Рапунцель

Больше всего это похоже на стокгольмский синдром — то, что происходит между ними. В их отношениях нет ничего естественного или красивого, никакой сказки. Иногда Куинн даже испытывает что-то похожее на угрызения совести. Но она всегда умела держать этого змея под контролем, не выпуская его на волю. Быть может, у Куинн слегка горчит во рту, когда Рейчел покорно следует за ней, но она не позволит, не может позволить той ускользнуть между пальцев. Её разрывают противоречия. Рейчел очевидно нуждается в ком-то, кто вёл бы её за руку, был бы её путеводной звездой, но мать Рейчел для этой роли однозначно не подходит — Куинн слишком хорошо знает, каковы могут быть последствия, и, как бы ни старалась, никак не может забыть. Она видела Рейчел в самых разных состояниях, но Рейчел на чёртовых таблетках была страшнее всего. Антидепрессанты превращали её в зомби, лекарства от биполярного расстройства — в жука, извивающегося под увеличительным стеклом в руках её матери. (Куинн отлично помнит ту ночь, когда Рейчел, сидя у неё на диване, спросила Куинн, знает ли та, каково это — не помнить, что значит жить.) (Куинн пытается забыть, как ощущались ладони Рейчел на её груди.) (Куинн не может забыть голос Рейчел, когда та попросила помочь ей вспомнить.) И Куинн никак не может определиться. Она способна на многое, как и Рейчел; вместе же, уверена Куинн, их возможности просто бесконечны. И всё же, всё же… Она не может быть для Рейчел матерью, потому что их отношения — это совсем другое, и потому что она сама слишком эгоистична для этого. Мать не имеет права быть эгоистичной. Она пыталась по-матерински опекать Рейчел поначалу, когда та была зелёным новичком, по-детски восприимчивым и так восхитительно легко поддающимся чужому влиянию. Но если Куинн обращалась с ней жестоко, но мягко (как бы ни парадоксально это звучало), другие были безжалостны, и в их числе — настоящая мать Рейчел, Джереми и бесконечные ряды баночек с зелёными таблетками. Теперь же Куинн понимает, что это стало похоже на пленение. Рейчел могла бы вырваться на свободу, если бы пожелала, могла бы с криком и брыканьем вывернуться из-под крыла Куинн. Но она не способна выжить, оставшись одна. Она стала слишком зависима. Куинн иногда задумывается, пытаясь определить: когда именно Рейчел утратила всю свою невинность, когда именно Куинн успела безвозвратно её сломать. От этой мысли совесть снова поднимает голову внутри неё, сворачивается где-то внутри позвоночника. Но Куинн знает, как с ней бороться. Для таких ночей, когда змеиное шипение совести становится невыносимым, существует Чет. Его легко затащить в постель, от него легко получить желаемое и отвлечься. Она знает, что ведёт себя своенравно и взбалмошно, но просто выбрасывает это из головы. В такие ночи легко закрыть глаза и дать волю воображению — представить аромат духов вместо одеколона, мягкие волосы вместо колючей щетины. Когда-то Куинн чувствовала себя виноватой и за это тоже, но её уже давно перестали волновать чувства мужчин. Этой ночью, впрочем, всё спокойно. На прошлой неделе Рейчел назвала её жалкой и ёбнутой на всю голову и послала в пизду (что Куинн выполнила буквально). Но сегодня всё спокойно. Куинн приглашающе указывает Рейчел на соседний шезлонг; сигарета, зажатая в её пальцах, мерцает рыжим огоньком. Волосы влажно липнут к вискам, несмотря на довольно прохладный воздух. Куинн смотрит, как Рейчел обхватывает себя за плечи, делает глубокий вдох, прикусывает губу, на которой ещё видны остатки помады. Что-то внутри Куинн сжимается — то ли от жалости, то ли от нежности, она сама не может понять. Материнский инстинкт велит обнять Рейчел, прижаться губами к её волосам, спросить, выспалась ли она, не забыла ли поесть и хорошо ли себя чувствует. Богатый жизненный опыт говорит, что не стоит этого делать. — У тебя есть что-нибудь? — спрашивает Рейчел хриплым, царапающим голосом и чуть кривит рот, глядя на Куинн. — Голди, — с неискренним укором отзывается та. Рейчел под кокаином лишь немногим хуже, чем совершенно трезвая, Куинн поняла это уже давно, но частенько забывает. — Деньги, яйца, власть. Рейчел обводит языком татуировку на запястье Куинн, и та смеётся — где-то не здесь, собственный смех доносится словно издалека, оттуда, где Куинн, задыхаясь, трётся об Рейчел и насаживается на её пальцы. Мир никогда не желает остановиться и подождать их, сейчас же он и вовсе словно ускоряется. На миг Куинн задумывается о том, что будет, если кто-нибудь их увидит. На ещё более краткий миг она вспоминает, что дверь в офис открыта и на дворе уже так поздно, что вот-вот начнётся утро. Она не знает, как они оказались здесь, как они вообще до этого докатились. Мир вокруг кажется шатким и пустым, словно какая-то часть его отломилась, выпала из разжатых пальцев, и Куинн изо всех сил пытается её нащупать, удержать. Она цепляется за плечи Рейчел, цепляется за ускользающий оргазм, задыхаясь и буквально выжимая его из себя. Она не чувствует себя удовлетворённой, но это реальность, а не сказка. Ей более чем достаточно и этого. Куинн удерживает себя на пике столько, сколько может, но дофамин лишь машет ей ручкой. Рейчел кончает вместе с ней — Куинн чувствует, как сжимаются её мышцы. — У меня есть ещё. Влажная от пота щека прижимается к её груди, и Куинн не может вспомнить, когда они успели поменять положение. — Да ну. — Рейчел смещается, устраиваясь поудобнее. До чего же непросто признать, что наркотики — это то, чего им не хватает, чтобы поймать нужный ритм. В конце концов, именно наркотики принесли им обеим больше всего проблем.