез ты ни пролил — они не принесут тебе победы. Всю ночь он пролежал без сна, пялясь в темноту и размышляя над таким простым, казалось бы, фактом, который до этого почему-то никогда не приходил ему в голову: как бы сильно ты ни старался, это не значит, что твоя мечта исполнится. Все, что ждет тебя в конце пути, — это разочарование. На следующее утро он не пошел бегать, а вечером отрабатывать замах, как делал всегда, когда не было тренировок в клубе. Потом наступили каникулы. Большую часть времени он проводил с Шинджо, Ваканой и Хиямой, время от времени к ним присоединялись Секикава, Окада и Юфуне. Шатание по пассажам, залам пачинко и просто посиделки на берегу реки — они почти не вспоминали о драке, о клубе, не говорили о том, что будет в новом триместре. Не то чтобы избегали этих разговоров, просто те сами собой сходили на нет, и в итоге к этой теме перестали возвращаться. *** А в первый школьный день выяснилось, что их тренер уволился, менеджера тоже больше нет, несколько второгодок перевелись в другие школы, а остальные ищут новые клубы. Для третьеклассников же все закончилось еще на той игре. И в тот же день по дороге домой их с Яги окликнули. — Ания! — Сэмпай, — он без всякого интереса смотрел на подходящего к ним невысокого широкоплечего парня. Его звали Унаги, и он был одним из тех переведшихся второклассников: неплохой шорт-стоп, всегда игравший в основном составе. — Я думал, ты тоже перевелся, — сказал он, подходя. — Нет. Какой смысл бегать по школам? — Чтобы попасть на Кошиен. — Запрет на полгода. — А играть кто будет? — Унаги сплюнул. Его лицо исказила злобная гримаса. — Тренер сбежал, от команды ничего не осталось. Без обид, но из всех первогодок толковыми были только ты да этот урод Энацу. А теперь мало того, что никого стоящего не осталось, так еще ужасная репутация. Все будут пальцем тыкать. Та самая команда, та самая школа! На меня и в новой команде косо посматривают, а уж что было бы, останься я в Никогаку. Нет, спасибо! Ания пожал плечами. — Зря ты. Но дело твое, — Унаги закинув сумку за плечо и махнул рукой. — Пока! — Знаешь, — сказала Яги, когда они уже почти подошли к ее дому. — Может быть, он прав? — Кто? — Сэмпай. Кей-чан, ты должен играть. Должен попасть на Кошиен. — И если переведусь, мне это поможет? — Тебе будет рада любая команда. Кошиен ведь это то, о чем ты так мечтал. — Мало ли о чем я мечтал, — отозвался он, глядя себе под ноги. — Но, Кей-чан, — растерянно протянула Яги. — Есть то, что сильнее тебя. Как бы ты ни старался, не все вершины можно покорить. Так какой во всем этом смысл? Пока! Он знал, что она растерянно смотрит ему вслед, но даже не обернулся. Не все вершины можно покорить. Да, именно так. Он, наконец, смог сформулировать это для самого себя. Как бы ты ни старался, как бы тяжело ни трудился, твои усилия не обязательно будут вознаграждены. Но если в конце пути тебя не ждет награда, то ради чего все это было? Нет, Ания больше не собирался проливать свои пот и слезы ради вершины, которой не достичь. Он прошел мимо своего дома и, свернув в переулок, остановился у табачного автомата. Долой глупые мечты и пустые надежды, больше он не будет так наивен. И спортивный режим тоже к черту. Какой же он был дурак, сколького себя лишал — соблюдай режим, правильной питайся, сплошные нет, не делай, нельзя. Теперь он будет просто наслаждаться жизнью. Он это заслужил. Сигарета горчила во рту, в горле саднило. Белесый дым тянулся вверх, растворялся в голубом небе, а вместе с ним уходили бесплотные надежды, пустые мечты. *** В общем-то, они неплохо проводили время. Тем более, что Ании, в отличие, скажем, от Ваканы, было все равно, что про них болтают в школе. Это Вакана злился и лез в драку, Ании не было дела ни до косых взглядов, ни до сплетен. А если кто-то слишком уж сильно открывал рот, можно было врезать. Развитые бейсболом рефлексы и развитые им же мускулы оставляли противникам мало шансов. А еще оказалось, что это так круто, когда у тебя куча свободного времени и можно делать все, что захочется. А у них была куча свободного времени, и они отрывались по полной. Дни шли за днями, месяц за месяцем. Они прогуливали уроки, курили на крыше, шатались до самого вечера по пассажам и игровым залам. И... противостояли целому миру. Одноклассники косились на них и шептались при их появлении, учителя смотрели, как на пустое место, и им ничего не оставалось, как принять правила игры. Класс и коридоры были территорией врага, клубное помещение — их крепостью. Здесь отсиживались во время уроков, играли в маджонг, строили планы на вечер, делились проблемами и придумывали, как их решить. Они были одни против целого мира, и это сплотило их больше, чем все прежние тренировки. Потому что у них были только они сами. Никто не вставал на их сторону, никто не заступался — только ты сам мог прикрыть спину своего друга, только твой друг мог протянуть тебе руку. Ания ни о чем не жалел. Пусть это было не совсем то, о чем он мечтал. Но зато это была жизнь без всяких иллюзий. Он больше не был наивным ребенком, перестал предаваться пустым фантазиям. И больше не собирался разочаровываться. Конечно, это не всегда давалось легко. Иногда он непроизвольно замирал у телевизора, когда там шел бейсбольный матч, или в комбини у стойки с журналами рука сама собой тянулась к спортивному альманаху. Иногда, возвращаясь домой через магазин, он цеплялся взглядом за стеллаж, на котором все также стояли его награды. Что-то сжималось внутри от вида посеребренных мячей и бит. «Наивный дурак», — хотелось крикнуть ему мальчику, что восторженно и гордо смотрел на него с фотографий. Поэтому он старался не поднимать головы, проходя мимо этого стеллажа, не включать спортивных каналов и в магазине смотреть строго на полку с порножурналами. Не то чтобы это было так легко, но все же неделя за неделей, месяц за месяцем бейсбол начинал отпускать его. Жизнь входила в определенный ритм, все начало налаживаться. А потом пришел Кавато. Пришел и сказал: «Я помогу вам воплотить ваши мечты». И весь тот мир, который они с таким трудом построили, рухнул. *** Наивный дилетант — вот кто был Кавато. «Я помогу вам осуществить ваши мечты», — заявил он с порога и дальше только и делал, что на разные лады твердил про это самое осуществление. Как будто гонял по кругу магнитофонную запись. «Если ваша мечта разрушена, я помогу вам восстановить ее». «Это невозможно», — так и крикнул ему Ания еще на школьном собрании, но этот идиот только шире улыбнулся. Болван, что он знал о разбитых мечтах. Самым ужасным было не то, что этот идиот вознамерился их перевоспитать или что он там собирался делать по мнению Шинджо. Хуже всего было то, что он полез в бейсбол. И ладно бы просто предлагал покидать мячик, или какие там глупости он обещал Микошибе у реки. «Ты будешь смеяться на выпускном, ты будешь играть в бейсбол со своими друзьями», — Ания случайно подслушал их разговор, Кавато еще швырнул галстук в реку, а потом полез за ним, ну не придурок? Да без проблем, играй и смейся сколько влезет, бейсбольные клубы есть почти в каждой школе: после уроков можно мячик покидать, битой помахать, с друзьями потрепаться. Ничем не хуже какой-нибудь легкой атлетики или духового оркестра. Но нет, он сказал, что они попадут на Кошиен. Когда Ания услышал про Кошиен, ему вдруг показалось, что Ковато взял и сунул палец в еще толком не затянувшуюся рану и принялся там ковыряться. Он почти физически ощутил эту боль, нудную, тупую. Что-то тянуло в груди, было муторно и тошно. И нет, в отличие от Шинджо, он не собирался кидаться на любого, кто поддался на уговоры и восторженные речи Кавато. В конце концов — это было неизбежно. Они просто хотели другой жизни, все — Микошиба, Секикава, Вакана, Хияма. Окада, Юфуне. И если частью этой жизни был бейсбол, что ж. Пусть кидают мячик, если им так нравится, он вовсе не считал, что они предали его, или их дружбу, или что там еще навоображал себе Шинджо. Просто Кавато не нужно было говорить о Кошиене. Или не говорить о Кошиене с ним, Анией. Он говорил о Кошиене так легко, как будто эта была поездка в Диснейленд, а Ании казалось, что его сердце скручивают, как мокрое полотенце. Он даже немного завидовал этим наивным идиотам, что так радовались, освоив дабл-плей, и спорили, кто будет питчером. Потому что они не знали, что такое поражение. Они не знали, каково это, когда ярость сменяется бессилием, когда ты сначала хочешь разнести все вокруг, а потом просто сидишь и смотришь в одну точку, и у тебя нет ни сил, ни желания даже пальцем пошевелить. Они не знали, что такое поражение, и могли мечтать о победе. Разочарование еще ждало их впереди. Им только предстояло осознать, насколько бесполезны все их усилия. Ания же не хотел пережить это снова. Одного раза ему было достаточно. А еще он так злился потому, что больше всего на свете вновь хотел выйти на поле. Сжать рукоятку биты и почувствовать, как отдается в плечи отбитый мяч, ему снова хотелось бежать от базы к базе, скользить к дому, принося команде очко. Больше всего. Ему хотелось. Играть. Ему так хотелось поверить Кавато и вновь шагнуть в прежний мир. Ведь как бы он ни старался убедить самого себя, вся правда состояла в том, что больше всего на свете он любил бейсбол. И все, чего он хотел, — это играть. Но страх пересиливал это желание: снова вернуться на поле, снова приложить столько усилий, чтобы все опять оказалось напрасно? Нет, это уж слишком! Он знал, второй раз с таким разочарованием ему не справиться. Их всех во главе с этим болтливым дураком оно только ожидало. Но он, Ания, уже видел, как разбиваются его мечты, как превращаются в ничто его усилия. И повторять он не собирался... *** — Прости, — сказал Кавато, и эхом ему отозвался гром. — За тот раз. Дилетант, как я, сказал, что хочет попасть на Кошиен. Прости. Но даже если ты считаешь меня таковым, то Кошиен все равно останется мечтой, к которой я стремлюсь, — и он улыбнулся своей идиотской улыбкой. — Если постараться, то и невозможное станет возможным. — Ты думаешь, я не старался? — хотелось крикнуть Ании. — Да ты себе представить не можешь, как я старался. И что толку? Все равно нашелся тот, кто оказался сильнее меня, и я проиграл. А потом нашелся кто-то посильнее него, и тогда уже он проиграл, и так без конца. Всегда найдется более сильный, и все, что останется тебе, — это принять свое поражение. Он мог бы все это сказать, но какой в этом был смысл? Кавато не понять, тому, кто не испытал горечь поражения, кто не видел, как в один миг рушится все, ради чего ты так старался, не понять. — Это всего лишь слова, — вот и все, что он ответил. — Тогда почему бы нам не сразиться? — Кавато поднял ведро с мячами. — Ты можешь пропустить только три. Выигрываю я — ты возвращаешься в клуб. Побеждаешь ты — проси все, что угодно. — Перестанете быть тренером! — крикнул Ания. — Договорились, — отозвался Кавато так легко, как будто они спорили на пачку жвачки. На самом деле, конечно, Ания не имел в виду именно это. Он крикнул то, что подсказывала ему злость, вся та буря чувств, поднимавшаяся в нем от слов Кавато. Потому что больше всего он хотел поверить ему. Поверить, как поверил Микошиба, Вакана... Поверить и вновь выйти на поле. Он крикнул так от злости на самого себя за то, что не мог преодолеть. Страх поражения, не дававший ему сделать то единственное, чего он хотел больше всего, — играть в бейсбол. Он боялся, а вот Кавато — нет. Вряд ли тот был таким уж идиотом, чтобы не понимать: шансов против Ании у него нет. И все же он согласился. Знал, что проиграет, и согласился. Чего ради? Ведь все остальные, они ведь поверили ему, пошли за ним, вернулись в клуб. Так чего ради он сейчас готов забыть о них? Неужели только для того, чтобы показать, что даже поражение не так страшно? — Дурак, идиот, — хотелось крикнуть Ании, — что ты хочешь мне доказать? Что ты скажешь им? Как ты хочешь, чтобы я смотрел им в глаза после этого? Ведь они же все равно мои друзья. — Это бесполезно, — крикнул он. — Я не могу проиграть, — ответил Кавато. — Ребята стараются изо всех сил, чтобы достичь твоего уровня, чтобы вернуть тебя в клуб. Ания, — сказал Кавато. — Это не бесполезно. Это было то, что он так хотел услышать и чему так хотел поверить. Все не бесполезно. Твои старания не напрасны. Усилия, которые ты прикладываешь, не пропадут даром. За поражением придет победа, за разочарованием — торжество. Просто перестань бояться, просто поверь, просто сделай шаг. Но внутри него словно поселился какой-то злой демон. Этот демон был упрямством. Этот демон шептал ему: «Слова, всего лишь слова. Я знаю, ты хочешь поверить, хочешь играть. Но что будет, когда ты опять проиграешь? Когда твои старания вновь ни к чему не приведут. Ты пережил это один раз, и теперь хочешь пережить снова? Уверен, что сможешь?» — Заткнись, бросай мяч! Он отбивал их один за одним так, что играй они сейчас в настоящем матче, это были бы хоум-раны. Он вкладывал в эти удары всю свою силу, злость, разочарование, бессилие, обиду... А потом Кавато перевернул ведро и на мокрую землю упало три мяча. Неужели он видел, как мучительно Ания ищет возможность переступить через свои сомнения, упрямство, страхи? Неужели давал возможность?.. — Пропущу хоть один — признаю поражение! — Не валяй дурака! Будь серьезней! Кавато не собирался помогать ему. Победа или поражение. Брось биту и скажи это вслух. Скажи громко, перекрикивая дождь: — Я хочу играть в бейсбол! Я не боюсь! Я готов! Кавато не собирался жалеть его. Потому что ему, Ании, не нужна была жалость. Кавато собирался заставить его взглянуть в лицо своим страхам. Любая победа — это чье-то поражение, а поражение — чья-то победа. Тому, кто боится проиграть, никогда не победить! Ания знал, что проиграл. Когда он уходил с площадки, пропустив два мяча, он знал, что проиграл. Но теперь, когда он понял, что такое настоящее поражение, возможно, пришло время узнать, что такое настоящая победа? Глотая дождевые капли, смешанные со слезами, он понял смысл фразы, которую так часто говорили тренеры, которую он не раз читал в интервью своих любимых игроков: самая трудная победа — это победа над собой. Возможно, Ания и не мог победить всех соперников на поле, но проигрывать самому себе он уж точно не собирался.