Вначале просыпается голод. Влад открывает глаза и тупо смотрит на светящийся циферблат у изголовья. Уже вечер. Комната в коммунальной квартире узкая и вытянутая, точно гроб. Плотные шторы закрывают пыльное окно.
Рубашка, украденная из торгового центра, велика. Он одевается в темноте, наощупь, и собирает длинные волосы в хвост резинкой для денег. Коридор освещен тусклым светом. Единственная лампочка беспокойно мигает. Из-за двери соседней комнаты раздаются голоса. Влад прислушивается и собирается постучать, но вспоминает, что сюда его не приглашали. Он неслышно выходит из квартиры.
В подъезде темно и пахнет кислой капустой. На полу поблескивает груда бутылочных осколков. Навстречу из лифта выходит женщина в синей униформе. У нее острый, хоть и усталый, взгляд. Влад избегает этого взгляда — поднимает капюшон толстовки, скрывая бледную кожу. Женщине нет до него дела — она направляется к квартире и дважды нажимает кнопку звонка. Движения спокойные и уверенные. Во дворе ее ждет машина скорой помощи.
В кармане толстовки несколько жетонов на метро и горсть мелочи. Пожалуй, сегодня он пойдет пешком. Небо нависло низко — свинцовое, непроницаемое. В этом городе редко показывается солнце. Дожди сменяются мокрым снегом и летними ливнями. За это Влад его и любит.
Центр города, как всегда, полон туристов. Идут рождественские праздники, и светящиеся уличные вывески обещают распродажи и скидки. Влад и прячет руки в рукава толстовки, слишком тонкой для зимы и сворачивает на набережную, освещенную нанизанными на нить перил огнями. Здесь мало кто обращает на него внимания — можно немного постоять, глядя на реку. Она ворочается в каменном русле, как спящий зверь в логове. Как зверь, который знает, что беспечная добыча бродит где-то неподалеку, остается только ждать.
Влад ступает на мост. У перил смеющаяся группа студентов. Все они слегка пьяны, стоят вплотную, обнимая друг друга за плечи. Кто-то из них держит на вытянутой руке смартфон. Камера несколько раз мигает. Ее огонек — как алая точка прицела. Влад еще сильнее натягивает капюшон и быстро обходит компанию.
Переходит мост и сворачивает наугад. Полная огней улица тянется до перехода метро. Он не смотрит по сторонам, но чувствует, что идет в правильном направлении. Опускает голову под взглядами камер видеонаблюдения. Старается не смотреть на прохожих, идущих навстречу. Некоторые из них оборачиваются ему вслед — они видят бледное лицо и глубокие тени под запавшими глазами.
У карниза с нависшими рядами сосулек, — точно ощерившиеся клыки, — Влад останавливается и делает вид, что собирается закурить. Он окидывает взглядом улицу — это то самое место. Семь минут пешком до метро.
Опускает голову и ныряет в каменный колодец двора. Ждет, глядя, как зажигаются окна. Те, что нужны ему, погружены в темноту. Где-то там, еще далеко отсюда, шелестят по мокрому асфальту шины, дворники смахивают липкий снег, переключаются красные и зеленые огни светофоров. Влад ощущает нетерпение. Из глубины дворов доносится тоскливый собачий вой. Зов тянется тонкой нитью, над пересечениями улиц, переплетениями веток метро и паутиной проводов.
Автомобиль проезжает под аркой и останавливается возле подъезда. Гаснут фары. Мужчина выходит и ищет взглядом — еще сам не зная, кого. Влад улыбается одними губами и выходит из тени козырька. Опускает капюшон.
— Давно ждешь меня? — мужчина лихорадочно улыбается. Его волосы влажные после душа — зов накрыл его в тренажерном зале, в нескольких кварталах отсюда.
— Продаешь эту квартиру? — Влад кивает наверх.
— Пока не нашел покупателей. Пойдем, покажу.
В подъезде пахнет свежей краской, а еще — чистотой и благополучием. Ровные ряды ярко-синих почтовых ящиков. Растения в кадках — тот, кто придумал это, должно быть, смотрел много фильмов прошлого века. Лифт отделан пластиковыми панелями «под дерево», на одной из стен висит большое зеркало. Влад отступает к стене, прислоняется, чтобы не попасть в отражение.
Мужчина расценивает этот жест как приглашение — прижимает к стене, целует так, будто бы хочет выпить воздух из легких Влада. Рука, наощупь нажимающая кнопки лифта, дрожит. Дыхание мужчины шумное и прерывистое. Влад вспоминает о необходимости дышать и делает несколько механических вдохов и выдохов. Старается подстроиться под тот же рваный ритм и вдруг вспоминает, как давно это было — как давно он мог дышать, не задумываясь об этом. Он уже не помнит боль в груди от недостатка воздуха, когда опускаешься под воду и то, как разрывает легкие после быстрого бега.
Плавный подъем прекращается, лифт останавливается. Недолгая пауза и двери разъезжаются в стороны. Мужчина отступает, тяжело дыша. Должно быть, он боится встретить кого-то на лестничной клетке.
Но на площадке пусто и тихо. Из-за одной двери раздается приглушенная музыка. На соседней — декоративные средневековые засовы и переполненный почтовый ящик. Мужчина открывает ее, со второго раза попадая ключом в замочную скважину.
Влад замирает на пороге. Дверь открыта, но будто бы невидимая преграда отделяет его от полутемного коридора.
— Проходи, я закрою дверь, — говорит мужчина.
Влад невозмутимо улыбается, переступает порог и сразу же стаскивает кроссовки, зацепившись ногой за ногу. Он не может зайти в дом без приглашения — всего лишь маленькое неудобство, которое на шаг приближает его к Твари.
Мужчина, и правда, собирается показать ему квартиру. Он рассказывает что-то о ремонте, нервно облизывая губы. Влад кивает и проходит в комнату. Через голову стаскивает толстовку и бросает ее на металлическую сушилку. Снимает рубашку, машинально пересчитывая пуговицы. Круглая лампа дневного света на потолке яркая, как настоящее солнце. От нее невольно начинают болеть глаза и зудеть открытая кожа.
Влад подходит к окну — ночная темнота превращает его в зеркало, — и рывком задергивает шторы. Мужчина останавливается за его спиной и, помедлив, обнимает. Со вздохом прижимается щекой к голой коже. Он собирается спросить, почему Влад боится зеркал — но не решается. Вопрос загорается тревожным сигналом и гаснет.
Влад вспоминает про дыхание — тяжелое и прерывистое, — разворачивается и целует мужчину. Сначала в губы — сухие и горячие, но потом не выдерживает и переключается на шею. Под его губами бьется и пульсирует жилка. Неуловимая, как горячий источник жизни. Влад прижимается к ней губами. Его глаза открыты. Голод делает его нетерпеливым — хочется сорвать одежду и, наконец, покончить с этим. Вместо этого он заставляет себя быть нежным и приступает к медленному ритуалу расстегивания пуговиц.
Мужчина вздрагивает от его прикосновений — у Влада холодные руки, — но не отстраняется. Берет его голову в ладони и смотрит в лицо, будто стремится запомнить. Его зрачки расширены, а на губах пьяная улыбка. Снова, как в лифте, он рывком прижимает Влада к себе и целует — его язык бьется во рту в такт бешеному ритму крови в висках. И, кажется, этот поцелуй, как в старых сказках, превращает Влада из чудовища в принца.
В куче сброшенной одежды вибрирует телефон — точно назойливая муха. Влад отпихивает одежду ногой. Не прерывая поцелуя, дергает вниз молнию ширинки и берет в ладонь пах мужчины. Тонкую ткань трусов натягивает плоть, горячая от прилившей крови.
Влад опускается на колени, стягивает трусы и облизывает член. Проводя языком по извивам набухших вен, он почти чувствует вкус крови. Мужчина стонет и прижимает его голову к паху. Пальцы давят на затылок и запутывают волосы. Влад трогает языком клыки и мотает головой. Мужчина отпускает его.
Покрывало на кровати в алых маках с серединками из черных точек. Сотни и тысячи маковых зерен. Влад по привычке начинает их пересчитывать, а потом срывает покрывало. Матрас проминается под их телами. Мужчина оказывается сверху. Его лицо красное от прилившей крови. Влад отворачивается и закрывает глаза. Извиваясь, он стаскивает джинсы вместе с носками.
— Ты не носишь нижнее белье? — спрашивает мужчина. Его голос и простой вопрос на миг отгоняют Тварь куда-то на задворки сознания.
— Зачем? — Влад смаргивает кровавый туман. Комнату освещает лампа дневного света, отчего бескровная кожа отливает голубым. Спохватившись, он поднимает и опускает грудь.
Человек, перед которым он притворяется, кажется, не замечает его многочисленных промахов. Как будто знает, почему его случайный любовник не открывает рта. Влад поворачивается на живот и достает из кармана джинсов украденный из супермаркета тюбик с кремом. Выдавливает крупную горошину и делает вид, что разогревает крем между ладонями.
— Ты не обязан этого делать, — говорит мужчина, но покоряется, когда Влад вводит в себя его член, смазанный кремом.
Ритмичные толчки в такт биению человеческого сердца. Влад вцепляется в простыню и начинает считать их. Назойливая отдушка крема смешивается с запахом смазки. Мужчина сдавленно стонет и сжимает его бедра. Стук сердца заглушает бормотание телевизора за стеной.
Влад дрожит и утыкается лицом в подушку. Он всхлипывает и кусает костяшки пальцев, а потом расслабляется и убирает правую руку с паха. Мужчина кончает лишь немногим позже и утыкается губами в его затылок.
Тепло человеческого тела слегка успокаивает голод, отгоняет его на границу сознания. Влад переворачивается на спину и сонно улыбается. Мужчина убирает с его лица растрепанные пряди и осторожно целует в висок. Едва касается губами кожи — должно быть, так же он целует своего сына. Очень редко — он пытается дать сыну «мужское воспитание».
Люди любят окружать себя коконами иллюзий: мужчины и женщины, самцы и самки, семейные ценности и жизненное предназначение. Они готовы поверить во что угодно, лишь бы уберечься от ледяного дыхания смерти. Влад знает это, потому что сам был таким.
— Может быть… тебе нужны деньги? — нерешительно спрашивает мужчина. Разумеется, он заметил вытертые джинсы и отсутствие нижнего белья.
Влад мотает головой и закрывает глаза. Он с надеждой прислушивается. Дыхание мужчины замедляется. Он придвигается ближе и обнимает Влада. Вот-вот уснет.
— Послушай, мы встречаемся уже месяц, а я так и не узнал твоего имени.
Влад открывает глаза. «Встречаемся» — ни одна жертва не говорила ему такого. Может быть, дело в том, что действительно прошел месяц? Один месяц и четыре укуса. Влад приподнимается на локте и по очереди целует багровые отметины. На шее, на плече, на бедре и под коленом. Сегодня, как и раньше, его жертва останется в живых и вернется к жене, которая десятки раз набирает один номер и терзает себя мыслями о разводе.
Чтобы остаться собой, он не должен переступать черты — не хватать за горло первого встречного и не убивать свою жертву. Тех, кто переступили черту, Влад называет Тварями. Тех, что забыли, что когда-то были людьми. Тех, что осознали: для того, чтобы они жили, кто-то должен умереть. С каждым укусом Владу все сложнее не осознавать этого.
Он не хочет становиться Тварью. Ему приходилось их видеть. Ему приходилось их убивать.
Мужчина смотрит на него вопросительно и уже собирается что-то сказать, но Влад мягко сжимает его шею. Жертва закатывает глаза и теряет сознание. Тварь велит вцепиться в беззащитно подставленное горло, но Влад не слушает ее. Он вспарывает клыками кожу на запястье, там, где бьется пульс, и пьет тонкую струйку из голубоватой вены.
Глотает кровь в такт биению пульса и, когда первые капли падают в желудок, человеческое сознание, до того существовавшее на расстоянии прикосновения, обрушивается и погружает разум в белый шум.
Влад тонет в море воспоминаний и ощущений. И на миг забывает себя на глубине чужой души.
Лицо самой дорогой женщины — и это не жена. У нее острый взгляд и темные круги под глазами после бессонных суток. Ее руки слегка дрожат, когда она закуривает. Матерится сквозь зубы, вспоминая бесконечное дежурство. Поднимает глаза. У нее ранние морщины в уголках глаз и тревожная складка между бровями. «Ты хоть знаешь, сколько ему лет?» Слушает, но, разумеется, не верит ни единому слову. «Ты не можешь этого помнить».
Он помнит. Помнит, как чьи-то руки держали его. Помнит стальную хватку на горле и ледяную ладонь, зажавшую рот.
«Вот твари» — она, не глядя, стряхивает в пустую банку тлеющий столбик пепла, — «Прости меня». Она не виновата, тогда ее не было рядом. «Я боюсь, что это было изнасилование».
Дернувшись, Влад отрывается от кровоточащего запястья. Выныривает из чужого то ли сна, то ли воспоминания. Украденная жизнь наполняет его тело. И он останавливается на пороге мира живых — на пороге дома, куда его не приглашали.
Она тысячу раз права — эта женщина с острым взглядом. Старшая сестра его жертвы. Это, действительно, были Твари. И если понимать под изнасилованием попытку использовать чье-то тело — и тут она угадала верно.
Влад поднимается и идет в ванную. Включает воду. Поколебавшись, щелкает выключателем. В овальном зеркале отражается выложенная кафелем стена за его спиной. Он беззвучно улыбается и проводит языком по втянувшимся клыкам.
Одиночество — это когда ты становишься невидимым для самого себя. Когда ты больше не можешь увидеть своего отражения — доказательства твоего существования. Однажды Влад заказал свой портрет уличному художнику и, глядя на набросок пастелью, понял, что едва помнит свое лицо.
***
Тварей было несколько: двое мужчин и трое женщин. Одинаково сильные и одинаково бессмертные. Влад не знал, кто додумался пригласить их, но они пришли. Он шел за ними до самого дома, а потом поднялся по пожарной лестнице. Они устроились в гостиной, не таясь, в окружении пустых бутылок и объедков на столах.
Один из них вынес из спальни ребенка — сонно моргавшего мальчика. Женщина улыбнулась клыкастой улыбкой и взяла его за горло. Глаза ребенка испуганно расширились, и она накрыла его рот ладонью. Влад распластался на оконном переплете, точно гигантская летучая мышь — ему оставалось быть бессильным наблюдателем, его сюда не приглашали.
Женщина приподняла мальчика, точно тряпичную куклу, и обнажила клыки. Вдруг что-то отвлекло ее — она подняла голову и взглянула на окно. Влад встретился взглядом с ней — у нее были неподвижные зрачки, не реагирующие на свет. Женщина кивнула ему и бросила ребенка на руки одному из мужчин.
Неспешно и величественно она подошла к окну, распахнула рамы — шпингалет сорвался и, звеня, покатился по паркету.
— Подходи и раздели с нами пищу, брат.
«Подходи». Невидимый барьер, отделяющий Влада от них, исчез. По-видимому, эта женщина была здесь главной — никто не посмел ей возразить.
И она стала первой. Доска с острым краем, отломанная от рамы, не была осиновой — но она пробила грудную клетку визжащей Твари и пригвоздила ее к полу. Она дала Владу несколько секунд. Вторая Тварь упала на пол с вилкой, торчащей из горла. Столовое серебро, украденное из дома, куда Влада, разумеется, пригласили. В третью Тварь Влад швырнул бутылкой, в которой, на глаз, осталось больше всего алкоголя. С двумя остальными он не стал терять время — выпрыгнул из квартиры вместе с ребенком. Полет продлился три этажа. Влад приземлился на кучу листьев, прижимая к себе ребенка.
Мальчик вполне мог идти сам, но Влад нес его до самого милицейского участка. Прижимал к себе, наслаждаясь теплом. Чтобы преодолеть голод, представлял, что он — его младший брат, которого у Влада никогда не было. Твари не понять, почему нельзя пить кровь детей, если от взрослых их отделяет каких-то несколько жалких лет. Человеческая часть Влада прекрасно понимала, в чем разница.
— Ты ведь убьешь их всех? — спросил ребенок, когда забрезжил рассвет. Он еще не боялся — страх догонит его в зрелости, вернется ночными кошмарами и стремлением убить себя.
— Конечно, — Влад улыбнулся, показав клыки, — Но это будет нашей тайной.
Разумеется, в первый раз он не остановил Тварей. Они сами нашли Влада, и тогда он убил их всех. После того, как они едва не разорвали его на куски. Он выпил их кровь и сжег их тела. И постарался не думать о том, какими людьми они были. Это уже не имело значения. Ему хотелось верить, что он убивал не потому, что они посягнули на добычу, которую он себе наметил.
***
Влад смотрит в пустое зеркало. Он хотел бы увидеть шрамы, оставленные Тварями, но кожа давно уже затянулась, стала девственно-гладкой. За шумом воды он не слышит шагов из коридора. Он видит отражение — мужчина подходит к нему сзади и обнимает. Руки смыкаются вокруг пустоты. Человек не видит его лица, не может видеть. Несмотря на это Влад улыбается ему — ребенку, ставшему мужчиной.
— Я убил их всех, — говорит Влад.
Он собирается сделать еще кое-что, что не решился сделать тогда, несколько лет назад — коснуться его сознания и приказать забыть. Мужчина смотрит в пустое зеркало и улыбается ему в ответ.
