Не государственный стандарт

Сережа очень любил спать, на самом деле. Не потому, что был ленивым или еще что-то в этом роде, нет, просто во сне ему не приходилось выслушивать… Ничего. Ни от воспитателей, трясшихся лишь над своей зарплатой да старавшихся всех детей загнать под идеальный госстандарт сироты. Ни от других парней, которые считали совершенно нормальным избивать слабых и издеваться, ведь, по их логике, именно тупое насилие было показателем мужественности. Ни от, конечно же, девчонок-болванчиков, которые подначивали мальчишек, при этом оставаясь в сторонке со своими куклами и детским макияжем. Владения Морфея были единственным местом, в котором Сереже не приходилось бы слушать насмешки и выговоры просто за то, что он отличается от остальных, но с некоторых пор и там ему больше не было покоя. — Все хорошо, все хорошо, — вкрадчиво произнес Птица, и его мягкие руки в перьях коснулись лица Сережи, когда он проснулся после очередного кошмара. Сердце билось в груди, дыхание спирало, он даже выдохнуть не мог, а в висках стучала кровь — было просто страшно. Еще хуже было лишь то, что Сереже снова пришлось вернуться в этот питерский детдом. — Засыпай, я рядом, я помогу тебе, — мягко прошептал Птица, склоняясь над мальчиком. Он был высоким, красивым и невероятно похожим на самого Сережу, и оттого Разумовскому и правда становилось спокойнее. Он ведь не мог, как остальные дети, прийти к своим родителям ночью, просто не мог, потому что у него их не было. А за крики по ночам парни в комнате могли и вломить, не забыв об этом, и на утро продолжить издеваться. После пары синяков и затрещин Сережа стал просыпаться от кошмаров почти молча. Он верил Птице. Птица был единственным, кто обещал его защищать, и если не ему, то кому нужно было верить маленькому Сереже? — Опять не спишь? Сережа вздрогнул. Думая о Птице, чтобы успокоить свое разбушевавшееся сознание, он будто отключился он реальности — а сейчас над ним стоял один из детсадовских «друзей». Сережа смял в пальцах пододеяльник; была летняя ночь, но одеяло казалось хорошей защитой от… чего бы там ни было, и потому Разумовский просто не мог от него отказаться. Вглядевшись в темноту, он вновь услышал: — Не спишь, да? — голос этот точно принадлежал Олегу Волкову, и только начавшее бешено биться сердце Сережи тут же успокоилось. Вернее, стало не таким диким. Олег был хорошим. Когда приходил Олег, уходил Птица. — Ты ж не малое дитя-то, — произнес тихо Олег и молча стянул с Сережи одеяло. Тот отдавать его не хотел, но Волков был заведомо сильнее. Поэтому, наверное, Сереже очень повезло, что хотя бы этот парень был на его стороне, как ни странно, всегда. Он не считал длинные волосы Сережи чем-то недостойным. Он не прислушивался к кличкам, которые им двоим давали девчонки. Он сам говорил Сереже, мол, забудь, что говорят воспитатели, они все равно ничего не понимают. Воспитатели не понимали, а Волков понимал. — Ты даже дышишь громко; если Ваня проснется, мне снова придется его бить, — недовольство прозвучало в голосе Олега, когда он улегся на узкую детдомовскую койку Разумовского и натащил одеяло обратно — уже на их двоих. — Прости, — пробормотал Сережа чуть растерянно, но тихо, и уткнулся лбом Олегу в грудь. Олег всегда помогал, даже если Сережа не просил помощи. Нет, не так — даже если Сережа говорил, что помощь не нужна, Волков всегда гнул линию «замолчи и просто дай мне это сделать». Он делал это так часто, что Сережа просто перестал сопротивляться со временем, потому что с помощью Олега, ну правда, все было куда проще. — У тебя сердце бьется, как загнанное, — совсем шепотом проронил Олег, Сережу обнимая. — Успокойся. Его губы прижались ко лбу Сережи, а потом, когда тот поднял голову, и к щеке. Не долго думая, Разумовский вцепился тощими пальцами в футболку, в которой спал Олег — чуть колючую, плотную, — и выдохнул рвано, давая Волкову себя поцеловать. Тот вжал его в подушку, но осторожно, не пытаясь быть выше, но просто показывая, что он рядом, что он защитит — и Сережу это вполне устраивало. От таких неловких поцелуев и сердце успокаивалось, и дышать становилось… Понятно, как. Олег помогал ему дышать и сам это прекрасно понимал. Он даже терпел ледяные ноги Разумовского, а это дорогого стоило. Сережа обнял его за шею, и Волков прошептал ему в губы: — Успокоился? — Д-да, — честно сказал Сережа, носом в плечо Олегу утыкаясь, и тот немного поерзал, словно пытаясь устроиться поудобнее. Вдвоем на одной кровати было тесно, но не жарко — тепло. Лежать вот так с Олегом Сереже нравилось, тем более, что так он по-настоящему верил, что кто-то рядом. Птица мог защищать его только от того, что было у самого Разумовского в голове. А Олег защищал от того, что было настоящим — и страх Сережи был самым-самым что ни на есть реальным. — Спи, дурень, — проронил напоследок Волков, прежде чем Сережа закрыл глаза. Хотя бы на эту ночь. Сережа знал, что теперь она пронесется в один сонный миг — и все благодаря Олегу Волкову.